– Почитай стихи.

– Чего?

– В сумке возьми. Синяя такая. Марина Цветаева.

– Чего-о? – Вовка недоуменно пожал шоколадными плечами, но в сумку полез. – А зачем она?

– Купил. Юльке хотел подарить, Вовка повернул книгу задом:

– Два рубля, чего дарить-то?

– Дурак, она на толчке тридцатку стоит. За ней вся Москва ломится.

Вовка вертел книгу, не веря своим ушам. Книга как книга. Нестарая.

– Слышь, Жирный!..

– Я не жирный, – строго поправил его Ромка.

– Ну, ладно, слышь: давай ее грузинам толкнем. Ес­ли тридцатка. Они по-русски умеют.

– Да ее, во-первых, здесь никто не купит, – засомне­вался Ромка, но не очень активно, так как за время бо­лезни несколько позабыл о существовании Юли. – А мо­жет, и купят…

– Не купят! Купя-ат! Дураков-то!.. Пойду, пока пляж полный. У меня книжка была на пергаменте… Петра Первого. Пошел да продал на Разгуляй.

– Чего ты врешь всю дорогу!

– Спорнем на пару рваных! – Вовка протянул свою лапищу. Ромка хотел было поспорить, но, двинувшись, застонал и убрал руку. Вовка понял по-своему:

– Боишься, очко работает, значит, уважаешь. Пошел торговать. Сколько, говоришь: тридцатка? За сорок уйдет. Гадом быть. Ну, лежи спокойно, я тебе вкусненького приволоку.

– А за сколько ты ту, на пергаменте, продал?

– Какую? Про Петра? – Вовка удивленно пожал плечами. – Я разве не говорил? За сотню.

Ромка врать не умел. Кроме того, что вранье не нра­вилось ему по существу, у него была вдобавок плохая па­мять и, когда он пытался соврать, через два-три дня за­бывал, что врал, и чувствовал себя от этого совсем дура­ком. Дома врали много и часто, врал отец, врала тетя Оля, Танька врала, мать тоже врала с Сахалина, и, когда их вранье вылезало, Ромке становилось за них стыдно.

Синяк врал мастерски. Сколько лет они были знако­мы, столько и врал. Сначала врал про отца, погибшего под Сталинградом, и даже когда был разоблачен Ром­кой, каким-то образом отвертелся. Потом врал, как пла­вает на самодельной подводной лодке по деревенской речке. Ромка недоверчиво морщился, но тут Вовка вдруг доставал чулана кислородный аппарат, натягивал рези­новую маску на морду и показывал, как он это делает «под водой. Позднее он врал, что старший брат его рабо­тает генеральным конструктором, но, что самое интересное, однажды Ромка собственными глазами видел, как к подвалу Синяков подкатила черная «Волга» и немолодой мужчина, очень похожий на Вовку, почтительно цело­вал Татьяну Ивановну, называя ее мамой. Под Сталин­градом, оказывается, погиб его отец, а не Вовкин, Вовке он был как бы отчим наоборот. Врал Вовка, что в Сева­стополе на Малаховом кургане, куда он каждый год ез­дит тайком от матери, он находит гранаты, пистолеты и мины.

– Не ври! – бесился Ромка.

– Спорим на два рваных, – Вовка спокойно тянул к нему белую лапищу.

Двух «рваных», то есть двух рублей, как обычно, не было, и Ромке приходилось глушить недоверие и слушать дальше. А Вовка, чтобы до конца добить друга, вдруг вел его на задний двор, где поджигал «севастопольскую» ды­мовую шашку. Лет через десять только Ромка узнал про­исхождение этой шашки. Они продавались в магазине «Природа», чтобы дымом обогревать сады во время за­морозков. Редко, но продавались. Поймать Вовку было практически невозможно, и Ромка перестал замечать не­правдоподобие его рассказов и просто с увлечением их слушал, как раньше слушал тетю Олю.

Поступление после восьмого класса в ПТУ, где он должен был учиться на сантехника, Вовка объяснял бес­хитростно: задание уголовного розыска. Даже спустя годы, начиная довирать какую-то давным-давно начатую ложную линию, Вовка, не путаясь, продолжал именно с того места, где остановился тогда. И давние его сюжеты не сталкивались, не налезали друг на друга, они аккурат­но пересекались в удобном его повествованию месте.

…За Цветаеву Вовка выручил сорок рублей. Сказал, что дали пятьдесят, но червонец прострелял в тире. Не­брежно добавил, что книгу купил у него лауреат грузин­ской Ленинской премии по литературе Константин Гам­сахурдиа. Он сочиняет здесь, в Адлере, роман «Десница великого мастера». Про историю.

