– Зачем пацанов обижаешь?!

Арсен повернулся к нему и прокричал что-то грубым голосом. Вахтер обиделся и ушел в подъезд.

– Только недолго, – попросил Ромка, протягивая ему бельевую защепку. – Брючину прищеми, чтобы в цепь не попала.

– Не хочу, – буркнул Арсен, вскакивая в седло. – Пошел я.

Арсена ждали долго, пока не начало темнеть.

Из подъезда Министерства авиации снова вышел ва

– Что? – крикнул он приятелям. – Лисапед-то где?

– Арсен катается.

– Кто же цыганам этим нерусским дает? Теперь пусть отец идет. Милицией им погрозит. А так – зака­тают. Им это как два пальца – об асфальт!

В бараке сказали, что Арсен пошел к брату обедать. Придет завтра.

Папа еще не пришел с работы.

Ромка лег на диван, зажег лампу на тумбочке– кра­сивую чугунную женщину в покрывале, державшую в поднятой руке прогоревший в двух местах шелковый аб Он читал свою самую любимую книжку «Без семьи». Мальчик-сиротка со старым шарманщиком бродили по Франции с пуделем и обезьянкой, которая вдруг просту­дилась и умерла. Ромка знал, что будет дальше, но все равно глаза его привычно намокали, строчки стали не­ясными – за подступивших слез; он тихо, чтобы не ус­лышали за занавеской тетя Оля и Геннадий Анатолье­вич, шмыгнул носом. Потом он отложил книгу и накрыл­ся с головой пледом, чтобы спокойно поплакать.

Папа опаздывал, и Ромка боялся, что папа, как в прошлый раз, попадет под машину. В тот раз машина разбила папе колено; он ходил, хромая, постанывая, пе­ребарывая «нечеловеческую» боль. Ромке было очень жалко отца, и он обиделся на тетю Олю, которая вдруг закричала на папу:

– Немедленно прекрати этот цирк! Какая еще ма­шина?! Травмировать ребенка! Гадость какая – спеку­ляция на жалости!.. Он и так тебя любит.

…Ромка проснулся, выглянул – под пледа: папа си­дел за столом, ужинал. На столе стояла коробка с пи­рожными, Ромка знал: безе. Просто так их есть неинте­ресно, лучше – намять в кружку сразу три штуки, чтобы крем перемешался. Папа обещал купить и не забыл– он всегда приносил пирожные, если приходил поздно.

В дверь постучала бабушка Шура, только она стуча-так тихо, чтобы не разбудить, если спят. Дождавшись, пока папа прожевал и негромко сказал: «Да-да», бабуш­ка вошла в комнату и протянула папе бумажку:

– Что это значит, Лев?

Папа взглянул на бумажку, сунул ее в карман.

– Денежный перевод. С Сахалина.

– Неужели ты получаешь деньги от женщины?! – зловещим шепотом спросила бабушка Шура. – Такого я не могла себе представить!

– А что тут особенного? У меня сто сорок, а у нее – пятьсот!

– Нет, это чудовищно. Она ведь еще и Тане посы­лает, – сказала бабушка Шура и взглянула на диван. – Мы еще вернемся к этому разговору.

Ромка замер, делая вид, что спит, хотя чувствовал, как у него предательски вздрагивают ресницы.

Клара Антоновна остановила Ромку на переходе девятого в десятый класс. Сделать это раньше она не могла – закон о восьми обязательных классах связывал ей руки. Правда, у Клары была небольшая надежда, что, сдав четыре экзамена за восьмой класс, Роман Бадрецов сам с радостью покинет школу, как это сделал его друг Синяк Влад Каково же было умление директрисы, когда первого сентября, поздравляя во дворе через мегафон учащихся с новым учебным годом, она увидела в толпе еще более разросшуюся ненавистную фигуру.

Но Кларе Антоновне повезло с первых же дней. Бад­рецов наотрез отказался носить с собой унижающий его юношеское достоинство мешочек со сменной обувью, ко­торую ввели в новом учебном году. Вслед за этим он, опоздав на зарядку перед началом уроков, отказался вы­полнить ее после уроков, как на том настаивала ответст­венная в этот день за зарядку учительница истории. Она подала докладную Кларе. Клара пересекла красным по­черком докладную в верхнем углу: «Принять решитель­ные меры». Историчка приняла: до тех пор, пока Бадре­цов не выполнит не выполненную вовремя зарядку, на уроки истории он не допускается.

