— Раз предлагаешь, стоит, наверное…

— Не без этого! — Генрих подхватил бутылку и два бокала, вернулся к столу.

— Дело давнее, но есть, знаешь ли, такого рода дела… — он открыл бутылку, разлил коньяк.

— Познакомьтесь, мальчики! — старик — гофмейстер двора в расшитом золотом вицмундире и в шляпе-треуголке улыбается беззубым ртом. — Ну же, господа! Приблизьтесь, протяните друг другу руки…

Генрих чувствует, как озноб проходит по спине, слева, там, куда нельзя смотреть, сидит в кресле сам государь-император. Батюшка сказал… Но мысли путаются, и он никак не может сосредоточиться и вспомнить, что именно сказал батюшка. Как велел двигаться и говорить, о чем, с кем…

— Иван! — этот незнакомый мальчик чуть ли не вдвое крупнее Генриха. Огромный, высокий, с длинными русыми волосами и голубыми глазами. Настоящий русский богатырь с картины Васнецова…

— Иван! — богатырь протягивает руку. Генрих видит белую большую ладонь, стоит, словно окаменев, смотрит, молчит, ничего не делает.

— Генрих! — мягко окликает его откуда-то сзади матушка. — Ну, что же вы, право?

— Генрих! — он все-таки поднимает и протягивает руку. Ему кажется, что все видят, как она дрожит.

— Будем друзьями, Генрих! — улыбается великан, больно сжимая его пальцы своими. Не специально, как он узнает позже, а потому, что не всегда чувствует границу своей силы.

— Будем друзьями! — повторяет за ним Генрих.

«Будем друзьями… Будем ли?»

— Генрих! — напомнила о себе Натали, деликатно, но не без вызова.

— Извини! — он протянул ей бокал и сел напротив. — У императора Константина Павловича детей не было. Оттого наследовал ему младший брат — Дмитрий, — звучало не слишком увлекательно, но такова жизнь. Правда — скучная вещь.

— Генрих, я училась в гимназии, мы всех их…

— Помолчи, пожалуйста! — Вопрос престолонаследия непростой. В двух словах не объяснишь, но и без него никак.

— Хорошо, говори! — не обиделась, но отстранилась.

— У Дмитрия Ивановича с потомством тоже не заладилось. И трон после его смерти перешел уже к двоюродному брату, то есть, к Петру Константиновичу, нынешнему нашему монарху.

— Нашему?

— Извини! — усмехнулся Генрих. — Оговорился, но могла и промолчать.

— Молчу.

— А теперь, собственно, о деле княгини Збаражской, — Генрих прервался на несколько секунд, чтобы закурить и выпить коньяк. Затянулся с жадностью, выпил залпом, как парное молоко в далеком детстве. — Князь Збаражский умер в 1908 году, оставив по себе молодую, красивую, но бездетную вдову. И вот представь, в 1910 году княгиня рожает мальчика. Вообще-то, скандал, но княгине благоволит кое-кто из придворных, да и сам государь-император оказывает ей недвусмысленные знаки внимания.

— До или после родов? — подалась вперед Наталья.

— В этом-то все и дело! — кивнул Генрих. — Одни говорили, что знакомство их состоялось за год-два до родов, другие — что император и заметил-то Софью только из-за разразившегося скандала. Сам Константин Павлович никогда ничего на эту тему не говорил, во всяком случае, при свидетелях. Но к Ивану, так назвали мальчика, относился тепло. Опекал, интересовался. Устроил в Пажеский корпус, позволил взять отчество покойного князя, а Збаражский, к слову, тоже звался Константином.

— Красивая интрига, — признала Наталья и потянула к себе коробку папирос.

— В двадцать третьем, сразу после похорон императора, княгиня обратилась в суд с требованием признать Ивана законным наследником. На процессе она утверждала, что они венчаны с покойным императором по православному обряду в некой сельской церкви. Проблема, однако, состояла в том, что у княгини не было никакого формального документа, подтверждающего факт венчания, кроме нескольких писем от императора, содержащих некоторое число двусмысленных фраз. Трактовать их можно было и так, и эдак. Вспомнить, что это была за церковь, Софья Кирилловна не могла, а может быть, и не знала — ночь, факелы, езда в санях — свидетелей, кроме изгнанного из полка за шулерство кавалергарда, предъявить не смогла, и процесс проиграла.

