"15 февраля 1976 года. Повторный осмотр невропатолога.

Состояние больной без изменений. На повторной ЭЭГ – отсутствие электрической активности. Результаты анализа ликвора в пределах нормы.

Заключение: я обсуждал этот случай с моими коллегами, которые согласились с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения, приведшего к смерти мозга. Все также согласились, что отек мозга вследствие острой гипоксии был непосредственной причиной этого. Гипоксия могла наступить из-за транзиторной закупорки сосудов мозга сгустком крови, тромбоцитов или фибрина или эмболом другого происхождения, связанным с выскабливанием энометрия. Свою роль могли также сыграть и острый идиопатический полиневрит или васкулит. В связи с этим представляют интерес две ссылки:

Острый идиопатический полиневрит; наблюдение трех случаев, Австралийский Журнал Неврологии, том 13, сентябрь 1973 г., страницы 98 – 101.

Пролонгированная кома и смерть мозга после приема снотворных у восемнадцатилетней женщины, Новоанглийский Журнал Неврологии, том 73, июль 1974 г., страницы 301 – 302.

Церебральную ангиографию, пневмоэнцефалографию и компьютерную томографию можно сделать, но общее мнение таково, что результаты этих исследований будут нормальными.

С благодарностью Доктор Кэрол Харви".

Сьюзен позволила своей руке отдохнуть после длинных неврологических записей. Она двинулась дальше, листая историю болезни и пропуская записи медсестер, пока не дошла до лабораторных анализов. Среди бесчисленных результатов рентгеновских обследований были и серии рентгенограмм черепа – нормальных. Затем шли данные биохимических и гематологических анализов, которые Сьюзен скрупулезно скопировала в свой блокнот. Так как все показатели были в норме, Сьюзен сосредоточилась на разнице между предоперационными и послеоперационными значениями. Единственный результат подпадал под эту категорию: после операции у Нэнси Гринли поднялся уровень сахара в крови, как если бы у нее начал развиваться диабет. Серии ЭКГ также не показывали ничего сногсшибательного, хотя можно было заметить некоторые неспецифические изменения зубца 8 и интервала 8Т после выскабливания. Но не было ЭКГ до операции для сравнения.

Наконец Сьюзен закрыла историю болезни и откинулась на спинку стула, подняв вытянутые руки вверх и потянувшись. На высоте потягивания она с шумом выдохнула воздух. Затем вновь наклонилась к стойке и просмотрела восемь страниц, исписанных беглым почерком текста. Она почувствовала, что не сильно продвинулась в своем расследовании, но, впрочем, она этого и не ожидала. Ведь многое из того, что она списала, было ей совсем не понятно.

Сьюзен глубоко верила в научный метод, и в мощь книг, и в заключенные в них знания. Хотя она многого не знала о клинической медицине, она чувствовала, что методический подход в сочетании с информацией поможет ей быстро разрешить проблему: по какой причине у Нэнси Гринли развилось коматозное состояние. Сначала ей нужно собрать как можно больше объективных данных, для чего и требовалась история болезни. Затем ей нужно осмыслить эти данные, и для этого ей придется обратиться к литературе. От анализа – к синтезу, в этом волшебство картезианской логики. Сьюзен еще была оптимистом. Ее не особенно беспокоило собственное непонимание материалов из истории Нэнси Гринли. Она была уверена, что среди путаницы данных должны быть некие важные вехи, которые приведут ее к решению. И для этого Сьюзен нуждалась всего лишь в дополнительной информации, и ни в чем больше.

Больничная медицинская библиотека располагалась на третьем этаже корпуса Нардинг. Поплутав немного, Сьюзен взяла правильное направление и, пройдя отдел кадров, дошла до библиотеки.

Библиотека называлась Мемориальной библиотекой Нэнси Дарлинг; при входе висел маленький дагерротип с изображенной на нем матроной, затянутой в черное. На медной дощечке, привинченной к рамке, было выгравировано: "В благодарную память Нэнси Дарлинг". Сьюзен мимоходом подумала, что фамилия Дарлинг – "дорогая" – с ее любовными ассоциациями, совсем не подходит чопорной хмурой фигуре. Но таких в старой доброй Новой Англии было в дюжине тринадцать.

