– Имейте в виду, – говорил по дороге Миша, – тетке нельзя говорить, что Генка ее ищет.

– Почему?

– Это длинная история. Она думает, что Генка умер, и ее нужно сначала приготовить. Если ей так прямо и бухнуть, то у нее от радости может разрыв сердца случиться. Здоровье у нее очень хрупкое, тем более такой «племянничек», сами видите…

– Мы с ней почти незнакомы, – сказала Лена. – Она живет очень замкнуто.

– Вообще, – продолжал Миша, – абсолютно никому не говорите. И папе своему не говорите…

– Папа умер, – сказала Лена.

Миша смутился:

– Извини, я не знал. – И, помолчав, спросил: – Как же вы теперь?

– Одни живем. Работаем с Игорем «2 БУШ 2, воздушный аттракцион».

Они подошли к домику Бушей.

– Вот здесь она живет. – Лена показала на соседний дом.

Из-за высокого забора виднелась только крыша, покрытая на краях ноздреватой коркой снега.

– Как эта улица называется? – спросил Миша.

– Ямская слобода, – сказал Игорь. – Наш номер восемнадцать, а Терентьевых – двадцать.

– Хорошо ты искал! – Миша с упреком посмотрел на Генку.

– Не понимаю, – бормотал Генка, отводя глаза, – как это я пропустил…

– На этой стороне даже нет лыжных следов, – заметил Слава.

– Как – нет? – бормотал Генка, рассматривая дорожку. – Куда они делись?.. Стерлись! Ну конечно, стерлись. Видите, движение какое! – Он показал на пустынную улицу.

– Зайдемте к нам, – предложила Лена. – Мы, правда, три дня дома не были, но сейчас затопим, и будет тепло-тепло.

Домик был маленький и тихий. Пушистый иней лежал на окнах. Равномерно тикали на стене часы. Чуть скрипели под ногами половицы. Пестрые дорожки лежали на чисто вымытом полу. Большая керосиновая лампа висела над столом, покрытым цветастой клеенкой. На стене в рамах висели большие портреты мужчины и женщины. У мужчины были густые нафабренные усы, аккуратный пробор на голове, бритый подбородок упирался в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. «Точно так же, – вдруг подумал Миша, – как на дедушкином портрете там, в Ревске».

Лена переоделась в старое пальтишко, обула валенки и повязала голову платком. Она выглядела теперь деревенской девочкой с большими синими глазами и прямым носиком.

– Пошли за дровами, – сказала она Игорю.

– Мы принесем! – закричали мальчики. – Покажите где.

Всей гурьбой вышли во двор. Лена отперла сарай. Миша и Генка начали колоть дрова. Слава и Игорь носили их в дом. Лена, позвякивая ведрами, ушла за водой.

Генка вошел в азарт.

– Мы их все переколем, – бормотал он, замахиваясь топором. – Зачем вам каждый раз возиться…

Полено никак не поддавалось.

– Брось ты его, – сказал Миша, – возьми другое.

– Нет, – Генка раскраснелся, буденовка его сдвинулась на самую макушку, – полено упрямое, но и я тоже…

Вскоре обе печи в доме запылали ярким пламенем. Ребята уселись вокруг печи в маленькой кухне: Лена и Слава на стульях, а остальные – на полу.

– Вот так и живем, как видите, – сказала Лена. – Приезжаем сюда только в свободные дни, когда не выступаем.

– Нужно переехать в Москву, – пробасил Игорь.

– А мне жалко, – сказала Лена, – здесь папа и мама жили…

Пламя в трубе протяжно завывало, огненные пятна заплясали на полу.

– Мы здесь всю неделю будем, – сказала Лена. – Приезжайте к нам в гости.

– Не знаю, – сказал Миша, – на этой неделе мы будем очень заняты. Завтра на сборе отряда решается вопрос о передаче в комсомол. Если нас передадут, то нужно пройти бюро ячейки, ячейку, райком.

– Вы уже комсомольцами будете? – удивилась Лена.

– Да. – Миша помолчал, потом спросил: – Скажи, у вас есть чердак?

– Есть.

– Из него виден двор Терентьевых?

– Виден. Зачем тебе?

– Хочу посмотреть.

– Пойдем, покажу.

