По сути, это было грубейшим нарушением этикета – той основы, чем пронизана и на чем держится придворная жизнь. Неудивительно, что дамы сразу выказали своё возмущение и расшумелись, но Мэри жестом остановила их. Если король, её брат, так велел, а королева не протестовала, им следует подчиниться.

У неё гулко билось сердце, когда её женщины одна за другой выходили из покоев с видом оскорбленной добродетели. Мэри даже ахнула, когда Брэндон вдруг совершил неслыханную вещь – закрыл за ними дверь, задвинув засов. Теперь они были совсем одни.

– Пречистая Дева!.. Чарльз, что ты делаешь, Чарльз?

Он не отвечал, глядя на неё каким-то особенным блестящим взором. Никакой ироничной безмятежности в глазах; его взгляд был более чем выразителен – он горел.

Мэри, прижав ладонь к горлу, медленно встала. Они молча смотрели друг на друга. Шелестели тяжелые шелковые портьеры, свет и тень чередовались, все казалось нереальным, и они словно плыли в каком-то воздушном замке.

– Чарльз... – прошептала принцесса.

Он вдруг стремительно подошел к ней и, прежде чем она успела опомниться, обнял и поцеловал. Он почти поднял ее, держа на весу, и целовал, целовал, целовал... пока она не прекратила слабые попытки вырваться и сама, восхищенная, ослабевшая и возбужденная до дрожи, не обняла его.

Мир кружился и плыл, и Мэри лишь беспомощно ахнула, когда Брэндон вдруг легко подхватив её под колени, понес к кровати. Она видела прямо перед собой его до странности серьезные глаза, его напряженное лицо. Она доверяла ему полностью, но ей было так страшно.

– Чарльз, что ты хочешь?... – слабо прошептала она когда он, уложив её на кровать, склонился над ней.

– Тебя, – шепнул он, и она не успела ничего сказать ничего возразить, когда он вновь припал к её устам.

Теперь он целовал её не столь лихорадочно, как то что, когда почти набросился на неё. Он целовал ее так как тогда, в Хогли – нежно и в то же время с такой страстью, что она забыла обо всем. Слабо скрипнула кровать, когда он лег рядом, и Мэри даже сквозь оглушающий стук сердца вдруг ощутила страх.

– Милый, это ужасно! Сюда могут войти... Могут понять... Это же смерть!

Она даже попыталась вырваться, но он удержал ее. Теперь он целовал её шею, плечи, и Мэри не знала, то ли отдаться тому огню и истоме, которые все сильнее охватывали ее... то ли опомниться, начать сопротивляться и этим спасти их обоих. Но, не имея на это сил, продолжала обнимать его, запускать пальцы в длинные, чуть влажные волосы, гладить сильную, напряженную спину Брэндона, жалея, что одежда не позволяет касаться его кожи.

Он поглядел на нее, и она вздрогнула, когда он стал расстегивать кнопки ее корсажа. Не сводя взгляда с её нежного, покорного лица, он спустил платье с плеч, отогнув край выреза. Она попыталась поймать его руку, но замерла, когда его ладонь накрыла её грудь, коснулась напрягшегося соска. Его прикосновения были осторожными и умелыми... ласкающими. Мэри вдруг стало жарко, содрогаясь, она почувствовала, как горячая волна разлилась где-то в глубине её тела, делая его слабым... и в то же время в ней словно крутилась какая-то бешеная комета, она дрожала, как в лихорадке.

– Я так хочу тебя, Мэри, – прошептал он у самых её губ. – Я с ума схожу, как хочу... а ты, чудесная моя? Хочешь ли ты меня?

Хочу – чисто мужское слово. Где-то в подсознании Мэри мелькнуло, что это постыдно, она не может его хотеть... не должна. Она даже попыталась взять себя в руки, вырваться, но он не отпускал ее. Как сквозь туман, Мэри видела, как его голова склонилась к её груди, и она задрожала, чувствуя, что ею полностью овладевает дикое, чувственное, сводящее с ума, желание... чтобы он делал с ней что угодно, чтобы целовал, чтобы накрыл собой. Она задыхалась, ловила ртом воздух и, непроизвольно выгнувшись, застонала, обнимая его, и едва не заплакала, когда он чуть отстранился, не хотела отпускать, тянула к себе.

– Ты хочешь этого, Мэри? Ты хочешь...

Она вся горела неведомым ей доселе желанием.

