В истории приватизации Снежнинской горной компании, а затем — ее приобретения корпорацией «Росинтер» было, конечно, немало белых пятен. Не то, чтобы совсем белых, но не слишком прозрачных, это уж точно.

Когда-то давно снежнинское предприятие, крупнейший в СССР производитель цветных металлов, жило спокойной и сытой жизнью. Вся продукция закупалась государством по оборонному заказу, заботиться о завтрашнем дне и принимать самостоятельные решения никому не приходило в голову. Но в начале девяностых грянул рынок, и жизнь в Снежном переменилась. Резко. Круто. Страшно.

«Оборонка» умирала. Госзаказ на металл некоторое время еще продолжал существовать, но за него уже не платили. Поскольку жить как-то было надо, под долги государства брались все новые и новые кредиты.

Вскоре стало понятно, что долги растут, а ситуация с госзаказом если и меняется, то в худшую сторону — государству уже не нужен был снежнинский металл, ни за деньги, ни даром. «Теперь — каждый сам за себя», — сказала власть, как когда-то капитан легендарного «Титаника».

Нужно было искать новые пути сбыта.

Никель, кобальт и медь оказались востребованы на мировом рынке. Казалось бы — вези да продавай, да получай горячие живые денежки, да ничего не бойся. Но мысль о том, что каждый сам за себя, была понята старым руководством Снежнинского комбината слишком буквально.

Откуда не возьмись, появились фирмы-посредники, взявшие у комбината подряд на реализацию снежнинского металла. Без них продавать востребованный на западе продукт оказалось никак нельзя. Однако и у самих посредников взять да организовать сбыт тоже отчего-то не получилось. Для этого пришлось обратиться к субподрядчикам. У тех тоже что-то там не срослось — и Снежнинский комбинат на рынке представляли уже компании третьего колена — суб-субподрядчики.

Фокус был несложен. Фокус был в том, что комиссионные посредников в сумме составляли около 80 процентов от продажной стоимости металлов. А все посреднические компании принадлежали на деле руководству комбината и нужным этому руководству людям из властных структур.

Оставшиеся после дележа копейки не покрывали расходов предприятия. Зарплату сотне тысяч рабочих платили от случая к случаю, оборудование, требующее постоянного дорогостоящего ремонта и модернизации, ветшало и выходило из строя. Просроченные кредиты — крупнейшие из которых принадлежали финансовым структурам «Росинтера» — не возвращались. Долги росли. В 1996 году состояние предприятия, к тому времени акционированного и превращенного в ОАО «Снежнинская горная компания», по-русски характеризовалось просто и коротко: жопа. Полная, беспросветная.

К тому времени один из ключевых постов в правительстве России занимал человек, чья способность мгновенно выдавать неожиданные решения была широко известна. Олег Старцев.

Оставив на Малышева растущую империю, носящую тогда имя ЮНИМЭКС-группы, Старцев окунулся в политику. Ему казалось, еще немного — и застрявшая в болоте безвременья страна дрогнет, выпростается из грязи и, медленно набирая обороты, двинется вперед. К другой жизни. К другим отношениям. К неоновому свету цивилизации, к строгим и ясным законам, к предсказуемой власти, к справедливым судам, к разумному государственному устройству…

Страна не двигалась. Любая попытка расшевелить, раскачать эту глыбу лишь глубже погружала ее в чавкающую трясину. Любые начинания рассыпались в прах, сталкиваясь с продажностью и трусостью чиновников, не желающих брать на себя какие бы то ни было решения, и тем более — отвечать за последствия.

Между тем, видно было, что долго так продолжаться не может. Впору было заработать икоту, бессонницу и запор на нервной почве, просматривая регулярные сводки о финансово-экономической ситуации в России. Закрывались предприятия, росла безработица, отсекались десятилетиями отлаженные кооперационные связи, не родившись, умирали отраслевые рынки. Доходные виды бизнеса в такой стране ограничивались полузаконными операциями с перекачкой бюджетных средств, спекуляцией валютой и ценными бумагами, да торговлей наркотиками.

