Сьюзен глотнула Гранд Марнье. Густая жидкость скользнула ей в горло, по ногам начало подниматься тепло. Она глубоко вздохнула и ощутила, что взлетает.

– Очень трудно, наверно, быть студенткой медицинской школы, – продолжал Беллоуз, – даже если не создавать дополнительных помех.

Сьюзен подняла голову и взглянула на Беллоуза. Он пристально смотрел на огонь.

– А точнее, что ты подразумеваешь под этим утверждением? – спросила Сьюзен с внезапно появившейся резкостью в голосе. Беллоуз задел чувствительную область.

– Только то, что сказал. – Беллоуз не отрывал взгляда от огня. Танцующие языки пламени поглотили его внимание. – Я только думаю, что это особенно трудно – быть женщиной и обучаться в медицинской школе. Я никогда не думал над этим, пока ты не заставила меня поразмыслить над другим объяснением поведения Гарриса. Сейчас чем больше я думаю над этим, тем больше убеждаюсь, что прав, потому что... ну, если честно, я не могу сказать, что я сам реагировал на тебя как на обычного студента. Как только я увидел тебя, я реагировал на тебя как на женщину, может быть, немного как подросток. Я подразумеваю, что я считаю тебя очень привлекательной – не соблазнительной. – Беллоуз быстро добавил два последних слова и повернулся, чтобы посмотреть, как Сьюзен оценила его ссылку на их разговор в кафетерии.

Сьюзен улыбнулась. Желание защищаться, возникшее после первых слов Беллоуза, растаяло.

– Вот почему я так по-дурацки реагировал, когда ты вошла в раздевалку вчера и застала меня в трусах. Если бы я подходил к этому асексуально, я бы не пошевелился. Но очевидно, что это было не так. Во всяком случае, я думаю, большинство твоих преподавателей и инструкторов реагировали на тебя сначала как на женщину, а потом как на учащуюся в медицинской школе.

Беллоуз снова перевел взгляд на огонь. В этот момент он напоминал кающегося грешника на исповеди. Сьюзен почувствовала волну теплого чувства к нему, поднимающуюся в ней. Она вновь ощутила потребность дружески обнять его. Сьюзен была очень земным человеком, хотя и не выказывала своих чувств очень часто, особенно с тех пор, как занялась медициной. Еще до того, как поступать в медицинскую школу, Сьюзен решила, что физические аспекты ее личности должны быть подавлены, если она будет медиком. Поэтому и сейчас, вместо того, чтобы потянуться к Марку, она отхлебнула Гранд Марнье.

– Сьюзен, ты настолько заметна в любой группе, что если ты не придешь на мою лекцию, мне придется отчитываться за тебя.

– Роскошь анонимности, – начала Сьюзен, – всегда была не для меня в медицинской школе. Я понимаю, что ты говоришь, Марк. Но я чувствую, что мне нужен еще один день. Еще один. – Сьюзен подняла палец и кокетливо склонила голову. Затем рассмеялась, – Ты знаешь, Марк, очень утешительно слушать, как ты рассуждаешь о том, что трудно быть студенткой, потому что так оно и есть. Некоторые девочки из моего класса отрицали это, но они обманывали самих себя. Они пользовались одним очень старым и самым простым способом обойти проблему – говорили, что ее просто нет. Но она есть. Я помню цитату из сэра Вильяма Ослера. Он говорил, что существуют три класса человеческих существ: мужчины, женщины и женщины-врачи. Я смеялась, когда читала это в первый раз. Сейчас я больше не смеюсь. – Несмотря на это, феминистское движение все еще рассиживается на образе дурочки с широко открытыми глазами и прочей галиматье. Как только женщина проникает в область, где требуется капелька конкуренции и агрессивности, мужчины приклеивают ей ярлык кастрирующей суки. А если она отступает, ведет себя пассивно, ей говорят, что она не соответствует требованиям конкуренции. Поэтому приходится принуждать себя идти на компромисс, болтаясь где-то посередине, что очень трудно, так как чувствуешь себя все время как на экзамене, не как личность, а как представительница женщин вообще.

После этих слов воцарилось молчание, каждый переваривал, что ему сказали.

