Через несколько мгновений в ставших прозрачными клубах тумана уже просматривались силуэты раскинувших вдалеке деревьев.

А через несколько шагов. Мы обнаружили, что стоим перед широко раскинувшейся зеленой долиной.

Открывшийся нам пейзаж зачаровывал своей живописностью. Заросшие цветами и травой холмы, переливчатая речка, лес, утреннее солнце над горизонтом. Теплый ветер с травянисто-цветочным привкусом, и шелест листвы.

— Что это за место? — спросил стоявший рядом Исидор.

Я улыбнулась, глядя на полумистический, невероятно идеальный ландшафт.

— Гармония, умиротворение и твое душевное равновесие — ответила я, и оглянулась на него. — То, что ты так долго искал всю свою жизнь, Исидор. То, чего тебе не хватало, чтобы жить и радоваться жизни. То, без чего ты бесконечно долго метался от одного стремления к другому.

— Я хотел… — он подавился, поперхнулся.

— Внимания, любви, дружбы и заботы, — проникновенно проговорила я мягко. — Я знаю, Исидор. Всё это появиться у тебя, когда ты перестанешь доказывать самому себе, что и так знаешь.

— Что?.. — растерянно спросил Исидор.

— Что ты достоин и внимания, и любви, и дружбы и даже заботы, — ответила я.

Он шумно сглотнул. С надеждой посмотрел в олицетворение его Гармонии.

— И что… я всё это найду здесь?

— Нет, но это позволит тебе обрести всё, что ты так долго искал.

Он взглянул на меня. Взволнованно моргнул, и прошептал с надеждой, наивно, по-детски:

— Обещаешь?

— Обещаю, — кивнула я.

Он крепче сжал мою руку, и мы сделали шаг…

— … Ника, Ника ты меня слышишь? Эй! Очнись уже, пожалуйста! Я тебя прошу!..

— Лёва, — поморщилась я. — Перестань меня трясти.

— Прости, — Синицын помог мне подняться. — Просто я беспокоился о тебе.

Тяжело дыша, я оперлась руками о парту, и огляделась.

Класс был пуст. На партах красноречиво лежали оставленные ручки, раскрытые тетради, учебники и линейки.

— А где все? — спросила я Лёву.

— Я их выгнал, — усмехнулся Синицын.

— Выгнал? — переспросила я растерянно. — А-а… А где Капитонов?

Но прежде, чем Лёва успел ответить, за мой спиной раздался протяжное всхлипывание.

Я резко обернулась. Между учительским столом и школьной доской, на полу, поджав колени, среди разбросанных рюкзаков сидел Исидор Игоревич.

Я убрала с лица прядь волос, и подойдя к Капитонову, осторожно присела рядом с ним.

— Исидор Игоревич, — обратилась я чуть боязливо.

Он взглянул на меня. И взгляд его был странно безмятежен и спокоен. Хотя глаза и ресницы ещё подрагивали.

— Как ты могла быть… в моем прошлом? — спросил он. — Ты… Это ведь ты тогда спасла мне жизнь… Ты… если бы не твой крик… Я бы… Но… Как же… Я не понимаю…

— Не знаю, — честно ответила я, и тут же спросила. — Исидор Игоревич, мне нужно вас кое о чем спросить.

Он лишь пожал плечами. Я расценила это, как согласие.

— Что вы знаете о приюте «Зелёная колыбель»?

Он поднял меня взгляд, и вдруг печально, бессильно улыбнулся.

— Это не приют…

— Простите? — переспросила я. — Но…

— Это, — хмыкнул Капитонов, — одно из самых мерзких и отвратительных мест, которые я когда либо видел.

Я нервно сглотнула, подобралась ближе, взволновано глядя в лицо Капитонову.

— Почему?

Он покачал головой.

— Ты не представляешь… что они там делают… с этими детьми!

Он перевёл взгляд на меня.

— Расскажите, — попросила я. — Пожалуйста…

— Зачем? — тихо спросил он.

— Я хочу помочь эти девочкам.

Но, Капитонов покачал головой.

— Ты не можешь им помочь.

— Почему?

— Они их собственность.

— Чья собственность?! — встревоженно спросила я. — Вы о чем?! Администрация приюта считает эти детей своей собственностью?

— Нет, — качнул головой Капитонов, — так считают гости этого места…

— Гости? — переспросила я. — Исидор Игоревич? Какие гости? Что они там делают? Что они делают с детьми?

— Я не могу тебе рассказать, — прошептал Капитонов.

