– А я-то уже опасался, что вы из-за слез об Илайдже, совсем сляжете.

«И тем не менее это не остановило тебя, чтобы назначить мою продажу на сегодня», – подумала Мэри.

– Ваше величество, мне необходимо поговорить с вами.

Какая-то напряженность её тона заставила замереть улыбку на его устах.

– Что ж, мы рады вас выслушать.

Их завтрак уже был окончен. Мэри обождала, пока прислуга вынесет посуду, а церемониймейстер прикроет створки двери. Она отметила, что Генрих, как нежнейший и любящий супруг, занял место подле королевы. Брэндон отошел в сторону и сел на лавку в нише окна, уткнувшись в томик стихов. Вулси же любезно улыбался, изящным жестом поднося к лицу ароматный апельсин, но Мэри просто кожей ощущала, как все они насторожены. Как, впрочем, и она сама.

– Ваше величество, – официально обратилась она к брату, – двор переполняют слухи... о моем замужестве.

– Ничего удивительного.

– Тогда, сир, я желала бы знать...

Голос её помимо воли зазвенел, и она даже не придала значения тому, как Генрих поднял руку, словно желал остановить ее.

– ...желаю знать, истинны или лживы эти нелепые сплетни?

Она увидела, как Генрих нахмурился и его маленький рот сжался в презрительную гримасу.

– Если ты спросишь надлежащим образом и извинишься за свое вчерашнее поведение, я, может быть, и отвечу.

Мэри подчеркнуто вежливо опустилась в реверансе:

– Дозволено ли мне будет узнать, в чем я виновата? И тогда Генрих произнес целую речь о том, что Мэри легкомысленна и плохо воспитана, что забывает о величии своего сана, о хороших манерах, о сдержанности настолько, что позволила проявиться своим чувствам, и все видели... Тут Мэри прервала его:

– Я вела себя, сир, по-христиански, и если моя женская слабость и сострадание к несчастному юноше прорвались в момент его гибели, то... то мне и дела нет до того, что подумают наши иноземные гости!..

Теперь лицо короля стало каменным.

– Вы лжете, Мэри, и сейчас сами выдали себя. Вы не глупая девочка и явно в курсе, что французы прибыли в Англию исключительно ради вас, чтобы увезти вас к своему королю. И вы станете женой Людовика XII!

Все. Это было сказано. И опять возникло ощущение, словно тысячи холодных иголок вонзаются в сердце. Мэри глубоко вздохнула. Больше всего она боялась, что сейчас расплачется.

– Ваше величество, мне семнадцать лет, королю Людовику под шестьдесят. Он мог бы быть моим дедом. Неужели вы столь не любите меня, что готовы отдать этому старому чудовищу!

Генрих резко встал, надвинувшись на Мэри, как гора. Она сжала зубы, и снизу вверх, не отрываясь, смотрела на него.

– Кажется, вы не понимаете, Мэри, что вам оказана великая честь. Вы станете королевой – королевой Франции! А это больше, чем я даже мог бы желать для вас. Поэтому при чем тут возрастное отличие? Да, Валуа стар, и именно поэтому ему нужна молодая здоровая женщина из царственного рода, чтобы дать наследника. И великая честь для Тюдоров, что его выбор пал на вас. Вы станете залогом мира меж Англией и Францией – а это больше, чем считаться со своими прихотями.

– При чем тут залог мира! – всплеснула руками принцесса. – Франция сейчас нуждается в мире с Тюдорами уже потому, что со всех сторон окружена врагами – Австрией, Нидерландами, Испанией. Уже одно это вынудит Людовика принять любые ваши условия даже без того, чтобы ради них принести меня в жертву. Я не хочу быть женой Валуа! И не понимаю, почему мой брат ставит проблемы престолонаследия Валуа выше счастья своей сестры.

В покое настала тишина. Мэри чувствовала, как горят её щеки, понимая, как дерзка она была сейчас. Но выпитое вино все ещё шумело в голове, сердце колотилось, и ей надо было держаться... надо было бороться за себя. Что-то в выражении лица Генриха испугало ее. Он побледнел, а глаза стали холодными и жесткими.

