Памяти моего отца, с признательностью моей матери и благодарностью к Шэррон

В операционной номер восемь на операционном столе лежала на спине Нэнси Гринли, смотря вверх на хирургическую безтеневую лампу, похожую на литавры, и пытаясь успокоиться. Она уже получила несколько предварительных инъекций, которые, как ей сказали, должны сделать ее сонной и счастливой. Но это было не так. Нэнси стала еще более нервной, чем до уколов. Хуже всего было ощущение полной беззащитности. В свои двадцать три года она никогда еще не была так смущена и уязвима. Ее укрывала белая льняная больничная простыня с обтрепанным краем и маленькой дыркой в углу. Она не знала, почему, но это ее беспокоило. Под простыней на ней была только больничная рубаха до пояса, завязывающаяся сзади на шее и оставляющая спину открытой. Кроме этого были гигиенические салфетки, пропитанные, как она знала, ее собственной кровью. В этот момент Нэнси больницу боялась и ненавидела, и всего больше хотела выскочить в коридор и убежать. Но она этого не делала. Она боялась кровотечения больше, чем жестокой отчужденной атмосферы больницы. И то, и другое заставляло ее остро осознавать свою смертность, а с этим чувством ей редко приходилось сталкиваться в жизни.

В 7.11 утра небо на востоке над Бостоном было светло серым. Сплошной поток машин с включенными фарами направлялся в город. Температура воздуха была чуть выше нуля, и пешеходы на улице бежали каждый по своим делам. Голосов не было слышно, только шум машин и ветра.

Внутри Бостонского Мемориального госпиталя все было по-другому. Мощная флюоресцентная лампа освещала каждый квадратный дюйм операционной. Суетливая деятельность и возбужденные голоса возвещали начало операций ровно в 7.30. Они свидетельствовали о том, что скальпель неминуемо коснется кожи в 7.30. К этому времени пациент должен быть доставлен, подготовлен, завершена премедикация и готов инструментарий.

Итак, в 7.11 работа в оперблоке и восьмой операционной шла полным ходом. Это была самая обычная операционная госпиталя. Ее стены были окрашены в нейтральный цвет, пол был из полихлорвинила. На 7.30 утра 14 февраля 1976 года в восьмой операционной была назначена рутинная гинекологическая операция – выскабливание полости матки. Пациенткой была Нэнси Гринли, анестезиологом – доктор Роберт Биллинг, ординатор второго года, операционной сестрой – Рут Дженкинс, помощницей медицинской сестры – Глория Д'Матео. Хирургом был Джордж Мейджор – новый молодой коллега заслуженных акушеров-гинекологов госпиталя, – сейчас он находился в соседней комнате и одевал хирургический костюм в то время, как остальные напряженно работали.

Кровотечение у Нэнси Гринли продолжалось уже одиннадцать дней. Оно началось как обыкновенная менструация, и Нэнси не испытывала неприятных ощущений, кроме, пожалуй, некоторого спазма в низу живота в первый день месячных. Но, хотя болей и не было, кровотечение не прекращалось. Каждое утро Нэнси просыпалась с надеждой, что сегодня все пройдет, но досадное кровотечение все продолжалось. Ее страхи после телефонных консультаций сначала с медсестрой доктора Мейджора, а потом и с ним самим исчезали на все более короткое время. И что самое главное, эта мучительная неприятность произошла, как это всегда бывает со всеми неприятностями, в самое неподходящее время. Ее приятель Ким Деверо из юридической школы Дьюка должен был на днях приехать в Бостон на весенние каникулы.

Они хотели провести вместе неделю, катаясь на лыжах в Киллингтоне. Все бы устроилось самым наилучшим образом, а кровотечение все портило. Эта мысль не покидала ее. Нэнси была хрупкой привлекательной девушкой с аристократическими чертами лица и чрезвычайно заботилась о своей внешности. Даже невымытые волосы лишали ее равновесия. И непрекращающееся кровотечение заставляло ее ощущать себя нечистой, непривлекательной, выводило из себя. В конце концов оно просто пугало ее.

Нэнси вспоминала себя лежащей на кушетке с ногами, закинутыми на спинку, и читающей редакционную страницу "Глоб". Ким в это время смешивал на кухне коктейли. Вдруг у нее появилось странное и необычное ощущение чего-то теплого и мягкого во влагалище. Ни боли, ни дискомфорта не было совсем. Это ощущение поначалу смутило Нэнси, но затем она почувствовала, как намокает нижнее белье и что-то течет по ногам. Почему-то не особенно испугавшись, она подумала, что кровотечение усилилось, и кровь идет очень быстро. Не двигаясь, она повернула голову в сторону кухни и позвала:

– Ким, будь так добр, вызови мне скорую.

