Лева играл с Ефимом Зиновьевичем в шахматы, Липа читала газету. Иногда в дверь скреблась Нина, седая, старенькая.

Ефим Зиновьевич шел открывать ей дверь, а Лева шипел и махал руками, чтобы Липа не пускала ее в квартиру.

Липа оставляла недовольного Леву в комнате, по­плотнее закрывала дверь, выходила в переднюю, беседо­вала с Ниной, давала ей какой-нибудь гостинчик. Потом шахматы продолжались.

В девять-десять часов вечера Ефим Зиновьевич загонял Нину коридора в свою квартиру, закрывал обе двери, вторая была дополнительная, окованная кровель­ным железом, Лева шел читать в маленькую комнату. Че­рез полчаса Липа заходила туда, убирала газету, лежав­шую на недовольном лице спящего бывшего зятя, и тушила свет.

Утром за Левой заезжала черная «Волга». Персональ­ная, хотя и не совсем: «Волга» была на троих с Левиным начальником и первым его заместителем. Лева был тре­тий. Липа напоминала Леве проверить, все ли на месте – очки, ключи, документы, и провожала его. И каждое утро находила что-нибудь забытое впопыхах и громко кричала об этом с балкона Леве, садящемуся в черную персональную машину, а бабки, с утра забившие свои места у подъезда, одобрительно кивали головами.

Ромка бездельничал. Узнав, что в «Повторке» идет фильм Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», который снимался под названием «Застава Ильича», он понесся в «Повторку». Действительно – тот самый фильм. Ромка даже вспомнил толпу демонстрантов, узнал женщину, у которой режиссер отобрал шар, чтобы подарить Серене Круглову. Но Серени на велосипеде в фильме не было. Наверное, вырезали.

После фильма Ромка помчался в Уланский: наркомат был тот же; бетонная тетка, похожая на молодую тетю Олю, прыгала в неработающий фонтан с редкими кусти­ками на сухом дне. А вот шахтеров – мужчин и жен­щин, – с отбойными молотками на плечах, в нишах фа­сада Министерства авиации не было. Ниши были пустые.

– Ну, пойдем устраиваться на работу, – важным го­лосом сказал Ромке отец однажды утром.

– А почему? – вытянул шею Ромка.

– А потому что в экстернат принимают только ра­ботающих. Все ясно?

Конструкторское бюро «Асбошифер» помещалось в подвальном помещении с желтыми разводами по нкому потолку и щелястыми скрипучими полами. На стене ви­села стенгазета, возле нее курили мужики. Хлопали две­ри, какие-то женщины ходили с чертежами одной ком­наты в другую. Когда-то здесь работал Лева.

Из одной двери пахло нашатырным спиртом. На две­ри была табличка «Светокопия». Кабинет начальника • напротив.

– Какой у вас сын вырос, Лев Александрович. Роскошный сын, – сказала старушка в буклях, секретарь на­чальника. – Ну что ж, дорогой, первого августа выходи на работу, восемь тридцать. Не опаздывай. Распишись здесь. Ромка подписался под приказом, гласившим, что Бадрецов Роман зачисляется на работу в качестве исполня­ющего обязанности ученика чертежника с окладом тридцать рублей. Тут же секретарша заполнила справку для предоставления по месту учебы.

– …Паспорт, военный билет… – девушка в приемной экстерната лениво протянула руку.

– Я к директору, – железным голосом сказал Ле­ва. – Подожди, Рома. – Лева зашел в обитую черным дерматином дверь.

Через несколько минут на столе у девушки зашипел селектор и мужской голос сказал: «Наташа, прими доку­менты у Бадрецова».

Экстернат номер один был замечательным заведением. За девять месяцев ежедневных – с шести до одиннадцати вечера, кроме субботы, – занятий выдавал аттестат. Обу­чение платное. Сдать в два захода нужно пятнадцать экзаменов.

Сначала Ромке было страшно среди сорока учеников обоего пола, старшим среди которых был пятидесятиче­тырехлетний староста группы – красивый седой широко­плечий дядька, редко появляющийся на занятиях. Он ра­ботал во Внешторге испытателем легковых автомобилей и постоянно находился за рубежом в командировках. По­являлся он на занятиях роскошно одетый, чуть хмельной, справлялся, как идут занятия, и снова исчезал.

