Охваченная привычным волнением, я в смятении глядела на детей.

Во мне крепло и твердело ожидание чего-то страшного и отвратительного. Я чувствовала это. Я знала… И словно в подтверждении моих слов в нескольких шагах от девочек я увидела Вестника. Конь молча, не двигаясь стоял в траве и глядел на нас.

Высокий, породистый, тёмно-мышастой масти, и с густой челкой на глазах. Он не вороной, но ненамного лучше него.

Летнее небо потускнело. Словно ослабев бесшумно осел теплый ветер. Трава и листья больше не качались от его дуновений. Летний день померк, теряя краски. А девочки вдруг остановились, застыли. Розовый мяч упал на траву, неспешно покатился в сторону.

Часто, нервно дыша я мотала головой из стороны в сторону. Все девчонки вокруг меня вдруг опустили голову и руки. Все стояли одинаково понуро, молча, покорно.

— Что… — начала я.

И тут сверху к каждой из них точно щупальца или длинные языки спустились сотни красных нитей. Я поперхнулась криком ужаса, глядя, как нити опутывают девочек. На моих глазах обвязанные нитями девочки обманчиво легко взмывали вверх одна за другой. Я задрала голову вверх и увидела, что небо над моей головой побагровело, а облака почернели. Я не кричала. Я только задыхалась, одержимая бессильным кошмаром происходящего.

Все восемь девочек безжизненно повисли на красных нитях, которые густо обвили ветви старого кряжистого древа с черной корой. Все восемь девочек были облачены в зеленые платья. На их глазах темнели кружки пуговиц, а губы были стянуты грубыми черными стежками.

— Нет… — пролепетала я. — Нет… Нет не может быть… Неужели… Но…

Несколько секунд назад девчушки весело играли в мяч под летним солнцем. И вот они уже висят над красных путах. Навсегда затихшие и опустевшие. Им никогда уже не играть в мяч в летний день, им никогда уже не смеяться, и никогда не радоваться своей беззаботной детской жизни… Кто-то за них решил, что жизнь им больше ни к чему.

С дрожащими губами, приоткрыв в страхе рот я глядела на покачивающиеся тела детей. Парализованная окутывающим меня хладным чувством кошмара, с трудом вдыхая горький воздух я глядела на сотворенное очередным чудовищем зло. Чёрное, гадкое, непростительное и пугающее зло. Зло, которое нарушает все мыслимые устои человеческой жизни и всего этого мира.

Убийство. Убийство детей. Убийство беспомощных, не успевших пожить детей сирот. И первое, и второе, и третье страшнейшие, что способен совершить человек… Человек? А точно человек?..

Дурманящее ужасом воспоминание медленно, словно нехотя выцвело и рассыпалось хрупким пеплом на фоне зимнего ландшафта.

Я стояла перед черным деревом, и отстраненным, пустым взглядом смотрела перед собой.

Вокруг меня вилась слабая метель. Я медленно закрыла глаза.

Они были передо мной. Они были у меня в голове. Все восемь девочек. Все они улыбались, смеялись, играли. Они просто хотели жить… Просто улыбаться, просто смеяться, играть и… жить, как все мы. Я тяжело, с трудом проглотила распирающий горло черствый комок.

Я открыла глаза, подняла взор на черные ветви старого дерева.

— Я сделаю всё, что в моих силах… — прошептала я едва слышно, с тихой, клятвенной яростью.

Я говорила это им. Их воспоминаниям. Их боли и страданиям, которые они пережили. Я несколько моргнула, вновь чувствуя теплые слезы на ресницах.

— Роджеровна?

Я обернулась. Лерка стояла возле меня, с опасливым взглядом на лице.

— Роджеровна, что случилось? — голос Логиновой дрогнул.

Я посмотрела на снег под ногами, затем снова на Лерку и проговорила:

— Он не останавливался, Лер…

— Что? — поморщилась Лерка. — Кто?..

— Портной. — обманчиво равнодушным голосом ответила я. — Говорили, что он перестал… Ушел… Исчез… А он… Он был здесь… Всё это время…

— Роджеровна, — Лера вплотную подошла ко мне, взяла за плечи. — Что ты видела?

Я посмотрела в её малахитовые глаза и чуть дёрнула плечами.

— Как обычно.

