– Верно, государь! – сказала Маргарита, очень довольная предложением мужа. – Сейчас пошлю за Ла Молем… Жийона! Жийона!

Девушка вошла в комнату.

– Мне нужно сию же минуту поговорить с Ла Молем, – сказала королева. – Постарайся найти его и приведи сюда.

Жийона вышла. Генрих сел за стол, на котором лежала немецкая книга с гравюрами Альбрехта Дюрера, и принялся рассматривать их так внимательно, что даже не поднял головы, когда вошел Ла Моль, и, казалось, вовсе его не заметил.

Молодой человек, увидев короля у Маргариты, остановился на пороге, безмолвный от неожиданности и бледный от волнения.

Маргарита подошла к нему.

– Господин де Ла Моль! He можете ли вы мне сказать, кто сегодня дежурит у герцога Алансонского? – спросила она.

– Коконнас, ваше величество… – ответил Ла Моль.

– Попытайтесь узнать у него, не пропускал ли он сегодня к герцогу человека, забрызганного грязью и как будто долго скакавшего во весь опор.

– Боюсь, что он не станет говорить об этом: за последние дни он стал очень неразговорчив.

– Вот как! Но мне думается, что если вы передадите ему вот эту записочку, он должен будет чем-то вам отплатить.

– От герцогини!.. О, с этой записочкой в руках я попытаюсь…

– Добавьте, – сказала Маргарита шепотом, – что эта записка сегодня вечером послужит ему пропуском в известный вам дом.

– А какой пропуск получу я?

– Вы назовете себя, и этого будет довольно.

– Дайте, дайте мне эту записку, ваше величество, – сгорая от любви, сказал Ла Моль, – я ручаюсь за все!

С этими словами Ла Моль вышел.

– Завтра мы узнаем, известно ли герцогу Алансонскому о польском деле, – спокойно сказала Маргарита, обращаясь к мужу.

– Этот Ла Моль в самом деле и любезен, и услужлив, – сказал Беарнец с улыбкой, свойственной ему одному. – И – клянусь мессой! – я о нем позабочусь.

Глава 11

Выезд на охоту

Когда на следующее утро из-за холмов на востоке от Парижа взошло ярко-красное солнце без лучей, каким оно бывает в погожие зимние дни, в Луврском дворе все было в движении уже добрых два часа.

Великолепный берберский жеребец, стройный и нервный, на ногах которого видна была сетка переплетающихся жил, как у оленя, бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал пар из ноздрей, ожидая Карла IX. Но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила его на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.

Они стояли в застекленной галерее: Екатерина – холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, и Карл IX, который дрожал от нетерпения, грыз ногти и стегал двух любимых собак, на которых были надеты панцири, чтобы предохранить их от ударов клыков и чтобы они могли безнаказанно схватиться со страшным зверем. К груди панциря был пришит маленький щиток с французским гербом вроде тех, что нашивали на грудь пажей, не раз завидовавших преимуществам этих счастливых любимчиков.

– Примите во внимание, Карл, – говорила Екатерина, – что, кроме вас и меня, пока еще никому не известно о том, что поляки вот-вот приедут, а между тем король Наваррский – да простит меня Бог! – ведет себя так, как будто знает об этом. Несмотря на свое отречение, в которое я никогда не верила, он поддерживает связь с гугенотами. Разве вы не заметили, как часто он куда-то уходит в последнее время? У него появились деньги, которых у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду с утра до вечера упражняется в фехтовании.

– Ах, Боже мой! – с нетерпением сказал Карл IX. – Неужели вы думаете, матушка, что он собирается убить меня или моего брата, герцога Анжуйского? В таком случае ему надо еще поучиться: не далее как вчера я нанес ему на камзол рапирой одиннадцать точек, а он насчитал у меня всего шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, не хуже меня.

– Послушайте, Карл, не относитесь так легкомысленно к тому, что говорит ваша мать, – настаивала Екатерина. – Польские послы скоро приедут, и вот тогда вы увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих сделает все возможное, чтобы привлечь их внимание к себе. Он вкрадчив, он себе на уме, не говоря о том, что его жена, которая, уж не знаю по каким причинам, ему помогает, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и, кто ее знает, по-каковски еще! Говорю вам. Карл, – а вы знаете, что я никогда не ошибаюсь, – говорю вам: они что-то затевают.

В эту минуту пробили часы, и Карл IX, перестав слушать Екатерину, прислушался к их бою.

– Проклятие! Семь часов! – воскликнул он. – Час ехать – итого восемь! Час на то, чтобы доехать до места сбора и набросить гончих, – да мы только в девять начнем охоту! Честное слово, матушка, из-за вас я потеряю уйму времени! Отстань, Смельчак!.. Проклятие!.. Отстань же, говорят тебе, разбойник!

Он сильно хлестнул по спине молосского дога; бедное животное, изумленное таким наказанием в ответ на свою ласку, взвизгнуло от боли.

– Карл, выслушайте же меня, ради Бога, – стояла на своем Екатерина, – и не рискуйте своей судьбой и судьбой Франции. От вас только и слышишь: охота, охота, охота!.. Исполните долг короля, тогда и охотьтесь сколько душе угодно!

– Хорошо, хорошо. Матушка! – сказал Карл, бледный от нетерпения. – Объяснимся поскорее: из-за вас во мне все клокочет. Честное слово, бывают дни, когда я вас просто не понимаю!

Он остановился, похлопывая ручкой арапника по сапогу. Екатерина решила, что благоприятный момент настал и что упускать его нельзя.

– Сын мой, у нас есть доказательство, что де Муи вернулся в Париж, – сказала она. – Его видел господин де Морвель, которого вы хорошо знаете. Он мог приехать только к королю Наваррскому! Надеюсь, этого достаточно, чтобы подозревать Генриха больше, чем когда-либо.

– Опять вы нападаете на моего бедного Анрио! Вы хотите, чтобы я приказал убить его, – так, что ли?

– О нет!

– Изгнать его? Но как вы не понимаете, что в изгнании он будет куда опаснее, чем здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего такого, что не стало бы нам известно в ту же минуту?

– Потому-то я и не хочу, чтобы его отправили в изгнание.

– Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!

– Я хочу, чтобы, пока поляки будут в Париже, он посидел в тюрьме, – например, в Бастилии.

– Ну нет! – воскликнул Карл. – Сегодня мы с ним охотимся на кабана, а он один из лучших моих помощников на охоте. Без него охоты нет! Черт возьми! Вы, матушка, думаете только о том, как вывести меня из терпения!

– Ах, милый сын, да разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером… или ночью…

– Это дело другое! Там увидим! Мы еще поговорим об этом. После охоты – я ничего не имею против. Прощайте! Сюда, Смельчак! Или ты тоже будешь дуться на меня?

– Карл, – сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, – я думаю, что арест можно отложить до вечера или до ночи, но приказ об аресте лучше подписать сейчас.

– Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот, а мы едем на охоту, меня ждут, а я никогда не заставлял себя ждать! Нет, к черту, к черту!

– Но я вас так люблю, что не стану вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне – все готово!

Екатерина проворно, словно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет и показала королю чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечку.

Король взял грамоту и быстро пробежал ее глазами:

– «Приказ… арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского». – Готово! Прощайте, матушка! – сказал он, подписываясь одним росчерком, и бросился из кабинета с собаками вне себя от радости, что так дешево отделался от матери.

Во дворе все ждали Карла с нетерпением и, зная, как он пунктуален во всем, что касается охоты, удивлялись, что он опаздывает. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, доезжачие – фанфарами, лошади – ржанием, собаки – лаем.