Ромка сидел за одной партой со старшим продавцом ЦУМа красивой Равилей Абубикариевной Болтачеевой. Равиля Абубикариевна мазнула его взглядом в первый же день, спросила, сколько ему лет (Ромка наврал, что девятнадцать), Равиля осталась недовольна сообщением, раскрыла пудреницу и стала приводить себя в порядок. Про Ромку она забыла.

В редких перерывах – урок длился полтора часа – Ромка курил вместе со всеми, стараясь помалкивать, – ображал девятнадцатилетнего.

На работе его отпускали на два часа раньше как не достигшего шестнадцатилетия. Когда же Ромка его на­конец достиг, его по-прежнему великодушно отпускали. Все восемь месяцев Ромка учился прилежно, не про­пуская занятий, и к концу неожиданно для себя выяснил, что он не законченный идиот, как считал раньше. Когда начались страшные пятнадцать экзаменов и Равиля Абубикариевна перед каждым принимала седук­сен, Ромка отщелкивал их без особого труда. Причем от­метка на экзамене шла и в аттестат. Ромка обнаглел до такой степени, что отнес документы вместе с новеньким аттестатом в ближний к дому институт. Институт связи. На заочное отделение, чтобы снова не превратиться в дневного студента, то есть – в школьника.

А тем временем староста органовал у себя дома Хмельная Равиля Абубикариевна велела Ромке про­водить ее домой. Ромка проводил ее до дому, потом до двери, а потом Равиля Абубикариевна открыла дверь, пропуская вперед Ромку.

Она завела музыку, включила тихий свет, переоделась в домашнее. – Ну что, студент?..

И Ромка, решившись, выключил то Равиля Абубикариевна хихикала, поддаваясь оша­левшему от непротивления Ромке.

Ноги у Равили Абубикариевны были очень гладкие, без единой шероховатости, как будто шелковые…

Четыре вступительных экзамена Ромка сдал с ходу по инерции. Две тройки, две четверки – для заочного ока­залось вполне достаточно. Со студенческим билетом в кармане Ромка в конце июня пришел в школу. По эта­жам бродили нарядные, бледные экзаменующиеся. Ром­ка отыскал Юлю. Юля бормотала что-то по химии, устре. мив взгляд в потолок.

– Привет, – невнимательно бросила она ему. – Ты где сейчас, в вечерней?..

Ответить ей Ромка не успел – по коридору быстрой директорской побежкой шла Клара.

– А Бадрецов что здесь делает?!

– Здравствуйте, Клара Антоновна, – как можно лас­ковее сказал Ромка. – Да так зашел, сейчас уйду.

– Я жду, – нетерпеливо кивнула Клара. – Уходи.

– А я в институт вчера поступил, – улыбаясь сказал Ромка.

Западать на лапу Бука начал давно, идет по коридору вроде нормально, и вдруг – оп – и мотнет кота в сторо­ну: не успел заднюю лапку вовремя к шагу приготовить.

Выправится, и дальше идет, и снова – оп – в сторону. А в последние дни Бука лежал, шерсть свалялась; как Липа ни пыталась кошачьим гребешком разобрать серо-грязные комки – ничего не получалось. И вроде – ника­кой болезни, кроме возраста. Когда его Лева принес?.. Лева принес его после войны… хотя после войны Абрек в Басманном жил, кота не было. Нет, был – другой. А этого после Абрека, в пятьдесят шестом, стало быть, ну да, а Ромка как раз в школу пошел. Значит, коту-то сколько?.. Девятнадцать, двадцать. Двадцать.

– Что ж ты хочешь… Двадцать лет, пора уж… – Ли­па покуривала в передней, кот Бука лежал рядом на сун­дуке, не двигаясь, но еще живой. Называть кота «Букой» Липа стала совсем недавно, когда все заботы от старости отпали и она наконец вспомнила, что кот до сих пор безымянный.

Липа разогнала над ним повисший дым от папиросы, стала дымить в другую сторону. Хотя Ромка и запретил ей категорически курить в передней, чтобы только в ком­нате на диване, Липа все никак не могла перестроиться. Она курила, роняя пепел на пол, и поглядывала на Буку. Бука по-прежнему лежал на том же боку, потом мелкая дрожь пробрала его, пробежала по всему телу, он вытя­нул лапы, открытые глаза его за несколько секунд потуск­нели.

Липа поплевала на папироску, загасила ее о ладонь до конца, враскачку, с двух заходов, упершись ладонями в колени, поднялась с хлипкого раскладного стульчика, на котором ей было запрещено сидеть, и побрела к шкафу.