Элинор усмехнулась:

— Я справлюсь гораздо быстрее, чем ты, полагаю. Мое сердце теплеет по отношению к Вильяму Солсбери. Это письмо так похоже на каракули моего деда, что я должна любить Солсбери уже за одно это. Иди разоружайся, Иэн, а я потороплю с обедом и потом примусь за твое письмо.

За неделю до того, как письмо Солсбери было доставлено в замок Роузлинд, Солсбери сам читал письмо от своей жены. Закончив, он некоторое время смотрел в пространство. Постепенно довольная и нежная улыбка смягчила обеспокоенное выражение его лица. Он вздрогнул и встал. Он сделал все, что мог, и снова потерпел неудачу, а Джон окончательно впал в апатию. Раз он не мог сделать больше ничего полезного, то следовало бы возвращаться домой. Продолжая улыбаться, он, захватив письмо с собой, отправился просить аудиенции у брата.

— Леди Эла больна серьезнее, чем обычно, — сообщил он королю.

Джон поднял на него скучные глаза. Было известно, что королева вынашивает ребенка, и Джон с законным оправданием, что не смеет касаться своей жены из страха навредить своему долгожданному наследнику, веселился с дюжиной леди одновременно. К чему бы то ни было другому у него не осталось ни интереса, ни сил. Тем более он хорошо знал леди Элу и не сомневался, что трехмесячное отсутствие супруга заметно ухудшило ее слабое здоровье. Он лениво улыбнулся, жестом разрешив Солсбери ехать.

— Я не знаю, брат, почему ты не задушишь ее, — сказал на прощание Джон. — Уверяю тебя, не найдется ни одного человека, который не назовет это оправданным убийством. Во всяком случае, именно я буду твоим судьей.

— Я привык, — ответил Солсбери, ухмыляясь. — С мужчиной случаются вещи куда худшие, чем жена, жаждущая его общества. Она чувствует себя лучше, когда я с ней.

— Тогда поезжай. Даже я уже получил письма.

— Мне очень жаль, Джон. Я скажу ей больше так не делать. Мигрень Элы не должна тебе докучать.

— Не ругай ее, — безразлично произнес Джон. — Уверяю тебя, ее письма совсем не беспокоили меня.

«Конечно, — подумал Солсбери, поклонившись в дверях, — сейчас-то тебя ничто не беспокоит». В другое время он мог бы попытаться расшевелить брата, но в данный момент был доволен сонливостью Джона. Когда король очнется от своей меланхолии, он начнет проявлять лихорадочную деятельность, и Солсбери беспокоился, к каким последствиям эта лихорадка сможет привести.

Для начала король вернется в Англию — окрыленный успехами во Франции, он уже решился на новый виток налогов. Далее он, без сомнения, начнет давить на папу, чтобы тот утвердил епископа Норвичского архиепископом Кентерберийским. Меньшим по масштабу, но важным для вовлеченных в него людей делом со вдовой, на которой хочет жениться Иэн де Випон, король, безусловно, займется в числе первых.

Солсбери вздохнул. Он понимал, что этой женщине уже когда-то было сделано предложение, и она отвергла авансы Джона. Солсбери от всего сердца сожалел о привычке своего брата вмешиваться в дела вдов и дочерей крупных землевладельцев. Одно дело — затащить дочку какого-то мелкого рыцаря в свою постель. Тут отец обычно бывал только польщен, потому что либо он получал за девушку небольшое имение, либо ее выдавали замуж за другого мелкого рыцаря, который тоже только рад был получить милость короля за небольшую цену лишения девственности его жены. Однако совсем другое дело снова пытаться играть с женой такого человека, как Саймон Лемань.

Что ж, думал Солсбери, он сделал все, что мог, — то есть ничего. Ему было жаль эту женщину, но де Випон мог удовлетвориться какой-то другой богатой наследницей. Тут он остановился как вкопанный. Чепуха! Иэна не интересовали земли вдовы. Он говорил в основном о детях, а если Джон отдаст эту женщину кому-то из предполагаемых им людей…

По коже Солсбери пробежал холодок. Мальчик не проживет и недели, а судьба девочки может оказаться и того хуже. Он вдруг ясно представил себе лицо Иэна, когда тот говорил о детях, и столь же ясно вспомнил милость Иэна по отношению к Джеффри. Иэн был лояльным вассалом короля, но всякой лояльности есть предел. У Леманя были и другие друзья — Пемброк и Лестер, — и лорд Ллевелин Уэль-ский тесно связан с де Випоном.