— Что?.. — не поняла я. — П-п… Почему? Почему не можете?

— Я… Я очень хочу это забыть, — с отчаянием страстно проговорил глядя мне в глаза Исидор.

СИЛЬВЕСТР ГОЛЬШАНСКИЙ

Вторник, 19 января

Его спокойное чтение прервал поднявшийся в тюрьме гвалт. Заключенные в соседних камерах орали, стучали по решетке, и топали ногами.

— А ну заткнулись все! — рявкнул один из надсмотрщиков. — Захлопнули пасти! Или я заставлю вас жрать собственную обувь!

Заключенные слегка поутихли. Надзиратели «Чёрного дельфина» слыли скорыми на жестокую расправу.

Сильвестр, лёжа на своей койке, снял с глаз очки, отложил книжку, и прислушался.

Когда заключенные в камерах немного притихли, Гольшанский сумел различить звук шагов. Судя по звукам вдоль камер не торопливо шли по меньшей мере два или три человека.

Сильвестр сел на своей койке, и взглянул в ожидании на решетку.

Шаги приближались. Гольшанский почему-то не сомневался, что люди, которые сейчас двигаются вдоль коридоров направляются к нему.

С решеткой его камеры поравнялись трое мужчин. Двое из них были в форменных, оливковых рубашках с шевронами, и черных брюках. А третий, между ними, здоровяк под два метра, был облачен в такую же тюремную оранжевую робу, что и Сильвестр.

— ЗК Кошкин, лицом к стене! — скомандовал один из надзирателей. -

— Принимай соседа, Гольшанский, — с насмешкой второй охранник.

Сильвестр недоуменно приподнял брови. Вроде бы он четко условился с начальником тюрьмы, что сидеть он будет один, но в двухместной камере (с куда большим простором, чем одиночная).

— Ребята, — не хорошо усмехнулся Сильвестр, — вы уверены, что не ошибаетесь?

— Уверенны, Сильвестр, уверенны, — хмыкнул второй охранник. — Начальник велел передать, что условия изменились.

— Ах вот оно что, — глядя в глаза надзирателю проговорил Сильвестр.

Но тот ни капли не смутился, и не отвёл взгляд, как бывало раньше. Гольшанский почувствовал нарастающий гнев. Но вынужден был сдержать эмоции. Всё-таки здесь он заключенный, и хотя начальник тюрьмы опасался его семьи, злоупотреблять своим положением Сильвестру не стоило. И он это отлично понимал.

Решетчатая дверь камеры отворилась

— Пошёл! — скомандовал стоявший за спиной у здоровяка надзиратель. — Давай, горилла, заходи и привыкай!

Сильвестр посмотрел на своего нового соседа. Тот был высок и мускулист. У него была широкая грудь, но при этом из-под робы слегка выпирал живот. У заключенного Кошкина была бритая голова и густая русо-рыжеватого цвета борода. Такого же цвета брови и серо-голубые глаза с пристальным взглядом. На бугристой бычьей шее здоровяка Гольшанский заметил разъяренного вепря с могучими бивнями.

— Ну, что папаш? — громыхнул басом Кошкин. — Будем вместе срок тянуть?

Гольшанский едва не поперхнулся от «папаши».

Он ничего не ответил своему новому соседу. Одев очки обратно, Сильвестр взял книжку и снова улегся на койку, демонстративно не замечая Кошкина.

Но тот отчаивался.

— Давно тут сидишь? — спросил он. — По какой статье?

— За убийство, — не отрывая взгляда от книжки, проговорил Гольшанский.

— Да ну? — ухмыльнулся Кошкин. — Я тоже.

Сильвестр взглянул на здоровяка. Тот ощерился в довольной улыбке. Вид у этого бородатого переростка, по мнению Сильвестра, был конечно бандитский. Вот только на убийцу он не был похож. Сорт не тот.

— Кого ты убивал? — снова глядя в книгу, спросил Гольшанский.

— Да так… — ухмыльнулся Сеня. — Наказал нескольких двуличных с** и вместе с их кобелями.

Сильвестр снова оценивающе взглянул на Кошкина. Тот, как раз устраивался на соседней койке, возле белой кирпичной стены.

— Резал? — спросил Гольшанский, таким голосом, словно речь шла о чем-то повседневном и обыденном.

— Стрелял, — покачал головой Кошкин, и посмотрел на Сильвестра. — Мне нравилось отстреливать их из помпового ружья… Ну, так, сначала в ногу, затем в руку, потом… там уж по настроению, или в голову, или в грудак…