К горлу Дженни, едва не удушив ее, подкатил комок при воспоминании обо всем случившемся прошлым вечером в замке, и она поняла, что монах прав. Ненавистные англичане заключали между собою пари, действительно делали в зале Меррика ставки на то, что муж скоро поставит ее на колени, тогда как собственные ее родичи могли только глядеть на нее, глядеть с гордыми окаменевшими лицами, словно считали ее позор своим собственным. Они надеялись, верили, что она отомстит за себя и за всех них, не пойдя ни на какие уступки.

— Хотя, — размышлял брат Грегори, — не могу понять, зачем ему понадобилось рисковать и навлекать на себя такие неприятности.

— Он вопил про какой-то заговор, — вымолвила Дженни сдавленным шепотом. — Откуда вам столько известно о нас, обо всем, что случилось?

— Новости о знаменитостях часто летят от замка к замку с поразительной быстротой. Мой долг и привилегия как брата во Святом Доминике — обходить народ Божий… пешком, на собственных ногах, — кисло подчеркнул он. — Хотя я провожу время среди бедняков, бедняки живут в деревнях. А где деревня, там замок; новости перекочевывают из господских дворцов в хижины нищих, особенно если эти новости касаются человека-легенды, такого, как Волк.

— Стало быть, позор мой всем известен, — сдавленно проговорила Дженни.

— Не секрет, — согласился он. — Но, по-моему, это не ваш позор. Вы не должны винить себя за… — Брат Грегори заметил ее жалобный взгляд и мгновенно преисполнился раскаяния. — Дорогое дитя, извините меня. Вместо того чтобы говорить о прощении и примирении, я веду речь о стыде и позоре, причиняя вам боль.

— Вам нет надобности извиняться, — дрожащим голосом молвила Дженни. — В конце концов вы тоже захвачены этим… этим чудовищем, вытащены из монастыря, как я была вытащена из постели, и…

— Ну-ну, — утешил он, чувствуя, что она находится на грани между истерикой и обмороком. — Я бы не утверждал, что захвачен. Собственно говоря, нет. Лучше сказать, я был приглашен ехать вместе с самым огромным мужчиной, какого когда-либо видел, на поясе у которого случайно висел боевой топор с рукоятью размером почти со ствол дерева. Так что, когда он любезно громыхнул: «Пошли. Вреда не будет», — я без промедления принял его приглашение.

— Я и его тоже ненавижу! — тихо вскрикнула Дженни, следя, как Арик выходит из леса, неся двух увесистых кроликов, обезглавленных ударами топора.

— В самом деле? — с недоумением и любопытством поинтересовался брат Грегори. — Нелегко ненавидеть человека, который не разговаривает. Он всегда так скуп на слова?

— Да! — мстительно подтвердила Дженни. — Ему… ему д-достаточно, — усиленно сдерживаемые слезы мешали ей говорить, — посмотреть на в-вас этими замороженными голубыми глазами, и в-вы уже знаете, чего он от вас хочет, и д-делаете, потому что он тоже ч-чудовище…

Брат Грегори обнял ее за плечи, и Дженни, больше привыкшая к бедам, чем к состраданию, особенно в последнее время, ткнулась лицом в рукав монаха.

— Я ненавижу его! — потерянно прокричала она, несмотря на предостерегающее пожатие пальцев брата Грегори. — Я ненавижу его! Ненавижу!

Стараясь взять себя в руки, она отодвинулась, и взор ее упал на пару черных сапог, прочно утвердившихся перед нею, поднялся вверх, от мускулистых ног и бедер к торсу и широкой груди, пока наконец не встретился с обрамленными длинными ресницами глазами Ройса.

— Я ненавижу вас, — сказала она ему прямо в лицо. Ройс изучал ее в невозмутимом молчании, потом перевел подозрительный взгляд на монаха и саркастически полюбопытствовал:

— Пасете стадо свое, брат? Проповедуете любовь и прощение?

К удивлению Дженни, брат Грегори не обиделся на едкий вопрос, а сконфузился.

— Боюсь, — горестно признался он, с опаскою неуверенно поднимаясь на ноги, — я тут столь же неопытен, как в верховой езде. Видите ли, леди Дженнифер — одна из первых моих овечек. Я лишь недавно тружусь для Господа.

