Возле дальней стены под потолком висят фрагменты копченых туш. До потолка высоко, метра четыре.

— Что там? — спросила Энн и кивнула на верх, сглатывая слюну.

— Тебе не понравится, но ты должна сама это увидеть, — Гектор сжал ее руку. — Не бойся…

Крик Энн прорезал мрак подвала. На секунду она похолодела, но тело тут же бросило в жар и ее вырвало. Она разглядела, что висит под потолком… Копченые части человеческих тел: руки, фрагменты ног, грудина с ребрами и неопределенные куски, несомненно, тоже человеческие!

— Они людоеды! — зарыдала девушка.

— Успокойся, у нас есть время выбраться, как видишь, запасов у них вдоволь. Я думаю, нас будут пока держать здесь живьем… Пока…

Наверху что-то бухнуло, и яркий свет ворвался внутрь через распахнутый люк на потолке. В проеме показался силуэт старухи. Она швырнула вниз пластиковую бутыль с водой и какое-то тряпье.

— Подождите, выпустите нас, прошу! — Воробей вскочил и вздернул руки кверху.

— Выпущу, — проскрипела старуха. — Не всех враз — по одному… Когда время придет.

Бум! Стальной люк с грохотом захлопнулся, послышался звук задвигаемого засова. Гектор чиркнул зажигалкой и осмотрел тряпье: три рваные стеганные фуфайки на подкладе из ваты. Местами старая ткань пропиталась засохшим красно-бурым веществом, напоминавшим кровь. Но выбирать не приходилось — могильный холод пробирал до костей, пришлось одеть вонючую одежду.

Время тянулось убийственно долго. Сколько прошло? День, два или три? Непроглядный мрак скрывал смену дня и ночи. Старуха периодически сбрасывала бутыли с водой и вареную картошку. Воробей совсем сник и постоянно молчал. Гектор и Энн поддерживали друг друга разговорами, пытаясь придумать способы побега. Но ничего дельного в голову не приходило. Единственный выход из каменного склепа — это высоко расположенный люк без единого зазора, даже зацепиться не за что.

От холода и сырости Воробей простыл. Гектор выпросил у старухи какие-то травы и отпаивал парня, настаивая их в бутылках. Но парню становилось хуже. Температура высасывала силы, а кашель душил днем и ночью.

— Держись, боец, — успокаивал Гектор.

— Я не хочу умирать, — Воробей обхватил голову руками.

— Ты не умрёшь, по крайне мере не сейчас, — голос Гектора стал ровным и спокойным. — Будешь постоянно бояться смерти и не сможешь больше жить. Смерть всегда находится рядом, и в любой миг жизнь может оборваться. Жизнь и смерть — единое целое, одно перетекает в другое, это закон бытия. Каждый прожитый день жизни приближает нас на один день к смерти. С рождения ты начинаешь жить, так же, как и умирать. Не думай о смерти, но и не отдаляйся от нее совсем, иначе будешь неподготовленным к встрече с ней. Чем больше человек бежит от смерти, тем стремительнее она его догоняет.

— Ты совсем не боишься умереть? — всхлипнул Воробей.

— Нужно быть сумасшедшим, чтобы не бояться. Я расскажу тебе историю… Много лет назад на северной границе с Финляндией два парня, примерно твоего возраста, служили срочную в погранвойсках. Они были друзьями с детства. Зима в тот год стояла снежная. Отправившись в очередной дозор на лыжах, пограничники попали в сильный буран. Белая пелена накрыла землю так, что если вытянуть вперед руку, то кончиков пальцев не видно. Один из них очень боялся умереть и, вырыв в сугробе нору, спрятался там. Второй, следуя инструкции, выдвинулся к ближайшему блокпосту. Наутро пурга стихла, и труса в сугробе спасли. А второго нашли только по весне… Когда снег сошел… Никогда я так не боялся смерти, как в тот день… Ведь этим трусом был я… Иногда страх помогает выжить, а иногда убивает. И то, как мы с ним справляемся — определяет нашу сущность и нашу жизнь…

Дни в погребе слились в одну кошмарную ночь. Сколько прошло времени неделя, две? Ни Гектор, ни Энн не могли понять. Воробей чах и тихо поскуливал. Когда в очередной раз распахнулся люк, и в проеме показалась голова старухи, он не выдержал и бросился вперед, умоляя выпустить его. Но закашлявшись, упал на земляной пол и зарыдал. Из последних сил он привстал на колени, вздернув бледное лицо вверх.