– Что-то случилось? – торопливо спросил Ким.

– У меня сильное кровотечение, – спокойно сказала Нэнси, – но беспокоиться не о чем. Я думаю, слишком сильные месячные, но правильнее было бы поехать в больницу. Вызови, пожалуйста, скорую.

Поездка на скорой была обычная, без сирены и какой-либо спешки. В приемной она ждала дольше, чем предполагала. Когда появился доктор Мейджор, Нэнси впервые почувствовала радость. Доктор Мейджор, его лицо, манеры и даже запах ассоциировались у Нэнси с ненавистной процедурой осмотра, но, увидев его в приемной, она обрадовалась до слез.

Гинекологический осмотр в приемном покое был самым ужасным воспоминанием. Только бумажная колышущаяся занавеска охраняла ее израненное чувство собственного достоинства от множества людей в приемной. Каждые несколько минут ей измеряли кровяное давление. Давление все падало. Нэнси переоделась в короткую больничную рубаху. Иногда занавеска отходила, Нэнси оказывалась лицом к лицу с людьми в белых халатах, детьми с порезами и усталыми стариками. Тут же рядом лежало открытое всем любопытным взорам подкладное судно, наполненное темно-красными сгустками ее крови. И в это же время доктор Мейджор находился внизу между ее ног, прощупывая ее и одновременно беседуя с медсестрой о каком-то другом больном. Нэнси сжала веки и мысленно застонала.

Но весь этот ужас кончился быстро, как и обещал доктор Мейджор. Доктор детально объяснил Нэнси расположение ее матки, изменения, происходящие в матке во время нормального менструального цикла и при болезнях. В объяснении было что-то о кровеносных сосудах, о выходе яйцеклетки из яичников. Из этого всего доктор доказывал ей, что для лечения Нэнси необходимо сделать выскабливание полости матки. Нэнси согласилась, не задавая никаких вопросов, только просила не сообщать ничего родителям. Она хотела поставить их потом перед свершившимся фактом. Она была уверена, что ее мать первым делом подумает об аборте.

И сейчас Нэнси упорно смотрела на большую лампу над операционным столом. Единственная мысль, которая делала ее чуть-чуть счастливей, была мысль о том, что этот проклятый кошмар закончится через час, и ее жизнь вернется в нормальное русло. Вся суета в операционной была настолько чужда ей, что она старалась не смотреть ни на что, кроме этой лампы.

– Вам удобно? – Нэнси взглянула направо. Глубокие карие глаза между хирургической маской и шапочкой внимательно наблюдали за ней. Глория Д'Матео обернула правую руку Нэнси салфеткой и продолжила иммобилизировать ее.

"Да", – ответила Нэнси с некоторой отчужденностью. В этот момент она чувствовала себя адски неудобно. Операционный стол был жесткий, как дешевые кухонные столы фирмы Формика. Но фенерган и демерол, которые ей ввели перед операцией, уже начали свою работу в глубине ее мозга. Нэнси была в гораздо более ясном сознании, чем ей хотелось бы, но в то же время она начала ощущать свою отстраненность от окружающего. Атропин также начал оказывать свое действие, делая горло и рот сухими, а слюну вязкой.

Доктор Роберт Биллинг был целиком поглощен своим аппаратом для анестезии, который представлял собой клубок стальных трубок, вертикальных манометров и нескольких разноцветных цилиндров со сжатыми газами. Коричневый баллон с галотаном был водружен сверху аппарата. Этикетка на нем гласила "2-бромо-2-хлоро-1,1,1,-трифторэтан" (C2HBrClP3). Это был почти превосходный анестетик. "Почти", так как время от времени появлялись сообщения, что он оказывает разрушающее воздействие на печень пациента. Но такое происходило редко, и положительные качества галотана затмевали его потенциальный вред. Доктор Биллинг был без ума от этого препарата. В его воображении рисовались картины, он видел себя разрабатывающим галотановый наркоз, представляющим его медицинской сообществу в передовой статье в "Медицинском журнале Новой Англии", и, наконец, получающим Нобелевскую премию в том самом смокинге, в котором он женился.