Но не это чудовище привлекло мое внимание — в углу, за пирамидой, в каком-то полушлеме-полуочках — стоял он, Нево.

Я бросился к нему, протягивая руки. Однако морлок довольно холодно отреагировал на мое появление.

— Нево, — заговорил я. — Не скажу, чтобы ты был рад нашей встрече. Совсем спятил в одиночке за две недели?

Тут я заметил, подойдя поближе, что выбитый глаз у него на голове заменяет оптическое устройство. А пирамида вовсе не теснила его в угол. Напротив — от его хитроумных очков отходил электрический шнур или трубка, исчезавшие внутри этой пирамиды. Муравьи на ее поверхности находились в безостановочном движении — вот отчего эта форма с самого начала показалась мне зыбкой, вибрирующей. От такого вида у меня и у самого пробежали по спине мурашки. Я поежился, затем перевел взгляд на Нево. И снова содрогнулся, представив, что мне в череп всадили подобное устройство.

Другой его глаз, живой и серо-багровый, с непониманием уставился на меня.

— О чем ты говоришь? — произнес он. — Наша встреча состоялась по моей просьбе. Вижу, ты здоров, невзирая на душевное состояние. Как прошло замораживание?

Этот вопрос застал меня врасплох.

— Какое еще замораживание? — я незаметно потер кожу, убеждаясь, что со мной все в порядке.

— Значит, все в порядке. Они свое дело знают.

— Да кто — они?

— Универсальные Конструкторы, — он кивнул на пирамиду:

— Вот он и его родственники.

Тут я заметил, как старательно вычесана и прилизана, переплетена его грива. Морлок попал в идеальные условия — никакого солнца и куча автоматов, которые обслуживают тебя: он был как король среди придворных, которые доставляли ему все, что заблагорассудится.

— Вижу, лунный свет пошел тебе на пользу, морлок, — сказал я с улыбкой. — Вот и очков тебе уже не надо.

— Конструкторы вылечили мои ноги, руки, исцелили все переломы — честно говоря, теперь я так же здоров, как когда, когда мы отправились из моего времени на твоей машине.

— Но как же твой глаз — им восстановить не удалось?

— Глаз? — в замешательстве переспросил он. Трубка с глухим «чпоком» отсоединилась от пирамиды. — Нет, глаз они восстановили именно так, как захотел я. Правда, объяснить это конструкторам оказалось непросто.

Он повернулся ко мне.

Его глазница зияла пустой дырой — и лишь на самом дне ее поблескивало нечто металлическое, находясь в беспрестанном движении.

Оказывается, наши потомки еще как позаботились о гостях, которые могли появиться на опустевшей замерзшей планете… В отличие от моего уединенного заключения, Нево не отказывал себе в комфорте. У него было целых четыре комнаты, да к тому же с окнами — оказывается, наши новые хозяева просто не получили заказ от меня — поэтому я сидел как в кутузке) Но самое обидное, как я опозорил в своем лице человечество — автоматы посчитали морлока в отличие от меня разумным существом. А мне выделили кошачий закуток с песочницей!

В одной из комнат — таких же голых, без мебели, я заметил странный предмет. Двадцать на шесть футов, покрытый мягкой тканью. По краям у него были кармашки-сеточки. На столе был единственный шар.

Смысл этого устройства оставался мне загадочен и неясен. Почему только один шар?

В смятении отойдя от стола, я принялся обследовать двери и окна. Все как обычно — двери открывались от нажима на рукоять, но выводили они только в другие четыре комнаты, выхода наружу не было. Оказывается, панели открывались искусно вмонтированными в стене кнопками — и за ними был виден мир нового 1891, мир Белой Земли.