Солсбери чуть было не вернулся попытаться урезонить Джона. Вкупе с новыми налогами подобный шаг — насильственный брак богатой и влиятельной леди с одним из своих фаворитов низкого происхождения — мог стать маленькой искрой, которая разожжет большой пожар восстания. Но Солсбери понимал, что сейчас уговаривать Джона бессмысленно. Джон будет только улыбаться и говорить, что это все неважно, или даже пообещает сделать то, чего требует Солсбери, однако ни видимое безразличие, ни подобное обещание не остановят его от мести, когда он вновь обретет свою необузданную энергию.

Письмо Солсбери оказалось не таким уж сложным для расшифровки, когда Элинор присмотрелась внимательнее, собираясь переписывать, но содержание его было настолько пугающим, что в глазах Элинор потемнело. Чувство вины захлестнуло ее. Когда Иэн сказал, что женится на ней, хочет она того или нет, он знал о замыслах короля. Она надеялась, однако, что они успеют пожениться прежде, чем король Джон вспомнит о своей мести, и, следовательно, месть не выплеснется на Иэна. Но теперь оказывалось, что уже слишком поздно. Достаточно ли она сопротивлялась? Приводила ли она нужные аргументы, чтобы отговорить его? Воистину, желание так затуманило ей голову, что в ее возражениях не было ни убежденности, ни искренности. «Я могла бы избавить его от данного слова», — думала она, но тут же зло упрекнула себя в бесчестье. Успокаивая совесть, она оскорбила бы Иэна.

Нужно многое обсудить, а времени оставалось совсем мало. Элинор вспомнила, как Иэн сказал ей, что собирается предпринять еще один рейд. Это означало, что его, вероятно, не будет всю ночь, и у них не появится возможности поговорить, когда дети уйдут спать. Она задумалась, а затем подозвала служанку и приказала ей усадить оруженосцев Иэна и Адама с Джоанной за стол Бьорна.

Уроки учтивости, конечно, хороши, но когда не мешают более важным делам. Когда все было готово и детям не терпящим возражений тоном было еще раз приказано сесть, где велено, Элинор послала слугу пригласить за стол Иэна. Он вышел из спальни с растрепанным и сонным видом и таким молодым и красивым, что у Элинор заняло дух. Хоть Иэн явно еще не отошел от сна, но сразу заметил, что высокий стол накрыт на двоих. Он указал жестом на другой стол, стоявший неподалеку, и сказал Оуэну и Джеффри.

— Садитесь и ешьте. Сегодня мы с леди Элинор обслужим себя сами. У нас нет времени на соблюдение этикета. Но вы и с леди Джоанной следите за своими манерами. Я буду приглядывать за вами. И оба следите, чтобы мастер Адам вел себя как джентльмен. — Затем он протянул руку, и Элинор в соответствии с приличиями положила пальцы на его запястье. — Не все в порядке, я подозреваю? — сказал он тихо.

—Да.

— Что ж. — Он вдруг рассмеялся и пожал плечами. — Ты хочешь сначала выслушать мои плохие вести, или мы поговорим о Солсбери прежде, чем переходить к разбойникам?

Он отодвинул скамью так, чтобы Элинор могла обойти ее, не приподнимая своих юбок, затем задвинул ее на место и, перешагнув, сел сам. Движение его было столь наработанное, механическое и Иэн выглядел таким спокойным, что Элинор почувствовала укол ревности: ему, видимо, часто приходилось иметь дело с придворными дамами.

— Значит, преступники скрываются не на моих землях?

— Да, и не в Роуленде тоже.

— Это означает, что они должны располагаться в Бир-ском лесу или на церковных землях южнее Уолтхэма. Ты хорошо знаком с епископом Винчестерским. Разве он не позволит тебе преследовать их на своей земле?

Иэн опять изумился. Его убеждение, что женщины — это всего лишь красивые и беспомощные идиотки, полезные только для дела рождения сыновей, колебалось способностями Элинор схватывать самую суть. Саймон всегда говорил, что Элинор могла бы сама управлять имением, за исключением разве что ведения военных действий. Однако Иэну никогда не приходилось говорить с ней об этом. Когда Саймон был здоров, их разговоры обычно касались политики, а не охоты за бандитами или контроля за вассалами. А за последние полтора года он видел Элинор в ужасном расстройстве, поглощенную болезнью Саймона. Ему встречались и другие самостоятельные женщины — Николя де ля Эй, например, — но их способности несколько блекли в сочетании с их личностью. Они были мужеподобны как по поведению, так и внутренне. Иэну казалось, что только Элинор была истинно женственной — даже когда несла тяжелый груз.