Джек собирался встретиться с сообщниками лишь с наступлением темноты, а до тех пор ему решительно нечем было себя занять. Поразмыслив, он не нашел предлога, чтобы не ехать в Белгрейв. Кроме того, Джек намеревался всего лишь взглянуть на замок. И, возможно, поискать способ вернуть кольцо старой леди. Джек подозревал, что старуха дорожила этим кольцом. Он мог бы выручить за него кругленькую сумму, но знал, что никогда не сможет заставить себя продать его.

В придачу к обильному завтраку Джек проглотил и дьявольское пойло, услужливо поданное трактирщиком – пройдоха поклялся, что его снадобье кому угодно прочистит голову. Джек успел лишь угрюмо буркнуть: «Яичницу», и трактирщик тотчас выпалил: «Я мигом принесу то, что вам нужно». Поразительно, но варево подействовало (что и позволило Джеку справиться с не в меру щедрым завтраком). Взгромоздившись на лошадь, мистер Одли неспешной рысью потрусил в сторону замка Белгрейв.

Последние несколько дней Джек много разъезжал по округе, но только сейчас с любопытством вгляделся в окружавший его пейзаж. Деревья, не вызывавшие у него прежде особого интереса, по какой-то неведомой причине вдруг привлекли его внимание. Его заинтересовала необычная форма листьев, темно-зеленых, с нежной серебристой изнанкой, беззащитно открывавшейся навстречу порывам ветра. Здесь повсюду пестрели цветы. Некоторые из них были ему знакомы – такие же росли и в Ирландии. Но другие он видел впервые. Должно быть, эти встречаются только в болотистых долинах Линкольншира.

Странное чувство охватило Джека. Хотя кто знает, о чем думают люди в такие минуты? Может быть, тот же самый пейзаж видел его отец всякий раз, отправляясь на верховую прогулку по этой дороге. И возможно, если бы не злосчастный шторм в Ирландском море, сам Джек играл бы ребенком среди этих цветов и деревьев. Джек понятия не имел, где обосновались бы его родители – в Англии или в Ирландии. Отец собирался представить молодую жену своим родственникам, Кавендишам, он вез Луизу в Англию, когда корабль пошел ко дну. Тетя Мэри говорила, что Джон хотел сначала показать жене Линкольншир, а уж потом они решили бы, где остаться.

Джек остановился и, поддавшись неясному порыву, сорвал с дерева лист. «Дома, в Ирландии, листья куда зеленее», – тотчас заключил он. Сущая ерунда, конечно, но каким-то непостижимым образом Джека это задело.

Швырнув лист на землю, он нетерпеливо фыркнул и пришпорил коня. Как ни смешно, но Джек испытывал легкое чувство вины, оттого что задумал взглянуть на замок. Силы небесные, он ведь даже не собирался знакомиться с обитателями Белгрейва, не то что искать себе новую семью. Он был обязан Одли слишком многим.

Он хотел лишь увидеть замок. Издалека. Узнать, что могло бы случиться и, к счастью, не случилось. К счастью? А может, к несчастью? Джек понесся вперед галопом, позволив ветру подхватить воспоминания и унести прочь, будто пригоршню сухих листьев. Яростная скачка несла с собой очищение, почти искупление, и, сам того не заметив, Джек неожиданно оказался в конце подъездной аллеи. Остановив лошадь на всем скаку, он смог лишь изумленно выдохнуть: «О Боже!».

Грейс едва держалась на ногах от усталости.

Минувшей ночью ей удалось немного поспать, но сон был коротким и прерывистым. Хотя герцогиня провела в постели все утро, компаньонка не могла позволить себе подобную роскошь.

Старуха упрямо требовала, чтобы ей поправляли подушки, выравнивали их по горизонтали и вертикали, располагая под определенным углом.

Она беспокойно ворочалась с боку на бок, отказываясь даже слегка приподнять голову, и все же умудрилась вызвать Грейс звонком шесть раз… В первый же час после пробуждения.

Наконец герцогиня углубилась в чтение писем, хранившихся в письменном столе ее покойного мужа, – Грейс выудила их со дна ящика; перевязанная лентой пачка лежала в коробке с надписью «Джон, Итон».

Спасена благодаря листкам, выдранным из ученической тетрадки. Кто бы мог подумать?

