— Твоей команды? — изумился Мэтью.

— Конечно. Скоро я стану капитаном этой лодки!

Это заявление заставило Мэтью почувствовать себя неловко. Неужели Хадсон и впрямь намеревается стать капитаном?

— Это было бы отличным времяпрепровождением, — задумчиво сказал Мэтью. — Но… я надеюсь, что ты не рассматриваешь это как профессию на всю жизнь? Нам нужно подумать, как убраться с этого острова.

— Но мы ведь пока не знаем, как это сделать. В любом случае, в мире есть вещи и похуже, чем быть рыбаком. Это даже не труд, а настоящее удовольствие. Честный рабочий день, вознагражденный хорошим уловом, отличной едой, бутылкой вина и… изучением языка. Я с интересом изучаю местный язык, знаешь ли.

Мэтью потерял дар речи. Ему было нечего сказать: он понимал, что побег с Голгофы — рискованное мероприятие (не менее рискованное, нежели игра в кости, которая сейчас разворачивалась на втором этаже дворца). И наверняка этот побег состоится очень нескоро. Поэтому Хадсон и хочет сосредоточиться на настоящем моменте. И все же…

Думать об этом было невыносимо, и Мэтью решил, что нужно сменить тему. Куда важнее было сейчас разобраться со странным разговором, состоявшимся на лестнице.

— Фрателло, — пробормотал он. — Татуировка. Я попросил показать ее, и, клянусь тебе, ее не было. Мне показалось, что я что-то видел… буквально на секунду, но все было так быстро… и потом пропало. Я не понимаю, что это было.

Хадсон склонил голову набок.

— Какая татуировка? — спросил он.

Мэтью застыл. Когда он вновь обрел дар речи, собственный голос зазвучал для него чуждо и надтреснуто.

— Ты помнишь. Татуировка с изображением якоря и названием корабля «Рубин». Ты рассказывал мне об этом вчера. О битве при… — На мгновение он почувствовал укол паники, потому что не смог вспомнить название битвы. Он стучался в собственный разум, словно в закрытую дверь и наконец смог пробиться. — Битве при Гудвин-Сэндс.

— Хм, — задумался Хадсон. — Это была сказка, которую я слышал в детстве. Что ты об этом знаешь?

— Послушай меня, — напряженно попросил Мэтью. — Послушай. Вчера ты рассказал мне о татуировке на тыльной стороне левой ладони Фрателло. Ты сказал, что она может быть связана с битвой при Гудвин-Сэндс и что Фрателло, возможно, был «пороховой обезьянкой» на британском военном корабле «Рубин». Это же было вчера, Хадсон!

— Не представляю, как такое могло быть, — последовал ответ после нескольких секунд молчания. — Фрателло в этом случае должен быть британцем. А я припоминаю, как он сказал, что родился и вырос здесь. Разве нет?

Мэтью и раньше приходилось испытывать ужас. Он видел его во множестве обличий. Однако сейчас он мог поклясться, что никогда не испытывал большего страха. Грейтхауз будто не помнил всего того, что сказал ему буквально накануне.

— Хадсон… татуировка. Разве ты не помнишь, как указал на нее?

— Какая татуировка? Ты сказал, что у Фрателло ее нет.

Наступила долгая тишина, во время которой Мэтью слушал крики чаек, летающих вокруг лодок, прибывающих с уловом.

Хадсон внезапно шагнул вперед и со всей силы хлопнул Мэтью по плечу.

— Я полагаю, — сказал он с широкой улыбкой, — что ты сегодня либо слишком много загорал, либо перебрал с вином за ужином. Или и то, и другое. Надеюсь, ты оставил мне немного? — С этим шутливым замечанием Хадсон отправился за своей долей ценного винограда, оставив Мэтью в полном одиночестве.

Однако, проходя мимо входа во дворец на пути в пиршественный зал, он замедлил шаги.

Битва при Гудвин-Сэндс, — подумал он. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз думал об этом сражении. Рассказы о нем будоражили и воспламеняли его юношеское сердце. Но было удивительно, что Мэтью знал об этом.

