Серые сгорбленные фигурки тотчас прекратили кружение и, словно по команде, повернулись к дракону. И попятились, то ли от страха, то ли в знак уважения. Гефестус не смог определить, что ими руководило. Он осторожно вытянул лапу и прикоснулся к артефакту. Как только высохшие когти сомкнулись вокруг кристалла, Гефестус, повинуясь неведомому побуждению, поднял артефакт и сильно ударил им себя в самый центр лба, чуть выше горящих гневом глаз. Еще не опустив лапу, он уже понял, что на этот поступок его толкнула воля Яраскрика.

Но дракон не успел ответить на неожиданное оскорбление новым всплеском ярости. Поток наслаждения смыл гнев, а на смену ему пришли всеобъемлющая радость, ощущение колоссального могущества, собственной целостности и уникальности.

Чудовище, переваливаясь с боку на бок, направилось назад. Крыло вышло из полосы света, но это обстоятельство не вызвало у Гефестуса никаких опасений, поскольку его новоприобретенная уверенность и жизненные силы ничуть не уменьшились.

Нет, это были не жизненные силы, внезапно понял Гефестус.

Как раз наоборот.

— Ты Король Призраков, — сообщил ему Яраскрик. — Ты неподвластен смерти. Ты сам повелеваешь смертью.

Гефестус долго сидел на задних лапах, смотрел прямо перед собой и пытался осознать происшедшее. Голубоватый свет достиг стены пещеры, и камни заискрились, словно расцвеченные тысячами крохотных звезд. Семь личей прошли через этот светящийся занавес и встали перед драконом, образовав полукруг. Они начали молиться на своих древних и давно забытых наречиях, но смиренно опустили свои ужасные лики.

Он уже знал, что может повелевать ими, но предоставил им пресмыкаться и унижаться, поскольку в этот момент его больше занимала стена голубого сияния, разделившая пещеру.

— Что бы это могло быть?

— Пряжа Мистры, — хором прошептали личи, словно прочитав его мысли.

— Пряжа?

— Пряжа распадается, — прошелестел хор личей. — Магия… неистовствует.

Гефестус продолжал рассматривать проклятых существ и пытался разобраться в ситуации. Все призраки Хрустального Осколка в прошлом были древнейшими магами, чья жизненная энергия и пропитывала артефакт. Под воздействием этой энергии Креншинибон излучал колдовские двеомеры.

Взгляд Гефестуса вновь вернулся к голубоватому полотнищу; нити Пряжи Мистры стали отчетливо видимыми, едва ли не ощутимыми. Дракон воскресил в памяти тот момент, когда он обрушил пламя ярости на дроу, и иллитида, и на Хрустальный Осколок. Огонь взорвал реликвию и вызвал непереносимо-ослепительную вспышку.

А потом леденящая волна вакуума сорвала с его тела почти все чешуйки и лишила даже плоти. Возможно ли, чтобы это заклинание, откуда бы оно ни взялось, привело к падению частицы Пряжи Мистры?

— Эта нить появилась здесь раньше, чем ты начал дышать огнем, — пояснили личи, читая его мысли и отвергая неверное предположение.

— Она упала после первого разрушения магического кристалла, — произнес Гефестус.

— Нет, — возразил в голове дракона Яраскрик. — Это нить Пряжи Мистры извлекла из разрушенного сосуда черную магию, вернула мне целостность и привела призраков в их нынешнее состояние.

— А ты вторгся в мои сны, — обвинил его Гефестус.

— Да, виноват, — признал иллитид. — Но в далеком прошлом ты уничтожил меня, и я вернулся, чтобы рассчитаться.

— Я снова тебя уничтожу! — взревел дракон.

— Не сможешь, потому что уничтожать уже нечего. Я лишь бестелесная мысль, бесплотная сущность. И я нуждаюсь в пристанище.

Не успел Гефестус обдумать заявление иллитида, не успел распознать в нем угрозу, как новая волна псионической энергии наполнила все его существо, каждую мысль и каждую клеточку разума оглушительным шумом и треском. Он мгновенно позабыл свое имя и, уж конечно, не мог противиться неожиданному вторжению, когда могучий разум не-мертвого иллитида стал внедряться в его подсознание, в каждое нервное волоконце, образующее разум дракона.