— А теперь, выходит, свидетельство о венчании нашлось…

— Именно! — Генрих взял бутылку и наполнил бокалы.

— Но Петр Константинович уже коронован. По закону…

— Это по закону, — кивнул Генрих. — Однако помимо закона существуют интересы и обстоятельства. Петр слабая фигура, а Иван — боевой генерал, вот и суди…

Спать легли за полночь. Вместе. То есть, в одну постель, но и только. Генрих был никакой, да и сама она — не в лучшей форме. За разговорами и заметить не успела, как напилась. А алкоголь — коварный соблазнитель: вот, вроде бы, только что и веселье в сердце, и хмель в крови, и томление известного сорта пониже живота, а через минуту, глядишь, куда все это делось? Нет, как не бывало. Ноги, руки, словно, свинцом налились, глаза сами закрываются, и в голове туман.

Положила голову на подушку, услышала ровное дыхание Генриха, и все. Проснулась от грохота. Показалось сдуру, что это жандармы ломятся в дверь. Вскочила, как была — а была, оказывается, голая, в чем мать родила — выхватила из-под подушки Стечкин и даже предохранитель успела снять, выискивая затуманенными спросонья глазами первую цель. Но тут уже и Генрих проснулся, успокоил, объяснил очевидное — ветром сорвало ставню и бьет ею теперь о стену.

Вернулась в постель, натянула на себя одеяло, прислушиваясь к свисту ветра и шуму прибоя, и поняла, что Генрих прав — не так уж и громко стучит эта проклятая ставня.

«Примерещилось!»

Усмехнулась мысленно, представляя, какой устроила переполох, повернулась набок, устраиваясь удобнее. Положила голову на согнутую в локте руку, подтянула ноги, сворачиваясь калачиком, и почувствовала вдруг руку Генриха, легшую на бедро. Высоко, почти у талии. Теплая ладонь, сильные пальцы. Осторожное, но решительное движение. Вниз по бедру и назад, вверх по заду. Она вздрогнула. Забилось сильнее сердце. Перебило дыхание. А ладонь Генриха, между тем, оказалась между ее бедер, двинулась выше, пальцы коснулись клитора, вырвав стон. Пока тихий, сквозь зубы, едва слышный. Скорее огласовка дыхания, чем голос. Но в следующее мгновение он нажал сильнее, играя ее страстью, как играют некоторые стрелки со смертью, лаская подушечкой пальца взведенный курок. Балансируют на грани. Чет — нечет, жизнь или смерть.

Натали знала, помнила, какие сильные и властные у Генриха руки, но и в этот раз успела удивиться, когда он с невероятной силой и ловкостью бросил ее под себя. Подмял — она застонала и заметалась, приподнимаясь на локтях — вздернул бедра вверх, одновременно раздвигая ноги своими коленями, и вошел рывком. Резко, одним сильным, слитным движением, причиняющим боль, дарующую невероятное наслаждение…

Посылку от профессора доставили около девяти. Генрих успел принять душ и побриться, оделся, словно, собирался выйти в город, но никуда, разумеется, не пошел, поскольку находился на нелегальном положении. Посмотрел на спящую женщину, поправил сбившееся на сторону одеяло, и ушел завтракать. Прислуживал за столом прибывший в Петроград только вчера вечером ординарец Генриха Франц. Он же и готовил.

— Я привез настоящую английскую овсянку, командир! — улыбнулся Франц, подавая кашу. — Овсянка, яйца, тосты и джем — настоящий английский завтрак! Вологодское масло, правда, оказалось лучше, чем делают в Йоркшире, да и джем здесь называют вареньем… Впрочем, он вкусный. Я пробовал…

— Франци, — остановил его Генрих, затыкая за воротник угол салфетки, — будь добр, перестань молоть чушь. С каких пор ты стал поборником английской кухни? Ты же корсиканец, разве нет? Будь проще! Яичница с жареным беконом или пара баварских сосисок с пюре и кислой капустой подойдут мне на завтрак куда больше овсянки. Впрочем, мы в России… Купи себе какую-нибудь поваренную книгу, что ли! Или вот Фридриха спроси. Он родом из этих мест как раз. Наверняка знает, что тут едят по утрам!