Первое что поразило — земли никакой я сначала и не увидел — только небо! Земли как таковой и не было. Дело в том, что мы находились отнюдь не на первом этаже, как можно было себе представить — а, представьте себе! — в тысяче футов над поверхностью, на самой вершине исполинской цилиндрической башни. Все что я видел, усилило первое впечатление, которое я получил тогда, в последний миг, замерзая в машине времени и оглядывая этот мир, вмерзший в лед. Зрелище было потрясающее, если не сказать фантасмагорическое. Небо цвета ружейного металла, и лед как сахарная кость. Вот она, ужасающая стабильность, о которой говорил Нево. В этом мире не было голубого, зеленого, никакого другого цвета, кроме уныло серого и монотонно белого, которые сливались, образуя оттенки и полутона. Здесь на было ни мокрого, ни сухого, ни запахов, ни растений, ни животных, ни людей. Здесь не было даже пейзажа, ландшафта не было здесь, окружающей среды, вторника — ничего. Здесь были только голый лед и… голый лед. Он застыл в небе, он заморозил землю, навечно спрятав себе под панцирь. Мир теперь стал одной огромной ледяной черепахой, которая никогда не высовывала голову из своей скорлупы. Дневной свет посверкивал на бескрайних полях этой ледяной пустыни, простиравшейся до горизонта. Полная климатическая стабильность, имя которой смерть.

Но было бы неправильно сказать, что у этой ледяной пустыни не было своих обитателей. Монументальные конусоиды двигались там и сям, то и дело попадаясь на глаза, словно туши императорских пингвинов. Они появлялись отовсюду. Были они совершенно одинаковы, как две капли воды похожи друг на друга. Может быть, «родственник» — не совсем правильное слово и уместнее сказать — двойник. Или же это был один и то же конструктор, появляющийся в разных местах? Дело в том, что передвигались эти странные призрачные существа всегда поодиночке. Зато эти металлические остовы было видно издалека, как обелиски, скользящие по мерзлому кладбищу. Мне ни разу не приходилось видеть, как они перемещаются. Они просто появлялись в одном месте и точно так же исчезали, чтобы появиться в другом. Как будто материализуясь из воздуха. (Впоследствии выяснилось, что я был недалек от действительного положения вещей).

Земля казалась мертвой, однако не без следов присутствия разума. Там были и другие величественные сооружения, вроде нашей башни, украшавшие ландшафт. Все это были геометрические формы: цилиндры, конусы и кубы. С моей стороны из окна за панелью открывался вид на Юго-Восточную часть: Бэттерси, Фулем, Митчем и так далее — все, что было за ними. Разбросанные отстоящие на милю друг от друга, башни и прочие странные возвышения составляли собой мертвый пейзаж этого далекого безлюдного Лондона.

Я вернулся к Нево, который все еще не отходил от Конструктора. Его металлическая «шкура» довольно лоснилась, блистая, как рыба чешуей, а тут еще из корпуса высунулась трубка длиной в несколько дюймов, такая же серебристо сверкающая — и потянулась к лицу Нево.

Я узнал это устройство. Конечно же — тот же окулоскоп, что мне приходилось видеть. Секунда — и трубка защелкнулась в глазнице Нево. Я стал обходить корпус Конструктора, осматривая его со всех сторон. Как я уже говорил, походил он на глыбу оплавленного шлака, постоянно двигавшегося, пузырившегося, струящегося мурашами по броне металлического каркаса. Мне уже приходилось видеть такого «хирурга» склонившегося надо мной. Вблизи я обнаружил металлические волоски на броне чудовища. Я не рискнул прикоснуться — мне казалось, что металлическая ресничка такая вот может запросто заползти под кожу или под ноготь — до того они были тонки и подвижны. Если бы у меня под рукой был бы какой-нибудь инструмент, я бы возможно, не удержался от обследования.

В нижней трети пирамиды меня ждал еще один сюрприз. Склонившись к металлической «юбке»" конуса, я обнаружил реснички уже самостоятельно перебегающие по «телу» — то, что я первоначально принял за муравьев. Временами они падали на пол, рассыпаясь тут же в невидимую пыль, или продолжали двигаться самостоятельно: мой путь часто пересекали такие беспризорные части, направляясь куда-то по своим делам. Точно так же они могли вдруг вырастать из пола, вскарабкиваться на броню Конструктора и снова становиться неотъемлемой его частью.