А затем, словно с его головы сняли темное покрывало, Гефестус понял все.

— Что ты наделал? — мысленно обратился он к иллитиду, но ответ уже был готов в его собственном мозгу.

Теперь Гефестусу не было необходимости спрашивать о чем-либо у Яраскрика. Это было бы равнозначно тому, чтобы задавать вопрос самому себе.

Гефестус стал Яраскриком, а Яраскрик — Гефестусом.

И оба они стали Креншинибоном, Королем Призраков.

Постепенно мысли Гефестуса немного успокоились, и он сумел восстановить всю сцену, начиная с пробуждения в нынешнем состоянии и заканчивая энтузиазмом личей. Прядь голубого огня по какой-то причине связала его с Креншинибоном и его черной магией. Так проявились лишь остатки былого могущества артефакта, но их было более чем достаточно. Это он понял, когда ударил себя кристаллом по голове. Черная магия активизировалась и проникла в его физическую сущность.

Вот так было осуществлено не воскрешение, а оживление.

Призраки склонялись перед ним, и он мог читать их мысли и намерения так же отчетливо, как и они могли заглядывать в его мозг. Их единственным предназначением было служить ему.

Гефестус осознал, что превратился в наделенного разумом проводника между миром живых и миром мертвецов.

Голубое сияние сползло с противоположной стены и разлилось по полу, заняв пространство между Хрустальным Осколком и кончиком крыла Гефестуса. А спустя несколько мгновений оно покинуло пещеру, уступив место мрачному сумраку, в котором светились лишь оранжевые огоньки глаз личей, глаза Гефестуса да зеленоватое сияние Креншинибона.

Но мощь чудовища с исчезновением сияния ничуть не ослабела, и призраки все так же склонялись перед ним.

Он восстал из мертвых.

Драколич.

Где заканчивается логика и начинается магия? Где заканчивается логика и начинается вера? Вот два главных вопроса сознания, как сказал мне мой друг-философ, доживший до конца своих дней, а потом повернувший назад. Вот главный предмет для размышлений, конечная цель исканий, основное определение нашей сущности. Жизнь есть преддверие смерти, и, зная это, мы не перестаем искать ответы, всегда искать ответы.

Эта истина лежит в основании Храма Парящего Духа. Это храм и библиотека, место для поклонения и размышления, для споров и философии. Его камни скреплены верой и магией; его стены воздвигнуты из удивления и надежды, его потолок поддерживается разумом. Здесь Кэддерли Бонадьюс оценивает интеллект и запросы своих многочисленных посетителей, как ученых, так и приверженцев веры, и убеждает их не отступать перед главными вопросами бытия, не отгораживаться от них и не отвращать других застывшими догмами.

В обширном мире сейчас разгораются яростные дебаты: спор между рассудком и догмой. Кто мы — прихоть богов или результат гармоничного процесса? Вечные или смертные, а если вечные, то каковы должны быть отношения между компонентом вечности — душой и тем, что предназначено на корм червям? Какой будет следующая ступень для нашего сознания и духа: дальнейшее самоосмысление или утрата индивидуальности в единении со всем остальным миром? Каково соотношение между решаемыми и нерешаемыми проблемами и к чему может привести рост первых, ценой уменьшения вторых?

Даже самое простое обсуждение этих вопросов, безусловно, представляет большинству людей волнующие возможности, а кому-то может показаться заслуживающей наказания ересью. Сам Кэддерли однажды признался мне, что жизнь была бы намного проще, если бы он мог попросту принять существующий порядок и жить только настоящим днем. Ирония его признания не ускользнула от меня. Молодой Кэддерли, один из самых выдающихся жрецов бога Денира, со скептическим недоверием относился даже к божеству, которому служил. Да, он был жрецом-агностиком, но весьма могущественным и наделенным божественной силой. Если бы он поклонялся другому богу, а не Дениру, чьи постулаты поощряли любые изыскания, молодой Кэддерли вряд ли удостоился бы дара исцеления или возможности вызывать ярость своего божества.