— Да и не очень-то преуспеваете, — бесстрастно заключил Ройс. — Разве цель ваша — в подстрекательстве, а не в утешении? Разве так вы набьете кошелек и разжиреете на благодарности своих господ? Если дело в последнем, вам лучше бы посоветовать моей жене угодить мне, а не поощрять ее слова о ненависти.

В этот миг Дженни пожертвовала бы жизнью за то, чтобы рядом с ней стоял не брат Грегори, а брат Бенедикт, ибо с удовольствием посмотрела бы, как Ройс Уэстморленд выслушивает громоподобную отповедь, которою брат Бенедикт заклеймит наглого герцога. Но она снова ошиблась в молодом монахе. Хоть он и не кинулся в словесную атаку на Черного Волка, однако не отступил и не дрогнул перед бесстрашным противником:

— Как я догадываюсь, вы не высоко ставите тех, кто носит одинаковые со мною одежды. — Вообще ни во что, — отрезал Ройс. Дженни с тоской представила на полянке брата Бенедикта с налитыми гневом глазами, возвышающегося перед Рейсом Уэстморлендом, словно ангел смерти. Увы, брат Грегори выглядел просто заинтересованным и слегка озадаченным.

— Понятно, — вежливо сказал он. — Могу я спросить, почему?

Ройс Уэстморленд глянул на него с ядовитым презрением:

— Я не выношу лицемерие, особенно когда оно прикрывается святостью.

— Могу я попросить вас привести конкретный пример?

— Толстые попы, — отвечал Ройс, — с толстыми кошельками, читающие голодным крестьянам нотации о греховности чревоугодия и преимуществах нищеты. — Повернувшись кругом, он прошагал к костру, где Арик на импровизированном вертеле жарил кроликов.

— О Боже милостивый! — шепнула Дженни через минуту, не соображая, что начинает бояться за бессмертную душу того самого человека, которому только что желала погибели. — Должно быть, он еретик!

Брат Грегори бросил на нее странный задумчивый взгляд.

— Ежели так, то весьма благородный. — Оглянувшись, он пристально посмотрел на Черного Волка, развалившегося у огня рядом с охраняющим его гигантом, и тихо проговорил тем же задумчивым и почти радостным тоном:

— По-моему, весьма благородный.

На протяжении всего следующего дня Дженни стоически терпела каменное молчание своего супруга, в то время как в голове у нее лихорадочно вертелись вопросы, ответить на которые мог только он, и наконец к полуночи, придя в тупое отчаяние, не вытерпела и заговорила сама:

— Сколько продлится это нескончаемое путешествие в Клеймор, если, конечно, предположить, что путь наш нацелен именно туда?

— Дня три, в зависимости от грязных дорог. Семь слов. Все, что он произнес за несколько дней! «Неудивительно, что они с Ариком так единодушны!»— в неистовстве подумала Дженни, принесла в душе клятву больше не доставлять ему удовольствия, вновь заводя разговоры, и вместо того сосредоточилась на мыслях о Бренне, гадая, как та поживает в Меррике.

Через два дня она снова не удержалась, зная, что Клеймор должен быть уже близко, и переживая нараставшие с каждой минутой страхи перед тем, что ее там ожидает. Три коня, выстроившись в ряд, трусили шагом по сельским тропкам. В центре и чуть впереди ехал Арик. Она подумывала, не побеседовать ли с братом Грегори, но голова его была слегка опущена, и это могло означать, что монах молится, каковому занятию он предавался большую часть пути. Страстно желая поговорить хоть о чем-нибудь, отвлекшись от мыслей о будущем, она оглянулась через плечо на восседающего позади нее мужчину и спросила:

— Куда подевались все ваши люди, те, что скакали с нами к монастырю?

Обождала какого-нибудь ответа, но Ройс хранил холодное молчание. Потеряв в результате жестокосердного отказа даже поговорить с ней и рассудок, и осторожность, Дженни метнула в него бунтарский взгляд:

— Вопрос слишком труден для вас, ваша светлость? Насмешливые слова ударились о ледяную защитную стену, которую Ройс тщательно возвел вокруг себя, борясь с искушением, которое возникало на протяжении бесконечных трех дней пребывания в опасной близости с ее тесно прижатым к нему телом. Смерив ее тяжелым прищуренным взглядом, он прикинул, велик ли риск вступать в какую-либо беседу, и решил не вступать.