Лерка понимающе кивнула.

— Кровь, убийства, и страдания?

— Последствия человеческих поступков, — горько усмехнулась я.

Мы вышли с территории приюта, подошли к Леркиному автомобилю.

Я всё ещё была сама не своя. Логинова украдкой настороженно поглядывала на меня. А я думала о тех девочках. Ужасающее видение не шло у меня из головы. Я не могла избавиться от настырного образа повешенных на дереве девочек в зеленых платьях.

Лерка открыла дверцу, села за руль. Я, с рассеянным видом тоже взялась за ручку дверцы, но так и осталась стоять на месте.

Лерка, сильно наклонившись в бок, открыла мне дверцу.

— Ну, чего ты опять застыла?.. Роджеровна?

Я ничего не ответила. Глядя на Леру ошарашенными глазами, я вынула руку из правого кармана куртки и опустила взгляд. У меня вырвался судорожный вздох. Лерка сдавленно выругалась.

У меня в руке был спутанный комок красных нитей. Я брезгливо отбросила его. Комок нитей упал в снег, но от него нити тянулись к моему карману. Я лихорадочно начала вытягивать нити из кармана своего куртки. Я тянула всё быстрее. Беспорядочная куча красных нитей у моих ног стремительно увеличивалась. А им все не было конца. Меня охватила паническая истерика. Я стремилась как можно быстрее избавиться от красных нитей, вызывающих у меня ужас и отвращения. От них воняло убийством, мучениями и страданиями. Голоса жертв Портного хором шептали в моей голове.

Наконец нити закончились. Я ещё несколько секунд, лихорадочно шарила рукой в пустом прохладном кармане куртки.

Захлопнув дверцу ко мне подбежала Лерка.

— Роджеровна! — взволнованно воскликнула она, подбегая ко мне. Логинова остановилась, глядя на груду красных нитей у моих ног, на снегу.

Глубоко и часто вдыхая морозный воздух, я уставилась на неё.

А Лерка вдруг, с изменившимся лицом подняла дрожащую руку, и указала пальцем вниз.

Я обернулась, и отскочила назад.

Ворох красных нитей стремительно разматывался. Узкая красная полоска одинокой нити быстро ползла по снежным сугробом в чащу заснеженного леса.

Я, ничего не объясняя ринулась следом. Я откуда то знала, что мне нужно идти следом. Идти за красной нитью. Я почему-то была уверена, что она приведет меня к чему-то важному.

— Роджеровна, стой! — крикнула Лерка, и бросилась за мной.

Не говоря больше ни слова, держась за руки, мы шли следом за протянувшейся вперед красной нитью.

По ухабистым сугробам, мы прошли метров пятьдесят, наверное, или чуть больше. Пока не увидели, что красная нить, перекинувшись через ветви молодого деревца, повисла с каким-то предметом на конце.

— Что это? — спросила Лерка, когда мы с опаской приблизились к дереву.

Я взяла странный предмет, покачивающийся на конце красной нити. Это оказалась самодельная кукла. Она была сшита с заметной кропотливостью и дотошной детальностью. Кукла изображала мужчину бежевых брюках, белой рубашке с черным галстуком, и вишневой жилеткой. У мужчины была русая борода, очки и длинные волосы до плеч.

— Он знает…

Я вздрогнула, от прошелестевшего в моей голове детского голоса.

— И что это такое? — испуганно, и с отвращением произнесла Лера.

— Не зна. — я сняла куклу с нитки. — Но для чего-то меня к ней привели.

Он знает…

— Кто? — не понимающе спросила Логинова.

Я вздохнула.

— Девочки, которых убил Портной, — бесстрастно ответила я, и подняла взгляд вверх.

Он знает…

Они снова были здесь. Стояли в нескольких метрах. Теряясь в тени, скрываясь дебрях заснеженного леса. Блеклые, бесхозные, никому не нужные воспоминания восьми маленьких девочек. В обличии, тех, кому они принадлежали, они теперь обречены вечно скитаться в этом лесу.

Брошенные. Бледные. Ненужные…

СИЛЬВЕСТР ГОЛЬШАНСКИЙ

Четверг, 14 января

В зале царил приглушенный сумрак. В окна, через полоски жалюзи смотрел мокрый пасмурный и сумрачный день в зимних оттенках.