— Фигаро! Я никакая не ведьма!

— Ведьма, и я готов подтвердить это под присягой.

— Какие замечательные признания можно услышать, если притвориться парализованным! — Патриццио, улыбаясь самой отвратительной улыбкой в мире, вставал с пола. — Конечно, вы же не знали, что я наполовину инсектоид. А яды кактусов-самострелов на инсектоидов не действуют. Итак, герцогиня, даже ваш домоправитель признал, что вы ведьма! Ах, ах, ах, как обидно, что расследование закончилось, почти не начавшись! Я немедленно сообщу обо всем услышанном своей начальнице. Да, ваша светлость, именем короля вы арестованы до выяснения иных обстоятельств.

— Бред! — я вскочила с места. — Фигаро, как же вы могли…

— Я не могу идти против правды, ваша светлость. Вы ведьма. Все говорит об этом. Слишком много доказательств.

— Каких?! — мне показалось, что я сплю.

— А об этом мы поговорим особо. — продолжал улыбаться Патриццио.

Какое же ты мерзкое насекомое, мальчик.

Вы замечали, что время — величина крайне условная и непостоянная? Мне это мессер Софус растолковал как-то на досуге за рюмочкой мальвазии. В момент Абсолютной Точки, когда произошел Взрыв Сущего (сразу появилось и «когда»), пошел отсчет развития материи и энергии. Вот то время было абсолютным, потому что им не пользовался человек. А как только возник человек и стал измерять свое бытие, время раздвоилось. Абсолютное текло из ниоткуда в никуда и представляло вечность, а относительное было линейным в соответствии с ограниченными возможностями человеческого разума. Нет, если бы человечество интенсивно развивало свой разум и мыслило глобально, а не где достать пива и сосисок к ужину, тогда человечество постигло бы абсолютное время и вошло в вечность. Не знаю, правда, вошли бы за ним туда пиво и сосиски… И вообще, нужны ли пиво и сосиски в вечности…

А сейчас, пользуясь нашим прирученным, приземленным временем, мы, человеки, его так измучили, что оно при любой возможности мстит нам любыми доступными ему способами. Вы заметили, что когда долго ждешь и желаешь чего-то очень для себя хорошего, полезного, важного, чего-то дозарезу нужного, время тянется, как безразмерный каучуковый шланг. Тянется, тянется, тянется, и чем больше ты лелеешь себя надеждой: «Ну вот завтра! Ну вот на следующей неделе!!! Ну должно же это когда-нибудь случиться, это счастье, и у меня будет сапфировое колье (платье, кукла, самострел, подствольный гранатомет, президентская власть, мировое господство)» — дрына елового это случается. Вот прямо когда надо, я имею в виду. Когда наконец можешь купить себе вожделенное платье, ты уже на четыре размера больше его; получать в старости куклу и самострел — значит, заставить хохотать весь персонал дома престарелых, а уж с подствольным гранатометом может вообще такая гадость получиться… И мы, обманутые, взываем к судьбе: «Почему так? Почему я не получила того, что просила, именно тогда, когда нужно?!» А ответ прост. Это коварство времени. Время называет его Испытание Терпением. Зачем это Испытание нужно — непонятно, кому от этого лучше — тоже, но так устроен мир. И положите вы свой ржавый гранатомет, им только ворон пугать.

Но-о-о-о! Если в твоей судьбе звезды складываются в весьма непристойное сочетание, например Большой Кукиш в пятом доме Западлюги при растущей Фигне, тут уж время, что называется, торопится так, что его метафорические пятки сверкают! И судебные приставы стучат в одну дверь, когда в другую стучат серьезные пацаны с тяжелыми свинчатками (им ты тоже должен). А ведь договаривались подождать полгода! Что все вот так сразу-то! И засор в ванной! И кот сожрал кактус, и теперь его надо срочно везти к ветеринару… Продолжать можно до бесконечности. Суть ясна. Если гадости случаются, то со сверхвысокой скоростью и все разом.

Как, например, в моем случае.

…В детстве у меня было мало игрушек. Точнее, была одна — деревянный волчок. Его выстругал для меня какой-то постоялец в таверне моей приемной матушки, за что получил скидку на жареные колбаски. Я вертела этот волчок бесконечно, удивляясь, поражаясь тому, что только постоянное вращение не дает ему упасть.

Я это почему вспомнила. Я, Люция Монтессори, вдруг стала центром такого бешено вращающегося вокруг меня волчка. Словно весь замок пришел во вращение и время в нем закипело, как вода в котле, не давая ничего понять, ни даже хотя бы осмыслить.

Меня еще раз обвинили в ведьмовстве — теперь перед всем замком: раз — Фигаро, с официальной подписью под доносом, другой — помощник королевского следователя. Я была объявлена арестованной и неприкосновенной до решения Святой Юстиции и короля. С потолка спустилась госпожа королевский следователь, плотной слюдянистой нитью она оплела мне руки и капнула со жвала желтую ядовитую каплю — личную печать королевского следователя. С того момента ко мне были приставлены дюжие охранники, приехавшие со следовательскими санями. Они отпихивали всех желавших попрощаться, всех кричавших, что этому не верят. Я искала лицо Бабульки, но натыкалась на какие-то совершенно незнакомые лица, понимая, что вижу их, возможно, в последний раз.

— Оливия! — бешено вопила я, выдираясь из лап стражи. — Позаботьтесь об Оливии! Спасите Оливию!!! Сюзанна! Позаботься об Оливии!

Меня брякнули чем-то тяжелым по голове, и я, как полагается в подобных случаях, отключилась.

И стало мне мягко и спокойно, словно я снова ребенок и меня укладывает спать моя любимая мамочка, а на коврике у кровати уже устроилась верная Собака. На тумбочке стоит удивительная лампа-ночник: папа рассказал мне, что ночник изображает нашу планету, со всеми ее морями, океанами, островами и континентами…

— Спи, — мама целует меня в лоб. — Уже поздно.

— А ты спой мне песенку, как всегда…

— Люций, ты что угодно выклянчишь! Недаром папа говорит, что тебе ни в чем невозможно отказать.

— Но я же не о плохом прошу, а о твоей песенке!

— Хорошо.

Я ровно дышу, как дышу всегда, когда засыпаю. Я умею делать так, что даже ресницы на моих щеках кажутся крепко спящими. Мама смотрит на меня, целует и уходит. На своей щеке я чувствую ее слезу. Раньше мама никогда не плакала, пока мы жили в Городе-за-Светом. А теперь я часто вижу ее слезы. Особенно когда папы нет дома. Однажды папа даже накричал на маму. Я догадываюсь, почему это.

С нами нет Оливии.

Куда подевалась Оливия?

Ведь она моя старшая сестра!!!

Я вылезаю из кровати, приказываю Собаке не двигаться и бесшумно выскальзываю из комнаты. В коридоре уже включен ночной режим с программой звездного неба в проемах окон. Ночной режим обязательно поднимет тревогу, если я вздумаю разгуливать по дому в неположенное время, но я научился блокировать сенсоры, у меня это как-то само собой получается. Меня вообще легко слушается вся техника в доме, я все словно вижу до самой последней сути, и так же я вижу, что мама носит в себе огромное горе, а папа — огромный стыд, и это готово раздавить их.