Дело шло к исключению.

В школу примчался Лева и разжалобил директрису, обратив ее внимание на то обстоятельство, что ребенок фактически безнадзорен, что (его бросила мать, уехавшая на Сахалин в погоне за вольной, богатой и безнравствен­ной жнью.

Клара Антоновна вняла Левиным мольбам и остави­ла Ромку в школе. На решение ее повлиял еще и тот ню­анс, что Лев Александрович Цыпин – интеллигентный и довольно интересный мужчина – был, оказывается, уже не первый год одинок.

Директриса оставила Ромку в покое, а Ромка оста­вил в покое учительницу истории, по-прежнему прогули­вая ее уроки на законном основании.

Но к концу девятого класса Клара Антоновна случай– узнала, что отец Романа Бадрецова вовсе не так уж Цинок, более того, кажется, он вот-вот женится. Насчет 353 женитьбы сплетня была преувеличена, однако терпению Клары пришел конец.

По итогам учебного года Ромка получил законную двойку по истории. По химии – своим чередом, потому что «соли жирных кислот» иногда даже снились Ромке, до такой степени он не мог с ними разобраться. Третью необходимую для плана Клары двойку поставила Ромке учительница немецкого языка, всегда хвалившая его на­следственную способность к языку; двойку она поставила только по настоянию Клары, которую до смерти боялась, потому что у нее, у немки, было трое маленьких детей – и она часто пропускала уроки, а с дипломом у нее был ка­кой-то непорядок.

Ромку оставили на второй год. Но, оставляя Бадрецо-ва на второй год, Клара только лишь продлевала на год пребывание его в школе, поэтому она сделала следующий шаг. За систематический прогул уроков истории без ува­жительных причин, сопротивление зарядке и неношение сменной обуви Клара выставила ему годовую двойку по поведению, после чего разговор о дальнейшем пребыва­нии в школе был исчерпан.

В роно Клара демонстрировала дневник Бадрецова, испещренный красными замечаниями. Чаще всего в днев­нике встречался безумный вопль классной руководитель­ницы: «Товарищи родители! Кто подписывается в дневни­ке Вашего сына фамилией «Пимен» печатными буква­ми?»

Роно дало санкцию, но Бадрецову представлялась возможность удержаться в школе при помощи исправи­тельного труда в течение летних каникул на пришколь­ном участке.

Может быть, Ромка и стал бы исправляться на чахлых грядках за школой, тем более что дома Липа голосила по нему как по покойнику, но… Юля, в отличие от Ромки, с похвальной грамотой перешла в десятый класс и пят­надцатого июня уезжала на заслуженный отдых с роди­телями на Кавказ.

О том, что он едет в Адлер, Ромка сообщил Липе за три часа до отхода поезда. Отец очень удачно уехал в командировку. Липа кинулась к телефону… Дед, пока Липа советовалась с Александрой Иннокентьевной, как быть, бурчал заплетающимся языком – отъезд внука совпал со средой – привычные слова:

– По темечку молоточком тюк – и все! Три дня бы поплакали, а потом жнь-то какая пойдет!.. А мне что дома помирать, что в тюрьме… В тюрьме даже лучше. Хоп – и все, а здесь: лежи на столе, воняй…

– Не давать ни копейки! – доносились до Ромки про­сачивающиеся телефонной трубки, плотно прижатой к большому Липиному уху, наказы второй бабушки.

Липа, соглашаясь во всем со сватьей, послушно кива­ла головой. Перед самым выходом она сунула Ромке авоську с едой на дорогу и остатки пенсии – сорок руб­лей, пообещав прислать еще, как только внук сообщит кавказский адрес.

В середине девятого класса Клара – она преподавала русский и литературу – задала сочинение на тему: «Ка­ких писателей ты хотел бы учать в школе?» Ромка пы­жился, не зная, кого бы он хотел учить в школе; время, отведенное на сочинение, шло к концу, дело пахло двой­кой, и уже перед самым звонком Ромка с отчаяния ре­шил– была не была, – накатал две страницы: он хочет в школе «проходить Хемингуэя, Олдингтона и Ремарка». Клара за смелость поставила ему четверку и прочитала вслух его сочинение в числе лучших. Юля Кремницкая, новенькая, два года жившая с родителями в Чехослова­кии, повернула голову и внимательно с интересом посмо­трела на заднюю парту, где краснел автор сочинения.