Леди Амелия Уайлдейл с супругом первыми опомнились от потрясения.

— Итак, — произнес лорд Уайлдейл, кланяясь Рейсу, — вас, кажется, есть с чем поздравить.

— Возражаю, — отрезал Ройс.

— И кто же счастливая леди? — добродушно поинтересовался лорд Эверн. — Очевидно, не леди Хеммел.

Ройс, застыв, медленно поворачивался, атмосфера накалялась от напряженного ожидания, и, прежде чем он ответил, Генрих прогремел из-за двери:

— Леди Дженнифер Меррик.

Ошеломленная тишина, воцарившаяся вслед за этим, нарушилась сперва громким смехом, резко оборванным, потом хихиканьем, потом глухим бормотанием опровержений и удивленными восклицаниями.

— Дженнифер Меррик? — повторила леди Элизабет, и ее томные глаза напомнили Ройсу о случившейся между ними некогда близости. — Не красавица, а дурнушка?

Мечтая лишь, как бы отсюда выбраться, Ройс отстранение кивнул и отвернулся.

— Она ведь уже совсем старая? — настаивала леди Элизабет.

— Не такая уж старая, чтобы подобрать юбчонки и удрать от Черного Волка, — тихонько встрял Греверли, выворачиваясь из середины толпы. — Вам обязательно придется битьем приучать ее к послушанию, правда? Немножечко пыток, немножечко боли, тогда она, может быть, согласится остаться в вашей постели?

Ройс сжал пальцы от желания придушить ублюдка. Кто-то рассмеялся, чтобы разрядить обстановку, и пошутил:

— Это битва Англии против Шотландии, Клеймор, только полем сражения станет постель, Я ставлю на вас.

— И я тоже! — выкрикнул кто-то еще.

— А я на женщину, — заявил Греверли. Пожилой джентльмен приставил ладонь к уху и окликнул приятеля, стоявшего ближе к герцогу:

— А? В чем там дело? Что стряслось с Клеймором?

— Ему придется жениться на потаскушке Меррик, — ответил приятель, возвышая голос, чтоб быть услышанным в гаме. — Что он сказал? — вытягивая шею, выкрикнула леди, стоявшая еще дальше.

— Клеймору придется жениться на потаскушке Меррик! — любезно передал пожилой джентльмен.

В поднявшемся вслед за тем гомоне лишь два дворянина в приемной оставались спокойными и молчаливыми — лорд Маклиш и лорд Дугал, эмиссары короля Иакова, ожидавшие подписанного соглашения о браке, которое им предстояло сегодня же ночью увезти в Шотландию.

За два часа новость облетела всех, от дворян до слуг и стражников, а потом и прохожих:

— Клеймору придется жениться на потаскушке Меррик!

Услыхав зов отца, Дженни вынуждена была отвлечься от воспоминаний о красивом сероглазом мужчине, занимавших ее мысли днем и ночью. Отложив вышивание, она бросила вопросительный взгляд на Бренну, поплотнее стянула на плечах темно-зеленый плащ и покинула веранду. Помедлила на галерее, заслышав громкий спор мужчин, и заглянула вниз, в зал. Самое малое два десятка мужчин — членов клана и дворян из близлежащих поместий — собрались вокруг огня с мрачными, грубо высеченными лицами. И брат Бенедикт тоже был там, и взгляд на его суровые, ледяные черты заставил Дженни поежиться от смешанного чувства стыда и тревоги.

Даже сейчас она могла припомнить каждое слово его бурной тирады, последовавшей за ее признанием в прегрешении с Рейсом Уэстморлендом. «Ты осрамила своего отца, свою страну и своего Бога, разнузданно возжелав сего мужчину. Ежели б ты не впала в грех похоти, отдала бы жизнь свою, но не честь!»И вместо очищения, которое Дженни всегда испытывала, исповедавшись в грехах, она ощутила себя грязной и почти лишенной надежды на спасение.

Вспоминая об этом теперь, Дженни сочла несколько странным, что он, перечисляя тех, кого она опозорила, поставил Бога на последнее по значению место. И, несмотря на отчаянное сожаление об истинном наслаждении, которое ей доставлял лорд Уэстморленд, отказывалась верить, будто Бог обвинит ее в заключении сделки. Во-первых, лорд Уэстморленд не требовал ее жизни, он требовал ее тело. Пусть она совершила грех, получив удовольствие в объятиях мужчины, не бывшего ее супругом, но само заключение сделки преследовало благородную цель спасения жизни Бренны — по крайней мере так она тогда думала.

