– Вы, ваше величество, – сказала Маргарита с презрительной усмешкой, – как видно, не очень-то верите в звезду, горящую над головой каждого монарха.

– Я напрасно стал бы разыскивать мою звезду в такое время; ее закрыла грозовая туча, которая сейчас грохочет надо мной, – отвечал Генрих.

– А если дыхание женщины разгонит эту тучу, и ваша звезда засияет ярче прежнего?

– Это очень трудно, – заметил Генрих.

– Вы не верите в существование такой женщины?

– Я не верю в ее могущество.

– Вы хотите сказать – в ее желание?

– Я сказал – в ее могущество и повторяю это слово. Женщина сильна по-настоящему только тогда, когда любовь и личные интересы в ней одинаково сильны; когда же ею движет что-нибудь одно, женщина так же уязвима, как Ахилл. А если я не ошибаюсь, то на любовь женщины, о которой идет речь, я рассчитывать не могу.

Маргарита промолчала.

– Послушайте, – продолжал Генрих, – когда раздался последний удар колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, – вы, вероятно, стали думать о том, как отвоевать свою свободу, которой другие воспользовались, чтобы истребить моих сторонников. Ну, а мне пришлось думать о том, как спасти свою жизнь. Это было важнее всего… Я прекрасно понимаю, что Наварра для нас потеряна, но Наварра – пустяки в сравнении со свободой, вернувшей вам возможность громко говорить в вашей же комнате, а ведь вы не осмеливались так говорить, когда кто-то подслушивал вас, сидя в кабинете.

Маргарита, сколь ни была она озабочена, не смогла не улыбнуться. Король Наваррский встал с места, собираясь идти к себе, так как уже пробило одиннадцать часов и в Лувре все или спали, или, во всяком случае, делали вид, что спят.

Генрих сделал три шага к входной двери, но вдруг остановился, как будто лишь сейчас вспомнил о том, что привело его сюда.

– Да! Может быть, вы хотели что-то сказать мне? – спросил Генрих. – Или вы только желали предоставить мне возможность поблагодарить вас за отсрочку, которую вчера дало мне ваше мужественное появление в Оружейной палате короля? Должен признать, что это было более чем своевременно и что вы, как некая античная богиня, спустились на сцену в самый подходящий момент для того, чтобы спасти мне жизнь.

– Несчастный! – схватив мужа за руку, глухо вскрикнула Маргарита. – Неужели вы не понимаете, что ничто не спасено – ни ваша свобода, ни ваша корона, ни ваша жизнь! Слепец! Безумец! Жалкий безумец! Неужели в моем письме вы не увидели ничего, кроме назначения свидания? Неужели вы вообразили, что оскорбленная вашей холодностью Маргарита желает получить удовлетворение?

– Да, признаюсь, что… – начал изумленный Генрих.

Маргарита пожала плечами с непередаваемым выражением лица.

В эту самую минуту послышался странный звук, точно потайную дверь царапали чем-то острым.

Маргарита подвела к ней короля.

– Слушайте, – сказала она.

– Королева-мать выходит из своих покоев, – пролепетал чей-то прерывающийся от страха голос, в котором Генрих тотчас узнал голос г-жи де Сов.

– Куда она идет? – спросила Маргарита.

– К вашему величеству.

По быстро удаляющемуся шороху шелкового платья они поняли, что г-жа де Сов убежала.

– Ого! – произнес Генрих.

– Так я и знала! – заметила Маргарита.

– Я тоже опасался этого, – сказал Генрих, – и вот доказательство, смотрите.

Быстрым движением руки он расстегнул черный бархатный камзол, и Маргарита увидала тонкую стальную кольчугу и длинный миланский кинжал, который тотчас же сверкнул в руке Генриха, как змея на солнце.

– Очень вам тут помогут сталь и панцирь! – воскликнула Маргарита. – Спрячьте, спрячьте ваш кинжал, государь: да, это королева-мать! Но королева-мать – одна.

– Однако…

– Молчите! Я слышу – вот она!

Приблизив губы к уху Генриха, она прошептала несколько слов, и юный король выслушал ее внимательно, хотя и с удивлением.

В ту же минуту Генрих исчез за пологом кровати.