Однако передышка оказалась недолгой. Не прошло и двадцати минут, как драгоценный отдых Грейс был безжалостно прерван появлением леди Элизабет и Амелии Уиллоби, прелестных белокурых дочерей графа Кроуленда, давних соседей и – что всегда с удовольствием отмечала Грейс – добрых подруг.

С Элизабет Грейс связывала особенно тесная дружба. Девушки были ровесницами и, до того как положение Грейс резко изменилось из-за смерти родителей, проводили немало времени вместе. Тогда Грейс считалась вполне подходящей компанией для графской дочери. Разумеется, все вокруг понимали, что Грейс не приходится рассчитывать на блестящее замужество, которое ждет девочек Уиллоби, а уж о лондонских сезонах ей нечего и мечтать. Но здесь, в Линкольншире, подруги если и не считались ровней, то, во всяком случае, принадлежали к одному кругу. На балах при Линкольнширской ассамблее никто не чванится друг перед другом.

Когда же девушки оставались одни, различие в общественном положении для них попросту не существовало.

Амелия была всего на год моложе Элизабет, но в детстве эта разница в возрасте казалась девочкам непреодолимой пропастью, поэтому Грейс не так хорошо знала младшую из сестер Уиллоби. Впрочем, совсем скоро все должно было измениться. Амелия с самой колыбели считалась невестой Томаса. На ее месте вполне могла бы быть Элизабет, но старшая сестра еще во младенчестве была обещана другому молодому лорду (граф Кроуленд предпочитал ничего не оставлять на волю случая). Однако жених Элизабет умер совсем молодым. Леди Кроуленд, не отличавшаяся тонким чувством такта, тут же заявила, что это создает ужасные неудобства, но бумаги, скреплявшие союз Амелии и Томаса, были давно подписаны, и оба семейства сочли за лучшее оставить все как есть.

Грейс никогда не говорила с Томасом о его помолвке. Хоть они и считались друзьями, герцог никогда не стал бы обсуждать с ней такую личную тему. И все же Грейс давно подозревала, что Томаса вполне устраивает нынешнее положение дел. Звание жениха удерживало на почтительном расстоянии девиц, мечтающих о замужестве, равно как и их мамаш. Тем не менее благородные английские леди считали нужным подстраховаться, и беднягу Томаса повсюду окружали толпы женщин, стремившихся показать себя в наилучшем свете, на случай если Амелия вдруг исчезнет с горизонта. То бишь умрет или решит, что не желает становиться герцогиней. «Как будто у нее есть выбор», – вздыхала про себя Грейс.

Но хотя жена – куда более надежное средство устрашения, чем невеста, Томас упорно тянул с женитьбой, за что Грейс мысленно упрекала его в ужасающей бесчувственности. Амелии едва исполнился двадцать один год, и, по словам леди Кроуленд, в Лондоне к ней охотно посватались бы по меньшей мере четверо мужчин, если бы не видели в ней чужую невесту, будущую герцогиню Уиндем.

(Элизабет утверждала, что возможных женихов скорее трое, чем четверо, но несчастная неприкаянная Амелия по-прежнему уже не первый год болталась между небом и землей.)

– Книги! – объявила Элизабет, входя в холл. – Возвращаем, как и обещали.

Леди Кроуленд по просьбе дочери взяла у герцогини почитать несколько книг. Вообще-то графиня не увлекалась чтением, помимо колонки светских сплетен в газете ее мало что интересовало, но возвращение книг служило хорошим предлогом для визитов в Белгрейв, а леди Кроуленд никогда не упускала случая устроить так, чтобы Амелия лишний раз попалась на глаза Томасу.

Ни у кого язык не поворачивался сказать графине, что Амелия почти не видит Томаса, бывая в Белгрейве. Чаще всего бедняжке приходилось составлять компанию вдовствующей герцогине. Впрочем, выражение «составлять компанию» вряд ли способно передать, что в действительности происходило в гостиной замка, когда Августа Кавендиш удостаивала беседой юную леди, собиравшуюся влиться в семью и продолжить род Уиндемов.

В искусстве выискивать недостатки и разносить жертву в пух и прах вдовствующей герцогине не было равных. Пожалуй, здесь старуха проявляла подлинный талант.