Он говорил спокойно, убедительно, твердо, и герцог не-вольно поник.

– Ты обманываешь меня, – сдавленно произнес он.

– В чем? В том, что вы не будете первым любовником рыжей Марии? Или в том, что она вас не любит? Ах, мессир, эта женщина порочна и корыстна. Она – Тюдор, а у этих Тюдоров одно желание – повелевать. Черт возьми, вспомните хоть старую пословицу: «Ловкая женщина никогда не останется без наследника». Будьте же благоразумны, мой мальчик, и помните – для вас главное, чтобы за Людовиком XII пришло время Франциска I.

Франциск I! Глаза герцога блеснули. Он уже свыкся с мыслью, что корона теперь, когда Людовик при смерти, почти у него на голове. Но Мари... Ни одну женщину он не желал так страстно и не добивался так долго. Неужели же он, который никогда особенно не утруждал себя, соблазняя любую женщину, был для прекрасной Мари всего лишь подходящей заменой после Саффолка? Его мужское самолюбие было задето, и хотя в душе он был согласен с Гриньо, что свидание опасно для его будущего, он не хотел верить, что его светлые чувства к Мари были приняты ею, лишь как новый повод удержаться на троне. Он ведь помнил, как она отвечала на его поцелуи, как дрожала от страсти в его руках...

И позвала туда, где отдавалась своему предшествующему мужчине. Его обуяла тоска.

– Скажи, Гриньо... Мари и Саффолк, они действительно?.. Как это могло быть, если за королевой следят шпионки моей матери?

– Значит, плохо следят, мессир.

– А ты, значит, хорошо? Эта твоя осведомительница – кто она? Она может подтвердить твои слова?

– Весьма прискорбно, ваша светлость, что вы не верите мне на слово. Кажется, я никогда ранее не давал вам повода усомниться в моей преданности. Однако если вам так угодно, я приведу её немедленно. Только дайте слово, что не воспользуетесь моим отсутствием и не улизнете к Мари.

Гриньо и в самом деле опасался, что Франциск способен на подобное. А там эта шлюха в короне заставит его разувериться в словах гувернера, увлечет, соблазнит... Нет, это свидание не должно состояться! И Гриньо перед уходом предусмотрительно зашел к Луизе, объяснив ситуацию.

Луиза явилась к нему очень сердитая, хотя и старалась сдерживаться, разговаривая с сыном спокойно, едва разжимая губы.

– Франсуа, вы глупы. Вы влюбляетесь во всякую красивую женщину, не думая о последствиях. И это мой Цезарь? Нет, это похотливый сатир, который вдруг возомнил себя рыцарем коронованной шлюхи, которая наставляла рога Людовику со своим любовником-англичанином! Который, отмечу, оставил её ради смазливой мордашки и стройных бедер мадам Дизоме. Ваши же чувства к ней, которые вы величаво называете любовью... О, любовь! Это изысканный плод, который хорош, пока не утратил свежести. И посмотрим, где будет ваше благородное чувство, когда вы заметите, сколько красивых француженок готовы развеять вашу тоску. Я ведь знаю вас, Франсуа. Вас привлекает королева лишь потому, что эта связь так опасна.

Франциск слушал её, опустив голову на руки. Луиза, ощутив жалость к сыну, тут же сменила тему, сказав, что по всем предсказаниям астрологов, в скором времени он должен оказаться на вершине власти. Если, конечно, ради недостойного увлечения не откажется от самого ценного, что его ждет. В конце концов, она задела честолюбивые струны в его душе, и Франциск воспрял, даже заулыбался. Когда появился Гриньо со своей спутницей, был почти спокоен.

– О, да это малышка Болейн!

Очаровательная девочка. Вид смазливого личика всегда приводил Франциска в хорошее расположение духа. Он мягко улыбнулся ей, заметив, как Анна переживает, взял её руки в свои, назвал себя её другом и просил ничего не утаивать от него. Хотя Анна была напугана, она оттаяла от теплой улыбки обворожительного мсье Ангулема и без утайки рассказала ему, о чем знала. Исключив, правда, лишь имя своего отца и то, что Брэндон действовал по повелению Генриха VIII. На это у неё хватило ума, ибо, несмотря на обещанные Франциском защиту и покровительство, она не желала сокрушать за собой все мосты.