Маргарита с легкостью пантеры метнулась к кабинету, где, весь дрожа, сидел Ла Моль, отперла дверь, в темноте нашла молодого человека и сжала ему руку.

– Тихо! – шепнула Маргарита, наклоняясь к нему так близко, что Ла Моль почувствовал на своем лице влажное веяние ее теплого, душистого дыхания. – Тихо!

Выйдя из кабинета и затворив за собой дверь, она распустила волосы, разрезала кинжальчиком шнурки на платье и бросилась в постель.

И вовремя: в замке уже поворачивали ключ.

У Екатерины Медичи были ключи от всех дверей в Лувре.

– Кто там? – крикнула Маргарита, услыхав, как Екатерина приказывала четверым сопровождавшим ее дворянам сторожить за дверью.

Словно испуганная неожиданным вторжением в ее спальню, она, уже одетая в белый пеньюар, выскочила из-за полога, встала на приступок кровати и сделала такое изумленное лицо при виде Екатерины, что обманула даже флорентийку, затем подошла к матери и поцеловала ей руку.

Глава 4

Вторая брачная ночь

Екатерина мгновенно оглядела комнату. Бархатные ночные туфельки на приступке кровати, разбросанные по стульям предметы туалета Маргариты, протиравшей глаза, чтобы прогнать сон, – все убедило Екатерину, что ее дочь только что проснулась.

Она улыбнулась улыбкой женщины, чьи намерения увенчались успехом, придвинула к себе кресло и сказала:

– Садитесь, Маргарита, давайте побеседуем.

– Я слушаю.

– Пора, дочь моя, вам понять, – произнесла Екатерина, тихо закрывая глаза, по примеру людей, которые что-то обдумывают или скрывают, – как мы жаждем, ваш брат и я, сделать вас счастливой.

Такое вступление звучало страшно для тех, кто знал Екатерину.

«Что-то она скажет?» – подумала Маргарита.

– Конечно, – продолжала флорентийка, – выдавая вас замуж, мы совершали одно из тех политических деяний, какие диктуются властителям государственными интересами. Но должна признаться, бедное дитя, мы не думали, что отвращение короля Наваррского к вам, молодой, прекрасной, обворожительной женщине, окажется совершенно непреодолимым.

Маргарита встала и, запахнув пеньюар, сделала церемонный реверанс.

– Я только сегодня вечером узнала… – продолжала Екатерина, – иначе я бы зашла к вам раньше… узнала, что ваш муж отнюдь не намерен оказать вам те знаки внимания, на какие имеет право не просто красивая женщина, но принцесса крови.

Маргарита вздохнула, и Екатерина, поощренная этим немым согласием, продолжала:

– То, что король Наваррский на глазах у всех взял на содержание одну из моих прислужниц, то, что он влюблен в нее до неприличия, то, что он пренебрегает любовью женщины, которую мы пожелали дать ему в супруги, – это несчастье, но помочь тут мы, бедные всемогущие, бессильны, хотя и последний дворянин в нашем королевстве наказал бы за это своего зятя, вызвав его на поединок или приказав вызвать его своему сыну.

Маргарита опустила голову.

– Уже давно, дочь моя, я вижу по вашим заплаканным глазам, по вашим резким выходкам против этой Сов, что, несмотря на все усилия, вы уже не можете скрыть кровоточащую рану в вашем сердце.

Маргарита вздрогнула. Полог кровати чуть всколыхнулся, но, к счастью, Екатерина этого не заметила.

– Эту рану, – продолжала она с усиленной сердечностью и нежностью, – эту рану, дитя мое, может исцелить только материнская рука. Те, кто, надеясь осчастливить вас, решили заключить ваш брак, теперь тревожатся за вас, видя, как Генрих Наваррский каждую ночь попадает не в ту комнату; те, кто не может допустить, чтобы женщину, столь прекрасную, столь высокопоставленную, наделенную столь многочисленными достоинствами, непрестанно оскорблял какой-то королек своим пренебрежением к ней и к продолжению ее потомства, наконец, те, кто видит, что с первым ветром, который покажется ему попутным, этот безумец, этот наглец станет открытым врагом нашего семейства и выгонит нас из дому, имеют полное Право разделить ваши судьбы и так обеспечить вашу будущность, чтобы она была наиболее достойна вас и вашего сана.