– Не пытайся строить из себя политика, Мэри! Тебе ли не знать, что брачный контракт представляет собой гораздо более крепкий и надежный альянс, чем какой бы то ни было договор. Что же касается твоих личных желаний и чаяний, то разве тебе не внушали с детства, что принцессы стоят выше простых смертных и рождены не для счастья. Они рождены для власти – а это куда больше.

– Но, тем не менее, вы, Хэл, женились именно по любви! Даже вопреки последней воле нашего отца!

Теперь лицо Генриха побагровело. Он был не просто рассержен – король был в гневе. В какой-то миг Мэри показалось, что он сейчас ударит ее. Она так испугалась, что ухватилась за стол, чувствуя, как подкашиваются ноги, но тем не менее с языка было готово сорваться все что угодно. И глаз она не опустила.

В этот момент раздался мягкий голос Катерины:

– Мэри, это твоя судьба, твое предназначение. А волю Господню не обсуждают и не критикуют.

Генрих сказал ледяным тоном:

– Катерина права, и вам, миледи, следует смириться. Все уже решено, поэтому ведите себя, как принцесса, а не девчонка из Саффолка...

– Лучше быть девчонкой из Саффолка, чем сестрой короля, которую считают бесчувственной пешкой и двигают по своему усмотрению!

– Но готовят в королевы, – неожиданно подал голос Вулси. Он даже улыбнулся Мэри. – А что бы вы сами пожелали для себя, принцесса?

Как ни странно, этот вопрос словно бы разрядил обстановку, в глазах короля даже мелькнуло любопытство. Мэри бросила украдкой взгляд на Брэндона, который не поворачивался, казалось, весь поглощенный чтением какого-то сонета. Но в этой его неподвижности угадывалось чудовищное напряжение, и Мэри поняла это. Как и то, что в её неравной борьбе он ей не помощник.

– Более всего я бы желала не являть собой разменную монету в политической игре и напомнить вам, государь брат мой, что мы с вами одна плоть и кровь, и что для меня нет большего удовольствия, чем остаться в Англии, при вашем самом блистательном дворе Европы, стать вашей подданной и придворной... Со временем я бы, конечно, хотела выйти замуж, но здесь, дома, в Англии, выйти за какого-нибудь достойного дворянина, верного моему брату, которого бы он счел достойным возвеличить до своей сестры...

Впервые за все время Брэндон поднял глаза, и она увидела мелькнувшее в них молчаливое предостережение... почти мольбу. Мэри вдруг заплакала.

Генрих смягчился. Он все же любил Мэри. Король знал, какая она импульсивная, непредсказуемая, своевольная... и упрямая, как все Тюдоры. По сути, в них было много общего. Но он – король Божьей милостью, а она женщина и обязана повиноваться.

Принцесса стояла перед ним, глотая слезы, которые все текли и текли. Генрих мягко взял её руки в свои.

– Мэри, сестрица, я твой брат, глава семьи, и я твой король. Поэтому подчинись и не настраивай себя на бунт. Я хочу, чтобы состоялась твоя свадьба с Людовиком, а значит, она состоится. Сейчас же ты пойдешь в часовню и поблагодаришь Благословенную Деву за выпавшую тебе честь, и пусть доброта Богоматери и её молитвы помогут тебе избавиться от спеси и дерзости. А сегодня после полудня я представлю тебя французам как невесту их короля – и ты, моя дорогая, ответишь своим согласием.

– Я этого не сделаю!

Генрих так сжал её пальцы, что ей стало больно. Она поглядела на него и вдруг увидела самые злые и жестокие глаза, которые ей когда-либо приходилось видеть.

– Ты поступишь, как тебе велят.

– Нет!

Вся её воля, вся её любовь, вся вера в себя... и, конечно же, выпитое вино, придали ей храбрости. Она решила выложить свой последний козырь.

– Я не могу этого сделать, ваше величество! Так как это противоречит всем Божеским и человеческим законам. Ибо для всех – ив Англии, и на континенте – я все ещё являюсь помолвленной невестой эрцгерцога Карла.

Она вырвала пальцы из рук Генриха, даже встряхнула ими, словно стряхивая нечто ненужное.

Генрих побледнел.

– Я расторгну эту помолвку!

– Когда?

У неё появился шанс выиграть время.

– Когда? Когда!.. – почти взревел король, и вдруг неожиданно понял, что она права. Он не может объявить её невестой Людовика, пока не будет официального разрыва с первым женихом Мэри.