– Чего ты врешь опять? – стонал Ромка. – У ме­ня книжка такая в детстве была. Ты ее у меня видел! Что ты все врешь?..

– Не хочешь – не верь. На два рваных? Пойдем, по­знакомлю. Он здесь в горах живет. На шашлык меня звал. Я специально – за тебя не пошел. Думаю – го­лодный.

…3а курение в курятнике бабка-сторожиха их выгна­ла. Спина зажила. От Юли остались легкие нетревожные воспоминания.

Пролежавший две недели в раскаленном вонючем ку­рятнике исхудавший Ромка выбрался на белый свет, ­нывающий только от одного – невинности.

На пляже было почти пусто. Повыше, у кустов, появи­лась желтая палатка, которой еще вчера, Вовка говорил, не было. Из палатки одна за другой вышли три крупных девушки и, переговариваясь, ойкая от камней под нога­ми, гуськом потянулись к морю.

Вовка толкнул друга:

– Э! Кадры. Не туда смотришь. Доброе утро!

– Лаб дьен! – крикнула самая крупная. – Почему вы не идете плавать? Вы не умеете?

– Купнемся, Жирный, – моргнул Вовка, отжимаясь от пляжа.

– Сам ты жирный!

Девушки приехали Риги: Лайма, Дайна и Хельга. Фотограф, инженер, а Хельга в этом году кончила школу.

Девушки были очень крупные. Синяк выбрал себе фотографа. Через полчаса она уже фотографировала его. Вовка предупредил ее, что ему двадцать лет, работает в уголовном розыске. Лайма смеялась, он так молод, ей значительно больше. Но, судя по всему, Вовка ей понра­вился; он показывал девушкам фокусы с картами, научил играть в «буру», утаскивал на руках огромную Лайму в море без всякого напруга. А чтобы уж совсем поразить латышек, утащил в море сразу двух под мышками.

Вечером Вовка с Лаймой пошли по темному пляжу в одну сторону, а Ромка с недавней школьницей – в дру­гую. Стеречь палатку осталась некрасивый инженер Дай­на.

Ромка шел и чувствовал, что то, что он делает, назы­вается мена. Хельга о его переживаниях не догадыва­лась и напряженно ждала действий. Промолчав полтора часа, Ромка стал рассказывать Хельге о своей любви к Юле, что он ее здесь уж полмесяца ищет, но не может найти. Потом предложил посидеть, поглядеть на лунную дорожку… Хельга глядела на дорожку, внимательно слу­шала, удерживая зевоту крупной ладонью, потом встала и предложила вернуться к палатке.

На обратном пути Ромка, досказывая про любовь, вслух вспомнил, как бабка утром их выгнала и деваться им некуда.

– Если вы хотите, вы можете у нас жить в палатке, – очень просто сказала Хельга, всунулась в душную па­латку и объяснила ситуацию на своем языке разбужен­ной Дайне. – Пожалуйста, – она отогнула полог. – Мес­та хватит.

Ромка заснул сразу. Ночью его растолкал Вовка, за­шептал на ухо:

– Слышь, Жирный. У меня – порядок.

– Врешь.

– На два рваных… Точняк, говорю. Что я тебе врать буду! Неинтересно, гадом быть. Ей тоже не понравилось…

На дамской половине палатки зашевелились потрево­женные девушки, и Вовка стих.

На следующий день они ушли на рынок покупать на оставшиеся деньги баранины, чтобы вечером устроить торжество. Купили дешевого белого вина «Саэро».

Вечером, когда шашлык был съеден и вино выпито, девушки стали беспокоиться, поглядывать по сторонам вдоль темнеющего пляжа, переговариваться. Ромка с тревогой думал, как быть с Хельгой.

Вдруг послышался гортанный г Из кустов прямо к палатке вышли три парня в белых рубашках.

Вовка потянулся к ножу, которым резал мясо. Но девушки неожиданно заулыбались парням, как старым знакомым. Хельга шутливо постучала пальцем по ци­ферблату часов, а инженер Дайна сказала, простирая руку над «квартирантами»:

– Эти мальчики – наши друзья, Вахтанг: Вова и Рома. Они Москвы, им негде жить. Я тебе рассказы­вала.

– Тенг, Гамлет, – мрачно сказал Вахтанг, пред­ставляя своих друзей.

– Ну, мальчики, мы ушли, – ласково сказала Хель­га, посылая москвичам воздушный поцелуй. – Нас не ждите, ложитесь спать.