После первого резкого шока она уже не была сильно удивлена, увидев Лео Драйера. Если он не знал о рождении Альрауне в то время, он наверняка вскоре узнал. Он тайно следил, как Альрауне растет? Может быть, он указал на него Менгелю, сказав: почему бы не использовать этого ребенка в вашей работе? Его не волновало, что Альрауне мог быть его сыном?

Алиса ожидала, что ее повесят или расстреляют, в лучшем случае, она предполагала, ее отведут в блок, где наказывали пленных, и изобьют. Она еще не достигла той стадии, когда у нее не было никаких чувств, но она была очень близка к этому. И даже так она все равно чувствовала глубокую боль сожаления, что, несмотря на все, она не спасла Альрауне. Теперь я умру, а они смогут сделать с ним все, что захотят. А потом, если вообще будет это «потом», Марии или Илене придется заботиться о нем.

Но она не принимала в расчет извращенную страсть, которая в большинстве своем руководила работой Йозефа Менгеля. Никогда ничего не упускай, сказал бы в свою очередь Менгель. Если есть что-то, любая ситуация, любая крупица гуманности, которая может быть использована, используй ее.

И Йозеф Менгель собирался использовать женщину, которую он считал Лукрецией фон Вольф, в одной особой части своей работы.

Алису не привели во двор со знаменитой кирпичной стеной, изрешеченной пулями, и не втолкнули во внушающую страх газовую камеру. Ее отвели в маленький личный кабинет в медицинском блоке с большим квадратным окном, выходящим в одну из главных операционных. Комната обозрения? Да, конечно. Кровь начала глухо биться у нее в висках; каждый ужасный слух и каждый фрагмент странных сплетен, которые она когда-либо слышала о Менгеле, промчались у нее в голове. И он, похоже, с головой окунулся в свое дело вместе с Лео Драйером. Что эти двое решили со мной сделать?

Только после того как ввели двоих мужчин и закрепили их ремнями на креслах, похожих на кресла в кабинете стоматолога, потом ввели Альрауне и посадили его напротив этих двоих, Алиса начала понимать. Ее не будут бить и наказывать голодом, нацисты были гораздо более изощренными и жестокими.

Илена сказала, что команда Менгеля пыталась выяснить, были ли боль и страх доминирующими факторами в расшатывании человеческой психики, и с этой целью врачи применяли к своим жертвам и боль, и страх, регулируя пропорции или соотношения и измеряя разные результаты.

Но сегодня они усовершенствовали свой эксперимент, дважды усовершенствовали. Они посадили ребенка в ту же комнату, что и жертв, и хотели посмотреть за реакцией ребенка на применение боли к жертвам.

И они посадили мать ребенка в соседнюю комнату, так что она была вынуждена видеть все происходящее.

Алиса ничего не могла поделать. Два охранника стояли у дверей, и два ассистента Менгеля сидели за стеклянной смотровой панелью с досками с зажимами для бумаги и с ручками. Когда третий вошел в комнату, Алиса увидела, что за дверью было еще больше охраны. В комнате не было окон, которые она могла бы разбить и попытаться вылезти, и, когда она второй раз осмотрела смотровое стекло, то увидела, что стекло было невероятно толстое. Алиса подумала: отсюда нет выхода. Я заперта в этой комнате, и мне придется вытерпеть все, что произойдет дальше. Ремни были туго стянуты вокруг лодыжек и запястий двух пленников, а к их груди и вискам были прикреплены провода, подходящие к машинам, похожим на большие коробки. Алиса решила, что они будут измерять уровень кровяного давления и биение сердца. Может быть, даже мозговые импульсы? Она не представляла себе, возможно это или нет.

Когда толстые металлические оковы закрепили на шеях обоих пленников и металлические обручи сжали вокруг их голов, чтобы они не могли двигаться, ее собственное сердце начало биться с бешеной скоростью, потому что, что бы доктора ни собирались делать, это было однозначно связано с лицами мужчин.