Ни то, ни другое, ни третье Старцеву не подходило. Встречаясь с западными бизнесменами, он ловил себя на том, что почти завидует им. Они не стеснялись быть богатыми и довольными жизнью. Они не стеснялись своего бизнеса. Они строили дома и корабли, делали компьютеры и детские игрушки, перевозили грузы, добывали руду и нефть, проводили чистые и легальные операции с чистыми же и легальными деньгами.

В России тоже кто-то владел добывающими, перерабатывающими и производящими предприятиями. При этом добывалось мало, перерабатывалось плохо, а производилось так, что производимое никто не желал покупать.

Одной из важнейших причин такого положения дел молодые реформаторы, к числу которых, по утверждению газет, принадлежал и вице-премьер Старцев, видели в руководстве предприятий, в его неспособности — а часто и в нежелании — что-то изменить.

Ибо у руля предприятий оставались те, кому уже дано было имя пренебрежительное, но точное — красные директора.

Руководители советского призыва, выросшие на подачках и безнаказанности плановой экономики и в момент акционирования сумевшие прибрать к рукам значительные пакеты родных предприятий, искренне считавшие эти предприятия своими, не смогли адаптироваться к переменам, происходящим в стране.

Гибель системы государственного заказа оставила заводы и фабрики без гарантированного потребления их продукции. А значит — и без оборотных средств, потребных на поддержание производства, его модернизацию и освоение новых видов продукции. Внутренний рынок практически умер, на внешний нужно было пробиваться, а для этого требовались новые специалисты, новые подходы и — деньги, деньги, деньги… Деньги, которых не было.

Жалкие копейки, которые удавалось заработать, уходили чаще всего мимо кассы: их поглощали теневые структуры, как правило, самим красным директорам и принадлежащие. Предприятия же, лишенные финансирования, чахли и умирали.

У государства, владевшего основными промышленными активами, средств на поддержание промышленности не было. Средства были у нескольких финансовых групп — таких, как Группа ЮНИМЭКС. Каждая из финансовых структур готова была не только выложить деньги за право владения металлургическими и нефтяными гигантами, но и инвестировать в их развитие значительные суммы. Однако, гиганты оставались в цепких морщинистых руках красных директоров.

Государству нужны был деньги. Промышленности нужны были хозяева, способные думать по-новому и работать в условиях новорожденного российского рынка. Финансисты имели деньги, умели адаптироваться к переменам окружающего рынка и готовы были вкладывать силы и средства в производство — но в свое производство.

В такой вот ситуации и родилась в правительстве идея залоговых аукционов.

Идея была проста: раз государству нужны деньги, а частному капиталу — промышленные активы, то возьмите у частного капитала деньги и отдайте ему активы. Но не навсегда, а на время. На год, на два. Отдайте, и посмотрите, что он сможет сделать.

Наладишь работу, сохранишь людей, сумеешь отыскать сбытовую нишу и обеспечить портфель заказов — владей на здоровье. Не сумеешь — нечего тебе в промышленном секторе делать, вот тебе твой залог, и иди вон отсюда.

Идею принимать не спешили. Проекты лениво перетекали из инстанции в инстанцию, сопровождаемые уклончивыми резолюциями. За это время Старцев ушел в отставку и вернулся к ЮНИМЭКСОМ.

Идея постепенно обрастала слухами и сплетнями. Общество, озадаченное результатами ваучерной приватизации, реагировало по-разному: кто-то предрекал раздачу ценнейшего государственного имущества по дешевке, кто-то, многозначительно кивая, утверждал: «Все скупит Запад, чтоб превратить нас в рабов». Кто-то видел в залоговых аукционах чуть ли не панацею от всех финансовых и экономических болезней, постигших несчастную Россию с развалом старой системы. Эти последние пророчили золотые реки, которые потекут в государственный бюджет, и наполнят его до краев, и устроят всеобщее счастье.