– Что меня раздражает больше всего, – продолжала Сьюзен, – это что проблем все больше, а не меньше, чем дальше я углубляюсь в медицину. Я не представляю, как это женщины управляются с работой и семьей. Им всегда приходится все время извиняться за то, что они уходят рано с работы, и извиняться за то, что приходят поздно домой. Я считаю, когда мужчина работает допоздна, проблем нет, он для этого и создан. Но женщина-врач – ее роль так расплывчата. Общественные нравы и правила поведения для женщин делают ее очень трудной. Как тебе удалось заставить меня об этом говорить? – внезапно спросила Сьюзен, удивившись горячности, с которой она говорила.

– Ты только согласилась с моим тезисом, что быть студенткой очень трудно. А как насчет согласия с последней частью, о том, что не надо создавать дополнительных помех?

– Черт, Марк, не подталкивай меня прямо сейчас. Ты же сам понимаешь, что раз уж я ввязалась в это дело, то должна его как-то разрешить. Может, это как раз связано с экзаменом для женщин. Бог мой, мне бы так хотелось утереть нос этому Гаррису! Если бы я увидела Бермана еще раз, я смогла бы отказаться от этого, сохранив лицо, или... лучше сказать, доверие к себе или представление о себе. Но давай поговорим о другом. Ты не возражаешь, если я тебя обниму?

– Я возражаю? – Беллоуз быстро сел, взволновавшись. – Нисколько.

Сьюзен наклонилась к нему и обняла с силой, которая удивила ее саму. Инстинктивно его руки обвились вокруг нее, и он подумал, какая тонкая у нее талия. Бессознательно он похлопал ее, как бы утешая. Она откинулась назад.

– Я надеюсь, ты не боишься, что я икну.

Несколько мгновений они изучали друг друга в свете огня. Затем их губы нашли друг друга, сначала робко, потом со страстью, и, наконец, самозабвенно.

Оглушительный звон будильника взорвал темноту, воздух в комнате вибрировал от пронзительных звуков. Сьюзен, вырванная грохотом из глубокого сна, подскочила и села на кровати. Сначала она подумала: "Интересно, почему мои глаза не открываются?", но потом сообразила, что глаза открыты, но ничего не могут видеть в глубокой темноте, царящей в комнате. Несколько секунд она не могла понять, где находится. Ею владело единственное желание найти этот будильник и прихлопнуть ужасный дребезжащий звон.

Вдруг, так же внезапно, как и начался, грохот будильника прекратился с металлическим щелчком. В этот момент Сьюзен осознала, что она не одна. События предыдущего дня пронеслись перед ее мысленным взором, и она вспомнила, что все еще находится в квартире Марка. Она снова плюхнулась на спину, натягивая на себя одеяло, чтобы прикрыть наготу.

– Ради Бога, что это за шум? – спросила Сьюзен в темноту.

– Это будильник. Я предполагаю, тебе знаком этот предмет, – произнес голос рядом с ней.

– Будильник. Марк, сейчас же еще середина ночи.

– Черта с два. Уже полшестого, пора выкатываться.

Марк откинул одеяло и поставил ноги на пол. Затем включил лампу возле кровати и принялся тереть глаза.

– Марк, у тебя крыша поехала. Пять тридцать, Господи, – голос зазвучал невнятно, так как Сьюзен засунула голову под подушку.

– Я должен посмотреть своих больных, перехватить что-нибудь поесть и быть готовым к обходу в шесть тридцать. Операции начинаются ровно в семь тридцать. – Марк встал и потянулся. Не обращая внимания на свою наготу и холод, стоящий в комнате, он отправился в ванную.

– Ваш хирургический мазохизм превосходит всякое воображение. Почему бы вам не начинать работу в какое-нибудь более приличное время? Почему в семь тридцать?

– Всегда было в семь тридцать, – сказал Беллоуз, притормаживая в дверях.

– Отличная причина. В семь тридцать, потому что всегда было в семь тридцать. Боже, такие аргументы типичны для медицины. Половина шестого утра. Черт, Марк, почему ты меня не предупредил, когда приглашал остаться на ночь вчера? Я бы вернулась в общежитие.

Беллоуз вернулся к кровати и сверху посмотрел на холмики, обозначающие лежащее под одеялом тело Сьюзен. Подушка все еще находилась на ее голове.