В библиотеке среди своих друзей – книг Сьюзен почувствовала себя как дома, что было резким контрастом чувству неуверенности, которое овладевало ею в БИТе и в больнице вообще. Она положила свой блокнот и сумку на стол. Посреди зала стояли большие дубовые столы и черные стулья в строгом колониальном стиле. В конце зала огромное окно достигало в высоту потолка и выходило на маленький внутренний больничный дворик, ковриками-пятнами анемичной травы, где стояло одинокое голое дерево и был расположен теннисный корт. Никому не нужная зимой теннисная сетка печально провисла.

Книжные шкафы стояли перпендикулярно стенам с двух сторон. Железная винтовая лестница вела на антресоли. С правой стороны в шкафах стояли книги, а с левой – переплетенные в тома журналы. У стены напротив окна находился каталожный шкаф красного дерева.

Сверившись по каталогу, Сьюзен выбрала несколько книг по анестезиологии и нашла их одну за другой на полках. Она не знала почти ничего об анестезиологии и нуждалась в каком-нибудь обзорном материале. Особенно ей были интересны книги по осложнениям анестезии. Наконец она собрала пять книг, название наиболее многообещающей из которых звучало как "Осложнения анестезии: диагностика и лечение".

Сьюзен принесла все книги на стол, где уже лежал ее блокнот. В этот момент ее имя приглушенно прозвучало по больничной системе оповещения вместе с номером 482.

Книги выскользнули из рук Сьюзен. Она развернулась и посмотрела на телефон. Затем снова повернулась к столу и окинула взглядом книги и блокнот. Она находилась в нерешительности, ее руки расслабленно лежали на спинке стула. Она разрывалась между необходимостью идти на вызов и задачей, которая стояла перед ней – пролонгированной комой после анестезии. Выбор был непрост. В прошлом она всегда послушно ходила натоптанными путями. Это поведение было особенно важно для Сьюзен, так как она была женщиной. Все женщины в медицине тяготели к консерватизму, находясь в уязвимом положении в силу своего пола и чувствуя себя как на бесконечном экзамене.

Но Сьюзен подумала о Нэнси Гринли в БИТе и Шоне Бермане в послеоперационной. Подумала не как о больных, а как о людях. Подумала об их личной трагедии. И тогда она поняла, что должна делать. Занятие медициной уже не раз вынуждало ее идти на компромисс. А сейчас она намеревалась сделать то, что считала нужным, по крайней мере в ближайшие дни.

"Винтик номер 482", – сказала она вполголоса. Затем осторожно присела и распахнула книгу по осложнениям. И чем больше она думала о Нэнси Гринли и Бермане, тем больше она убеждалась, что поступает правильно.

Беллоуз нетерпеливо постукивал по трубке телефона, имеющего шифр оповещения 482, ожидая звонка каждую секунду. Он был готов схватить телефонную трубку, едва прозвонит первый звонок. По лекционному залу разносилось монотонное бормотание профессора в отставке, доктора Аллена Дрюери. Профессор превозносил добродетели Халстеда. Фигуры четверых студентов терялись в пустоте хирургического конференц-зала. Беллоуз сначала думал, что атмосфера конференц-зала будет способствовать лучшему восприятию лекции, которую он запланировал для студентов. Но сейчас он уже не был в этом уверен. Зал был слишком большой и холодный для четверых, и лектор, стоящий на кафедре и обращающийся к рядам пустых кресел, выглядел немного смешным.

С места, где сидел Беллоуз, были видны только спины студентов. Гольдберг был всецело поглощен лекцией, которую он записывал с бешеной скоростью, стараясь ухватить каждое слово. Лекция доктора Дрюери на самом деле не была такой уж интересной, и уж точно ее не стоило записывать. Но Беллоуз хорошо знал этот синдром. Он видел его тысячи раз, и сам страдал им до некоторой степени. Как только приглушали свет для показа слайдов, и лектор начинал говорить, множество студентов-медиков, как павловские собачки, начинали строчить, стараясь зафиксировать каждое слово на бумаге, совершенно не думая, что они пишут. Студенты иногда записывали лекцию так бездумно, что не могли переварить даже самой простейшей информации.