– Бониве! Что все это значит?

– Пат, – произнес тот, не отводя глаз от шахматных фигур. – Композиция, ничего не означающая. Хотя, скорее, это проигрыш.

Он повернулся к Брэндону, но прятал глаза.

– Вы долго спали, друг Шарль, и Ангулем не велел вас беспокоить. Зная мою дружбу с вами, он оставил меня здесь.

Брэндон бессильно опустился в кресло напротив, прищелкнув пальцами.

– Пат, – повторил он. – Безвыходное положение...

– Они уехали ещё вчера утром, – продолжал Бониве, по-прежнему стараясь не глядеть на Брэндона. – Вы спали, и вас не могли разбудить. А герцогу нужно было поспешить. Король Людовик совсем плох.

– Тогда и нам надо ехать! – встрепенулся Брэндон. – Куда?

– Черт возьми! Что означает ваше «куда»? В Париж, конечно.

Бониве сгреб фигуры с доски.

– У меня есть приказ, милорд. Я должен сопровождать вас куда угодно, только не в Париж. Ангулемы считают, что вам не следует видеться с королевой.

Брэндон машинально огладил обшлаг мехового рукава, глядя перед собой застывшим взором. Он все понял. Его увезли из Парижа, подставили другую женщину, сделали пленником, только чтобы держать подальше от Мэри. Но, кроме этого, имелось и другое – он провалил свою миссию с переговорами, и тайное поручение... с Мэри. Однако и это было не самым страшным. Главное, что он изменил своей любимой, о чем ей (в этом он не сомневался), несомненно, поспешат донести. Как она воспримет это известие? Чарльз ведь даже не имеет возможности оправдаться перед ней! А она, такая любящая, юная, неопытная... Для неё это будет ударом. Бедная малышка Мэри! Сейчас ему казалось невероятным, что он мог пойти на этот шаг. Он ведь так любил её, а теперь меж ними разверзлась пропасть. Брэндон понимал, что не имеет права показываться ей на глаза, да его и не допустят к Мэри. Как же тоскливо у него сжалось сердце... Нет, он должен найти какой-то выход!

Нервничая, Чарльз заговорил с особенно сильным акцентом.

– Бониве, вы сказали, что можете сопровождать меня куда угодно, кроме Парижа. Что ж, я желаю ехать в Кале.

Его расчет должен был оказаться верным. Кале – английский порт на территории Франции, и там он уже будет недосягаем для власти Ангулемов. Конечно, он провалил свою миссию, но, находясь в Кале, у него все же остается надежда оправдаться перед своим королем и выхлопотать новое поручение в Париже. Бониве также понимал это, но не мог отказать, и так чувствуя себя неуютно из-за того, что его назначили стражем Саффолка.

Но тут в зал вошла Жанна. Бониве очень надеялся, что ей удастся удержать посла. Ведь, что там ни говори, Жанна Лекок – восхитительная женщина, и Брэндон дал понять, что она ему нравится. Но Бониве тут же понял свою ошибку, увидев, как отшатнулся от неё англичанин. Брэндон и в самом деле не мог видеть эту женщину, и вышел из комнаты, едва ответив на её приветствие. Жанна поглядела на него с укором. Губы её задрожали, но, заметив сочувствующий взгляд Бониве, она гордо вскинула подбородок и тоже удалилась. Как этот женамутье смеет быть столь холодным с ней после того, что меж ними было? Воистину, эти англичане – сущие дикари! Им следует поучиться у её соотечественников обычной любезности. Хотя, что она для него? Обычная шлюха, хоть и немного выше по положению, – ведь на дворянство она уже может рассчитывать. И все же, как говорят, его любила сама королева Мария Английская... Ха! Пусть же теперь оправдается перед ней, если сможет.

Декабрь 1514 г.

При дворе все говорили, что у короля очередной кризис. Но никто не сомневался, чем кончится этот приступ болезни. Понимал это и сам Людовик, и уже почти смирился с этой мыслью...