Хадсон остановился в вестибюле. Действительно ли он говорил об этом с Мэтью? А если да, то когда? И по какой причине? Ему казалось, что в его голове проплывают призрачные образы: он сам, стоящий с Мэтью в этом самом дворе… не несколько минут назад, а… он не знал, когда. И что-то особое было в этом имени — Руби. Действительно ли это женское имя? Чье оно?

Это было выше его сил. Он был деятелем, а не мыслителем, и от всех этих загадок у него болела голова. Мэтью нужно было побриться. Возможно, Хадсон мог бы помочь ему с этим. А еще он мог бы выпить, отпраздновать хороший улов и перспективу вернуться в море завтра со своими новыми товарищами. Единственной проблемой оставался… Бром Фалькенберг. Бром часто начинал с ним разговоры о солдатской дружбе и военной славе, и во время этих разговоров что-то внутри Хадсона болезненно ворочалось. Когда Брома не было рядом, все эти воспоминания будто покидали его, а другие воспоминания крепли и становились сильнее.

Инцидент в оранжевой палатке. Тот самый…

Ему нужно было больше вина, чтобы спрятать эти воспоминания в ножны забвения, хотя они, как и меч, всегда были под рукой.

Завтра можно было порыбачить. О, да, серебристый улов, поднимающийся из самой глубокой синевы моря. Это, несомненно, будет чудесный день. Еще один чудесный день на Голгофе.

Постояв в оцепенении некоторое время, Мэтью удалился прочь от наступающей ночи и направился в свою комнату, где его ждала узкая, но удобная койка, а рядом — маленький круглый столик, на который можно было поставить масляную лампу и медную трутницу. Также в комнате было одно плетеное кресло.

При свете лампы Мэтью лег на койку и попытался погрузиться в изучение шахматных задач, но быстро обнаружил, что попросту не может сосредоточиться. Почему Хадсон забыл их разговор о татуировке Фрателло? И, что было еще страннее, почему теперь на тыльной стороне левой ладони этого маленького загадочного человека не было татуировки? Все это вместе превосходило самую сложную шахматную задачу и превращалось в суровую игру из другого мира.

Потеря памяти Хадсона… пропавшая татуировка… Колесо Фортуны в церкви Голгофы… все это крутилось в голове Мэтью и закручивалось в большой опасный водоворот. Куда именно этот водоворот тянул его пытливый ум?

Мэтью опустил фитиль лампы, чтобы притушить свет, и закрыл глаза. Сон — вот, что было ему нужно.

Отдохни, прочисти голову, — советовал он себе.

Но мысли не желали отступать так просто. Черт возьми, Хадсон ведь становится настоящим островитянином! И, похоже, совсем скоро он попросту откажется от идеи убраться с этого острова! Станет капитаном собственной лодки…

Боже, что же с ним происходит? А самое ужасное… это происходит слишком быстро, — думал Мэтью.

Мысли перенесли его в Нью-Йорк, к Берри. Как же он скучал по ней! Как ему хотелось быть сейчас рядом с ней, подальше от Фэлла, ДеКея, Блэка и всего этого пагубного безумия, в котором жестокие преступники ищут проход в ад, расположенный в треклятом зеркале. Мэтью вдруг подумал, что не во всех версиях ад был темным, полным страшных демонов. Ад на самом деле мог быть красочным солнечным городом со счастливыми жителями, где разум такого человека, как Хадсон Грейтхауз мог превратиться в кашу, а у Мэтью не было сил что-то с этим сделать.

Берри.

Он думал о ней. Закрывая глаза, он мог видеть ее так же ясно, как если бы она стояла прямо перед ним, протягивая к нему руки для нежных объятий. Она была прекрасна в своем бледно-лавандовом платье, украшенном голубыми лентами. Она жестом подзывала его к себе, ее светлые волосы с вплетенной в них розовой лентой игриво развевались на ветру, и он с радостью…

Погодите… погодите…

Мэтью резко открыл глаза и сел на койке. Волосы Берри были не светлыми, а медно-рыжими. А ее лицо в его памяти превратилось в размытое пятно.

О, Боже! — подумал он, испытав новый приступ ужаса. Неужели он забыл, как выглядит Берри?

— Дорогой Мэтью, — прозвучал рядом мужской голос. — Мой милый, дорогой Мэтью.