Бог, о котором брат Бенедикт говорил такие пугающие слова, напоминая о Его гневном и справедливом мщении, был не тем Богом, которому Дженни часто изливала душу. Ее Бог был рассудительным, добрым и только самую чуточку строгим. Она даже надеялась, что Он поймет, почему она не в силах напрочь выкинуть из сердца редкостную сладость ночи, проведенной в объятиях Ройса Уэстморленда. Воспоминания о его пылких поцелуях, о словах восхищения и страсти непрестанно возвращались и терзали ее, и она ничего не могла с этим сделать. А иногда и не хотела ничего делать…

Дженни встряхнула головой, отгоняя эти мысли, и пошла в зал, испытывая усиливающееся с каждым шагом нежелание предстать перед мужчинами, собравшимися у камина. До сих пор она оставалась практически заключенною в Меррике, словно нуждалась в защите, желая, чтобы знакомые древние стены окружали ее со всех сторон, но, несмотря на добровольное затворничество, нисколько не сомневалась, что мужчинам в зале известно о ее прегрешении. Отец потребовал полного отчета о похищении и посреди объяснений прервал Дженни, прямо спросив, принудил ли ее Волк лечь с ним в постель. На лице дочери он прочитал ответ и, отвергнув попытки смягчить его гнев рассказом про сделку и заверением, что похититель не проявил к ней жестокости, выказал безграничную ярость. Громовые проклятия сотрясали стропила замка, и причина их не могла оставаться в тайне. Но кем считали ее сидевшие в зале мужчины — беззащитной жертвой или обычной потаскухой, — она знать не могла.

Отец стоял у камина, напряженно повернувшись спиной к гостям.

— Вы желали меня видеть, батюшка? Он заговорил, не оборачиваясь, и от его грозного тона по спине у нее побежали мурашки.

— Сядь, дочь, — велел он, и кузен ее, Ангус, мгновенно вскочил, предлагая свой стул. Поспешность и готовность, с какою он совершил сей жест вежливости, застали ее врасплох.

— Как поживаешь, Дженни? — спросил Гаррик Кармайкл, и она ошеломленно уставилась на него, а к горлу у нее подступил комок. Впервые после гибели Бекки отец ее заговорил с нею.

— Я… очень хорошо, — шепнула она, глядя на него и вкладывая во взгляд всю душу. — И я… благодарю вас, что спросили, Гаррик Кармайкл.

— Ты храбрая девчушка, — проговорил другой родич, и сердце Дженни заныло.

— Точно, — подтвердил следующий. — Ты настоящая Меррик.

В голове ее тотчас мелькнула радостная мысль, что, невзирая на необъяснимо мрачный вид отца, похоже, настает лучший день в ее жизни.

Теперь вступил Холлис Фергюссон, и его грубоватый голос звучал так, точно он приносил извинения от имени всех за их прежнее поведение.

— Уильям поведал нам обо всем, что случилось, покуда ты была в лапах этого дикаря, — как бежала на его собственном скакуне, и поразила злодея его собственным мечом, и изрезала их одеяла. Ты превратила его в посмешище своим побегом. Такая смелая девчушка, как ты, не натворила бы тех постыдных дел, в которых тебя обвинял Александр. Уильям нам доказал это. Александр ошибался.

Взгляд Дженни упал на лицо сводного брата, передав ему слова любви и благодарности.

— Я только рассказал правду, — проговорил он с ласковой улыбкой и непонятной грустью, возвращая ей взгляд, омраченный тяжкими предчувствиями.

— Ты Меррик, — горделиво объявил Холлис Фергюссон, — Меррик с макушки до пят. Ни один из нас никогда не дал Волку попробовать лезвие своего меча, а ты это сделала, хоть и совсем малышка да еще и девчонка.

— Спасибо вам, Холлис, — тихо молвила Дженни. Один только Малькольм, младший из сводных братьев, продолжал глядеть на нее, как прежде, и в его глазах читалась холодная злоба.

Отец резко обернулся, и вид его несколько омрачил счастье Дженни.

— Что-нибудь… Случилось что-то плохое? — нерешительно спросила она.

— Да, — отрывисто подтвердил он. — Наши судьбы решаются объединившимися монархами, а не нами.