Королева сидела подле его кровати, читая больному мужу одну из его любимых книг – «Трактат о долге». Людовику было приятно слушать её голос – нежный, мелодичный, с легким акцентом. В смысл же слов он почти не вникал, отсутствующе глядя на бахрому балдахина над головой; и вся жизнь проплывала перед его мысленным взором. Картины сменялись, словно времена года. Вот его весна: дебоширства, военные походы, вереница лиц блестящих молодых людей, спутников его ветреной молодости, образы красивых женщин... Его лето принесло ему славу и власть. Корона Франции, корона Неаполя... правда, последнюю он потерял, но об этом сейчас не хотелось думать. Потом настала пора осени – нежной и мудрой, богатой плодами. Осень... Людовик вспоминал строгое и любимое лицо прежней жены Анны Бретонской. Он был счастлив с ней, очень любил её... но отчего-то в душе при этом всегда таилась частица одиночества. Любила ли она его? Он же любил – безнадежно и страстно, преклоняясь перед этим воплощением женского величия и добродетели. И вот пришла его зима. Пора засыпания, увядания, болезней. Но и в его холодной зиме был праздник – юная и удивительно красивая третья жена Мария Английская... Как жаль, что они встретились так поздно. Но иначе и быть не могло. Их разделяли годы... Годы... Он поглядел на неё. Даже в строгом темном чепце и покрывающей её дивные волосы вуали она выглядела совсем девочкой. Ей столько же, как и его дочери Клодии.

– Мари, ангел мой...

Она прекратила чтение, посмотрела на него, заложив пальцем страницу.

– Государь?

Что же он хотел сказать ей? У него сильно болел живот, это отвлекало от мыслей, и он никак не мог сосредоточиться.

– Мари, вы помните тот стих, что написал мой отец Карл Орлеанский?

Она поняла, о каком стихе идет речь, и тихо стала декламировать:

– Время потеряло свой плащ, Сшитый из ветра, холода и дождя. И одело новый, украшенный вышивкой из солнечной улыбки, светлой и прекрасной.

Людовик улыбнулся – её акцент был прелестен. Мари... Это её улыбка «светлая и прекрасная», а для него уже «время потеряло свой плащ». Все кончено. Он посмотрел на жену тем трогательным, добрым взглядом, который всегда волновал её и вызывал чувство вины.

– Государь, вам пора выпить лекарство. Лекарство... Он понимал, что оно его уже не спасет, но покорно проглотил отвратительную микстуру. Мэри промокнула его губы салфеткой. Как же она нежна с ним, как заботлива! Людовик пожал ей руку.

– Мари, я ведь все понимаю. Не такая старая развалина, как я, должен был стать мужем такой красавицы.

Он догадывался, как жалок в её глазах: морщинистый, иссохший, с темными пятнами на щеках, абсолютно облысевший. И она – его английская роза... Мэри умело скрывала свое отвращение. Она подсела к Людовику, поцеловала старика в лоб. Ей было жаль его – он всегда был очень добр с ней.

В дверь постучали. Вошла солидная и надменная Анна де Боже, поглядев с обычным недоверием на Мэри, сидящую подле короля. Она не верила в нежные чувства юной жены к старому королю, и открыто говорила об этом ему, чем обычно только сердила. Но сейчас, чувствуя близкую кончину, Людовик был добр со всеми, и протянул к своей бывшей воздыхательнице слабую руку.

Анна пришла сообщить, что прибыли члены его Совета. Людовик вздохнул и попросил женщин усадить его поудобнее. Он чувствовал себя слабым, но присущая ему добросовестность не позволяла отказываться от дел управления страной. Это было его бремя – бесконечное бремя власти, от которого никогда нельзя отказываться.

Мэри знала, что Людовику очень тяжело принимать государственных мужей, но молчала. Она замечала, как начинали блестеть выцветшие глаза короля, хотя по вискам струился пот. У него не было сил просматривать бумаги, и он велел читать их вслух, давая указания, настаивая, чтобы условием квалификации судей была минимум университетская степень; обсуждал правомерность сведений, полученных под пыткой, которой зачастую злоупотребляли и которая вела к ложным наветам. Мэри слушала его, испытывая уважение к супругу. Королева видела, как ему тяжело, как он раздражался, чувствуя свое бессилие. Порой Людовик как-то странно смотрел на неё, словно прося помощи, но она молчала. Была ли она подлинной королевой? За исключением нескольких случаев, когда она с мужем принимала послов, её жизнь ограничивалась лишь обустройством придворного быта. Основную же свою задачу – дать стране наследника, она так и не смогла выполнить... Мэри понимала, что её роль королевы подходила к концу.