Миша и Лена вышли в холодные сени и по крутой лестнице поднялись на чердак.

– Дай руку, – сказала Лена, – а то упадешь.

Они перелезли через стропила и подошли к слуховому окну.

Поселок лежал большими квадратами кварталов; за ним темнел лес, разрезанный надвое дальней железнодорожной колеей.

От домов, сараев, заборов повсюду чернели на снегу длинные тени. Телеграфные провода струились от столба к столбу, фарфоровые ролики комочками ютились на перекладинах. Было светло почти как днем.

Лена стояла рядом с Мишей. Лицо ее, освещенное луной, казалось совсем прозрачным, только чернели на нем тонкие брови и длинные, загнутые вверх ресницы. Она держала Мишу за руку, и оба они молчали… Миша посмотрел на соседний терентьевский двор. Он был большой и пустой. Вдоль забора тянулись постройки и лежали сваленные бревна.

Завыл где-то гудок паровоза и сразу оборвался.

Миша смотрел на терентьевский двор и вдруг увидел, что дверь дома открылась. На заднее крыльцо вышел высокий человек в накинутом на плечи полушубке. Он стоял спиной к Мише и курил. Потом он бросил окурок в снег и медленно повернулся. Миша изо всех сил сжал руку Лены.

Это был Никитский…

Домой ребята вернулись поздно вечером.

Мама сидела за столом и читала книгу. Она обернулась к Мише и молча укоризненно покачала головой.

– Понимаешь, мама, – быстро заговорил Миша, – встретили в Пушкине знакомых, вот и задержались. Я там и поужинал, так что ты не беспокойся. – Он заглянул через ее плечо в книгу. – Ты что читаешь? А… «Анна Каренина»…

Она почувствовала в его голосе равнодушие и спросила:

– Тебе не нравится?

– Не особенно. Я больше «Войну и мир» люблю. – Миша сел на кровать и начал раздеваться.

– Почему?

– Почему? В «Войне и мире» герои все серьезные: Болконский, Безухов, Ростов… А здесь не поймешь, что это за люди. Стива этот – бездельник какой-то. Ему сорок лет, а он из себя все деточку строит.

– Не все герои легкомысленны, – возразила мама. – Например, Левин.

– Да, Левин, конечно, посерьезней. Да и то его ничего, кроме своего хозяйства, не интересует.

– Видишь ли, – мама медленно подбирала слова, – это были люди своего времени, своего общества…

– Я понимаю. – Миша уже лежал под одеялом, заложив руки под голову. – Это великосветское общество. Но и в «Войне и мире» тоже рисуется великосветское общество. А посмотри, какая разница. Там люди имеют какие-то цели, стремления, сознают свой долг перед обществом, а здесь не поймешь, для чего живут эти люди – например, Вронский, Стива. Вот скажи: ведь человек должен иметь какую-то цель в жизни?

– Конечно, должен, – сказала мама, – но, по-моему, каждый из героев «Анны Карениной» имеет цель. Правда, эти цели сугубо личные: например, личное счастье, жизнь с любимым человеком. Маленькие цели, но всё же цели.

Миша поднялся на локте:

– Какая же это цель, мама! Если так рассуждать, то каждый человек имеет цель. Выходит, у алкоголика тоже есть цель: каждый день пьянствовать. И у нэпмана: деньги копить. Я вовсе не о такой цели говорю.

– А о какой же?

– Ну, как бы тебе сказать… Цель должна быть возвышенной, понимаешь? Благородной.

– Всё же?

– Ну, например, мы вот на днях разговаривали с Константином Алексеевичем. Он сам рассказывал. Раньше он служил только из-за денег. Где больше платят, там и служит. Значит, у него цель не возвышенная. А если он сейчас работает круглые сутки и хочет восстановить фабрику, чтобы у нас в стране было много товаров, – значит, у него цель благородная. Может быть, я привел неудачный пример, но я так понимаю.

– Чем же он виноват? Ведь раньше он не мог ставить себе такой цели. Он работал у капиталиста, и, конечно, ничто, кроме жалованья, его не интересовало.

– Значит, он не должен был работать, – решительно ответил Миша. – Ведь папа не работал на капиталистов.

– Не совсем так, – мама качнула головою, – папе приходилось работать и у капиталистов.