– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором наш читатель наверняка узнал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело – я его ждал. Ловлю тебя на нем. Стало быть мы – заговорщики?

– Мы – не заговорщики, мы – слуги короля и королевы.

– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

– Коконнас! Я же говорил тебе, – продолжал Ла Моль, – что ни в малой мере не вынуждаю тебя идти следом за мною в этом приключении, ибо меня влечет только мое личное чувство, которого ты не разделяешь и разделять не можешь.

– Э, черт побери! Кто говорит, что ты меня вынуждаешь? Прежде всего, я не знаю человека, который мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он делать не хочет. Но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к дьяволу?

– Аннибал! Аннибал! – воскликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белый иноходец… Как странно – стоит мне только подумать о возлюбленной, и у меня сейчас же начинает биться сердце!

– Да это просто смешно! – зевнув, сказал Коконнас. – А вот у меня совсем не бьется.

– Нет, это не она, – сказал Ла Моль. – Но что случилось? Ведь, по-моему, было назначено в полдень.

– Случилось то, что полдень еще не наступил, вот и все, – отвечал Коконнас, – и, думается мне, у нас еще есть время малость вздремнуть.

Коконнас разлегся на плаще с видом человека, у которого слово не расходится с делом. Но едва его ухо коснулось земли, как он замер и поднял палец, делая Ла Молю знак молчания.

– В чем дело? – спросил тот.

– Тихо! На этот раз я и впрямь что-то слышу.

– Странно, я внимательно слушаю, но ничего не слышу.

– Ничего?

– Ничего.

Коконнас приподнялся и положил руку на руку Ла Моля.

– Ну-ка посмотри на лань, – сказал он.

– Где Она?

– Вон там!

Коконнас показал пальцем животное Ла Молю.

– И что же?

– А то, что сейчас сам увидишь!

Ла Моль посмотрел на животное. Нагнув голову, словно собираясь щипать траву, лань стояла неподвижно и прислушивалась. Внезапно она подняла голову, отягощенную великолепными рогами, повела ухом в ту сторону, откуда до нее несомненно доносился какой-то звук, и вдруг, без видимой причины, с быстротой молнии умчалась.

– Да-а! Видимо, ты прав, ноль скоро лань убежала, – сказал Ла Моль.

– Раз она убежала, значит, она слышит то, чего не слышишь ты, – заметил Коконнас.

И в самом деле: глухой, чуть слышный шорох пробежал по траве; для малоразвитого слуха – это был ветер, для наших – отдаленный конский топот.

Ла Моль вскочил на ноги.

– Это они. Вставай! – сказал он.

Коконнас поднялся, но поднялся уже спокойно; казалось, живость пьемонтца переселилась в сердце Ла Моля и наоборот – его беспечность овладела Коконнасом. Дело было в том, что в сложившихся обстоятельствах один действовал с воодушевлением, а другой – неохотно.

Вскоре ровный, ритмичный топот донесся до слуха друзей; лошадиное ржание заставило насторожить уши лошадей, стоявших оседланными в десяти шагах от них, и по Дороге Фиалок белой тенью мелькнула женщина – она повернулась в их сторону и, сделав какой-то странный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – это значит: «Сейчас».

– Она сделала рукой так, – возразил Коконнас, – это значит: «Уезжайте».

– Она хотела сказать: «Ждите меня».

– Она хотела сказать: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль. – Будем действовать каждый по своему разумению. Уезжай, а я остаюсь. Коконнас пожал плечами и снова улегся. В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, но той же дорогой проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых друзья узнали пылких, даже, можно сказать, ярых протестантов. Их лошади скакали, как кузнечики, о которых говорит Иов:[74] появились и исчезли.

– Черт! Это становится серьезным! – сказал Коконнас и встал на ноги. – Едем в павильон Франциска Первого.

– Ни в коем случае! – ответил Ла Моль. – Если мы попались, первым привлечет к себе внимание короля этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

– На этот раз ты вполне прав, – проворчал Коконнас. Не успел Коконнас произнести эти слова, как между деревьями молнией мелькнул всадник и, перескакивая через овражки, кусты, свалившееся деревья, домчался до молодых людей.

В обеих руках он держал по пистолету и в этой безумной скачке правил лошадью одними коленями.

– Господин де Муи! – в тревоге крикнул Коконнас: теперь он был взволнован куда больше, чем Ла Моль. – Господин де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

– Скорей! Скорей! – крикнул гугенот. – Удирайте – все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы предупредить вас. Бегите!

Так как он прокричал это на скаку, то был уже далеко, когда крикнул последние слова и, следовательно, когда Ла Моль и Коконнас вполне поняли их значение.

– А королева? – крикнул Ла Моль.

Но голос молодого человека рассеялся в воздухе: де Муи был уже слишком далеко, чтобы его услышать, а тем более – чтобы ему ответить.

Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь с места и следя глазами за де Муи, исчезавшим среди ветвей, которые раздвигались перед ним и смыкались позади него, Коконнас сбегал за лошадьми, привел их, вскочил на свою лошадь, бросил поводья другой на руки Ла Моля и приготовился дать шпоры.

– Ну, Ла Моль! – воскликнул он. – Повторяю тебе слова де Муи: «Бежим!» А де Муи – господин красноречивый! Бежим! Бежим, Ла Моль!

– Одну минуту, – возразил Ла Моль, – ведь мы сюда явились с какой-то целью.

– Во всяком случае, не с той, чтобы нас повесили! – в свою очередь возразил Коконнас. – Советую тебе не терять времени. Я догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой, начнешь толковать на все лады понятие «бежать», говорить о Горации, который бросил свой щит, и об Эпаминонде, который вернулся на щите.[75] Я Же говорю тебе попросту: где бежит господин де Муи де Сен-Фаль, имеет право бежать каждый.

– Господину де Муи де Сен-Фалю никто не поручал увезти королеву Маргариту, – возразил Ла Моль, – и господин де Муи де Сен-Фаль не влюблен в королеву Маргариту.

– Черт побери! И хорошо делает, коль скоро эта любовь толкнула бы его на такие глупые поступки, о которых ты, я вижу, сейчас думаешь. Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в ад такую любовь, которая может стоить жизни двум храбрым дворянам! «Смерть дьяволу»! – как говорит король Карл. Мы, дорогой мой, заговорщики, а когда заговор провалился – они должны бежать. На коня, Ла Моль, на коня!

– Беги, дорогой, я тебе не мешаю, я даже прошу тебя об этом. Твоя жизнь дороже моей. Спасай же ее!

– Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», но не говори: «Коконнас, беги один».

– Дорогой мой, – возразил Ла Моль. – Веревка – это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.

– Я начинаю думать, что не зря совершил один предусмотрительный поступок, – со вздохом сказал Коконнас.

– Какой?

– Подружился с палачом.

– Ты становишься зловещим, дорогой Коконнас.

– Так что же нам делать? – с раздражением крикнул тот.

– Найдем королеву.

– Где?

– Не знаю… Найдем короля!

– Где?

– Не знаю… Но мы найдем их и вдвоем сделаем то, чего не смогли или не посмели сделать пятьдесят человек.

– Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой признак!

– Тогда – на коней, и бежим.

– Так-то лучше.

Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, раздался чей-то повелительный голос, – Стойте! Сдавайтесь! – крикнул голос. Одновременно из-за деревьев показалась одна мужская фигура, потом другая, потом – тридцать; то были легкие конники, которые превратились в пехотинцев и, ползком пробираясь сквозь вереск, обыскивали лес.