Мэри была удивлена и раздосадована тем, что Франциск не пришел на свидание, но одновременно с удивлением почувствовала и некоторое облегчение. Фактически она почти заставила себя увлечься «милым зятем», считая, что таким образом забудет Чарльза. Теперь же она могла расслабиться и предаться своей тоске. Она понимала, что по-прежнему любит Брэндона и помимо воли ждет его, хочет, чтобы он оправдался. Ибо, как всякая женщина, она скорее была готова винить в измене соперницу, а не возлюбленного. А эта Жанна, все говорят, опытная соблазнительница.

Позднее она узнала, что Франциск приезжал навестить больного дядюшку-короля как раз в то время, когда Мэри была на богослужении в часовне. Значит, он избегает встреч с ней! Это немного отвлекло Мэри от её мыслей о Брэндоне, даже взволновало. Почему Франциск, почти добившись своего, спешит теперь уклониться от встреч с ней? Было слишком много ответов на это «почему», но Мэри чувствовала себя задетой, и ей хотелось услышать объяснение из уст самого Франциска. Она решила перехватить его на выходе, но он, словно опасаясь подобной возможности, покинул Ла Турнель через боковой выход. Мэри ощутила гнев и стыд. Комкая кружева широких манжет, она долго бродила по пустым переходам дворца, и постепенно успокоилась, даже ощутила равнодушие. Бог с ним, с Франсуа. Уехал и уехал. Ему теперь не до того, чтобы отдавать визиты вежливости королеве. Долго ли она ещё будет оставаться королевой? Людовик умирает. Теперь он почти все время спит, а просыпаясь, находится словно в полубреду, разговаривая со своей умершей Анной Бретонской.

Как тихо стало в Ла Турнеле! Те придворные, которые не разъехались, спешили уже сейчас выказать свою приверженность Франциску, увиваясь вокруг него, и дворец совсем опустел. А через два дня Рождество... Мэри вспомнила прошлое свое Рождество в Хогли: веселье, игры, состязания, свои надежды на будущее... О, как ей хотелось домой! Она чувствовала себя неуверенно, была печальна. С ней оставалась только её английская свита да те, кто не был в чести у Ангулемов. Лонгвиль, например. И королева велела позвать его.

– Господин де Лонгвиль, как там поживает наша дражайшая мисс Попинкорт?

Лонгвиль отвел глаза. К удивлению Мэри, он сказал, что не знает, где Джейн. Ей, мол, пришла охота замолить грехи и уйти в монастырь. Мэри не поверила своим ушам. Жизнелюбивая, страстная, легкомысленная Джейн... и в монастырь? В какую же обитель она удалилась? Лонгвиль мог лишь сказать, что его любовница выбрала один из монастырей Парижа. Узнавал ли о ней Лонгвиль? Нет, это сложно. Она не сказала, в какой обители хочет принять постриг, а во французской столице и в её окрестностях слишком много монастырей, чтобы его поиски увенчались успехом.

Мэри холодно поглядела на него. Она поняла, что он не только не искал Джейн, но, возможно, сам подтолкнул к этому шагу. Почему? Исчезли его чувства к девушке, или он просто счел их невыгодными? Скорее второе... Лонгвилю не светили великие милости при Франциске, а вот то, что он женат на побочной дочери Людовика, могло сыграть определенную роль, если супруга похлопочет за него и король перед смертью распорядится обеспечить зятя подходящим местом. Поэтому ради налаживания отношений с мадам де Лонгвиль герцог и услал Джейн. Вот и вся любовь. Где эта любовь? Существует ли она вообще?

К вечеру сильно похолодало, снег прекратился. Помолившись перед сном, королева легла в постель.

– В чем дело? – спросила она у мадам д’Омон, продолжавшей стоять подле её изголовья.

– Простите, ваше величество, я лишь хотела осведомиться, как вы себя чувствуете?

– Лучше некуда. Что ещё?

Тонкие губы мадам д’Омон задергались.

– О, моя королева, я только хотела напомнить, что уже четвертый день, как должны начаться ваши женские дни. У меня уже все приготовлено.

Под толстым стеганым одеялом Мэри вдруг обдало холодом, словно стальной обруч сжал сердце...

– Думаю, это чистое недоразумение, и не сегодня завтра все будет в порядке.