– Да, я хочу тебя! – сказала она наконец каким-то незнакомым низким и хриплым голосом, от которого он вздрогнул.

А потом разнял обнимавшие его руки, просто глядел на неё невероятными глазами, но не порывался больше возобновить эту чудесную игру.

– Тогда так и должно быть... Но не сейчас.

Она едва не всхлипывала: растрепанная, в растерзанной одежде, дрожащая...

Брэндон закрыл глаза и застонал. Потом, резко отвернувшись, сел на кровати.

– Давайте приведем себя в порядок, миледи.

Он встал, но она вдруг кинулась за ним, резко повернула к себе.

– Что ты делаешь? Что позволяешь себе?!

Она шептала это злым, срывающимся голосом, а потом, вдруг вспыхнув, отвернулась, лихорадочно приводя в порядок одежду.

Он мягко коснулся её плеча, но она сбросила его руку.

– Ты играешь мной! Ты мучаешь меня, ты...

– Нет, Мэри. Я мучаю лишь себя. Пойми... в любви есть многое, чего ты ещё не изведала. Я же твердо знаю, чего хочу. Но не могу. Пока. А хочу я любить тебя, Мэри, душой и телом, хочу чувствовать тебя своей, хочу касаться кожей твоей кожи... Ты мне нужна, Мэри...

Она недоуменно смотрела на него. Растрепанная, соблазнительная, в сползшем с плеч платье, которое почти машинально пыталась натянуть.

– Я ничего не понимаю, Чарльз.

Брэндон молчал, боясь, что совсем потеряет разум от её близости, что забудется настолько, что... что не сможет сказать, сделать то, зачем приехал.

Принцесса, не дождавшись ответа, отошла и, опустившись перед зеркалом, стала расчесывать волосы. Все ещё нервничая, сдерживала себя и кусала губы, чтобы не всхлипывать. Чарльз стоял за ней, и вдруг увидел след от синяка у неё на щеке. Он весь ещё дрожал, но, глядя на этот след от руки короля на ней, ощутил почти что боль.

– Выслушай меня, моя чудесная. Да, Мэри, ты победила, я болен тобой... и хочу тебя до самозабвения. И теперь я знаю, что и ты хочешь меня. Но ты должна уступить, должна стать женой Людовика, иначе нам никогда не быть вместе, а тебя просто замучают.

Она перестала расчесываться, изумленно глядя на его отражение у себя за спиной. Чарльз склонился к ней и поцеловал в плечо.

– Чудесная моя, в жизни нельзя иметь все сразу. Ты умная девушка и поймешь, что я хочу тебе сказать. Мы никогда не сможем любить друг друга так, чтобы это не было тайной. Но если ты станешь женой Луи, то получишь и корону Франции, и любовь брата, и меня. Я ведь сам составлял списки членов твоей свиты, и я вхожу в нее. Я поеду с тобой во Францию, Мэри, я буду все время рядом, а там... после твоей свадьбы, мы найдем способ быть вместе.

Она молчала, обдумывая его слова.

– Это бесчестно, – сказала она наконец. – И грешно...

– Да, любовь моя. Но такова жизнь. Меж тобой – сестрой короля и мной, простым рыцарем – лежит бесконечная пропасть. Но мы сможем проложить через неё свой тайный мост, чтобы находить время для встреч и утех любви. И это все, на что мы сможем решиться, сделать больше не под силу ни тебе, ни мне. Ведь если ты будешь продолжать упрямиться, тебе причинят много боли... а я, не в силах тебе помочь, просто сойду с ума. Так что не обрекай на боль ни себя, ни меня. И тогда наступит день, когда мы сможем быть вместе. О, какой это будет чудесный день!

Он посмотрел сверху на волнующий изгиб её шеи, на нежные округлости груди в вырезе платья и у него пересохло во рту. Но он сдержал себя, сдержал порыв вновь обнять ее – они и так были наедине дольше, чем полагалось, а он не мог больше рисковать. И Брэндон продолжал убеждать ее, объяснять, что то, что он предлагает – единственный путь для них.

– Чарльз, – тихо сказала Мэри, прервав его, – ты делаешь это для Хэла? Для того чтобы доказать, что тебе удалось заключить выгодную сделку и устроить все-таки этот союз?

Брэндон был спокоен. Но его светлые, легкомысленные глаза потемнели – такая боль отразилась в них.

– Клянусь всеми святыми, что делаю это только ради тебя, моя Мэри. Ибо иного выхода нет.