Альрауне с легким любопытством наблюдал за всеми этими приготовлениями, но он, по всей видимости, не был сильно напуган. Он никогда не знал обычного мира, подумала Алиса, только это темное безнадежное место. Так что он может и не увидеть ничего ужасающего в том, что они сейчас собирались сделать, и это может не затронуть его. А потом она подумала: но я не хочу, чтобы его это не затронуло! Я хочу, чтобы он знал жалость и сострадание, чтобы он мог поставить себя на место другого человека, чтобы он чувствовал боль, если больно его другу.

Когда сам Менгель вошел в комнату, он проделал это так тихо и незаметно, что было сложно соединить эту его фигуру с легендарным монстром. Но дело в глазах, подумала Алиса. В его глазах холод и пустота. Как будто у него нет души.

Она как раз пыталась привлечь внимание Альрауне, думая, что ее вид может успокоить его, что она может как-то подать ему сигнал не бояться, когда дверь снова открылась и вошел Лео Драйер. Тут же угроза в комнате стала ощутимой, холодный пот пополз у Алисы между лопаток, и ее ладони стали липкими. Вот оно, подумала она. Начинается.

Не подозревая, что сделает это, она сильно ударила кулаком в разделяющее стекло и, когда мужчины с другой стороны оглянулись, крикнула Лео Драйеру:

— Лео! Отпусти ребенка! Оставь меня, но отведи его назад в барак, пожалуйста!

Драйер повернулся к ней и улыбнулся. Он отрицательно покачал головой.

— Он может быть твоим сыном! — крикнула Алиса, ненавидя, что должна это сказать, но все же произнося эти слова. — Той ночью вас было шестеро, помнишь? Один шанс к шести.

— Он не мой сын, — тут же сказал Лео Драйер. — Я не могу иметь детей. Я был стерилизован после болезни, перенесенной в детстве. Но, — сказал он с неожиданно появившимся блеском в глазах, — я не импотент, баронесса, как вы прекрасно знаете.

Не сын Драйера. Не сын этого холодного, жестокого, неумолимого монстра. Слава Богу хотя бы за это, подумала Алиса.

Мужчины, заключенные в креслах, тоже почувствовали неожиданное изменение атмосферы. Было непонятно, знали ли они, что должно было случиться, но они определенно знали истории про Менгеля и возобновили свои попытки освободиться, их глаза с заячьим испугом вылезали из орбит. Но оковы и ужасные обручи крепко держали их, и ни Менгель, ни его ассистенты не уделили их слабому дерганью никакого внимания. Менгель просто указал на одного из них и резким голосом сказал, что этот будет первым объектом.

Тут же ассистенты у кресел наклонились к машинам, а Лео Драйер с бесстрастным выражением лица тихо прошел к креслу в углу. Альрауне не двигался; он все еще смотрел на все с робким, но не испуганным любопытством и несколько раз принимался разглядывать Драйера, как будто находил его занимательным.

Йозеф Менгель подошел к небольшой тележке с инструментами и выбрал шприц с очень длинной иглой.

— Все готовы? — спросил он, и ассистенты кивнули. — А в смотровой комнате?

— Мы тоже готовы, герр доктор.

— Полковник?

— Да. Начинайте, — ответил Драйер, а Менгель сказал:

— Итак, — и на долю секунды острие иглы поймало свет и блеснуло серебром.

Менгель отрегулировал подставку под голову у кресла, так что человек был слегка отклонен назад, потом он крепко схватил верхнюю часть его лица левой рукой, опершись ею на его подбородок, большим и указательным пальцами широко разводя его веки. Правой рукой он ввел блестящую иглу прямо ему в глаз.

Алиса услышала свой собственный крик и крик мужчины. Менгель стоял как раз между ней и своей жертвой, но, когда он пошевелился, она увидела, что все правая сторона лица несчастного была залита ужасной густой жидкостью, слегка разбавленной кровью. Он всхлипывал и дергался, как будто пытаясь отразить следующую атаку.

Менгель в раздумье посмотрел на него, а потом, повернувшись к своим ассистентам, сказал:

— Вы видите, что я проник в глаз через роговицу, минуя скуловую кость. Водная полость, понятное дело, проколота, но...

Немецкий Алисы не был столь хорошим, чтобы понимать медицинские термины, которые Менгель сейчас использовал, но не было нужды переводить все, чтобы понять: он говорил, что игла не вошла достаточно глубоко в мозг жертвы, чтобы убить его.