— Совсем плохой, — проскрипела старуха, глядя на парня. — Кабы не окочурился, пора его забирать…

С этими словами она исчезла. Через пару минут наверху послышались грузные шаги, выбившие струйки песка на потолке, и лепетание старухи:

— Квелого бери, старика и девку не трожь, пущай сидят.

Заскрежетали доски, и вниз упала приставная лестница из неструганных прожилин. Гектор и Энн бросились к лестнице, но тут же отпрянули: в проеме показался бородатый детина со спутанным патлами волос и лицом умалишенного. Лестница жалобно скрипнула, прогнувшись под грузным весом. Спустившись вниз и что-то нечленораздельно мыча, одной рукой великан отшвырнул Гектора и Энн в сторону, а второй с легкостью подхватил Воробья, закинув его себе на плечо. Тот отчаянно брыкался и верещал. Гектор вцепился в бородача обеими руками, с трудом дотянувшись до его горла, но получив удар по голове локтем, грохнулся на земляной пол и отключился на несколько секунд. Окинув безумным взглядом забившуюся в угол девушку, бородач ухмыльнулся и сделал шаг к лестнице. Воробей на его плече сдался и тихо поскуливал.

Энн, словно, пантера кинулась на спину великана, впившись пальцами в гриву волос. Детина заревел и попытался стряхнуть с себя девушку, но та уже намертво вцепилась зубами в бычью шею. Бросив Воробья, людоед с ревом отшвырнул девушку в дальний угол погреба. Та, ударившись о лавку, затихла. Бородач вновь попытался подхватить Воробья, но вдруг осел и со вздохом опустился на колени. Его глаза округлились, уставившись на Энн. Он непонимающе крутил головой, ощупывая шею. Пошатываясь, девушка с трудом поднялась на ноги.

Хватая ртом воздух, людоед замычал и медленно повернул голову, осматривая себя — все его левое плечо залила кровь. Алая струя фонтанировала из шеи, выкачивая из тела жизненные силы. Людоед злобно заревел, но Энн смотрела в его выпученные глаза немигающим взглядом.

— Убей ее! — взвыла наверху старуха, пытаясь захлопнуть люк, но массивная лестница намертво застопорила дверь.

Великан с трудом встал на ноги и замахнулся на девушку, но потеряв равновесие, рухнул на землю. Энн что-то выплюнула на его подрагивающее тело — то был окровавленный кусок плоти, вырванный с фрагментом шейной артерии…

Летний вечер приятно холодил ветерком с запахом разнотравья. По реке ползла вечерняя дымка, провожая старика, девушку и дрожащего болезного парня, отчаливших на одиноком суденышке от заброшенного хутора. Бушующее пламя, объяв покосившийся амбар, взметнулось в небо, слившись с вечерним заревом заката. Течение подхватило лодку и понесло вниз по реке. Кваканье лягушек и журчание воды совсем заглушили стоны старухи, в бессилии скребущей стены погреба-склепа…

Второй день Хан отлеживался в шалаше. Раны кровоточили и при каждом движении причиняли боль. В отваре из подорожника он кипятил лоскуты рубахи, используя их как повязки. Голод давал о себе знать все ощутимее и забирал силы.

Снаружи шалаша послышался шорох… Рука сжала нож. В проеме мелькнула тень и внутрь прошмыгнула собака. Локи! Морщась и кряхтя, Хан привстал на локте. Пес что-то держал в пасти. Приблизившись, он аккуратно положил тушку мелкого зверька перед человеком. Белка…

— Спасибо, — Хан улыбнулся и потрепал за ухом добермана.

Жаренная на костре белка по вкусу напоминала кролика, только мясо оказалось нежнее и слишком быстро таяло во рту. На следующий день пес притащил еще двух грызунов. Хоть мяса в них почти нет, но голодная смерть уже не грозит.

Спустя неделю Хан уже мог безболезненно передвигаться. Он вырезал из молодой березы лук. Стебли старой крапивы размял между двух чурок, высвободив волокна, и сплел из них тетиву. Благо, колчан со стрелами уцелел. В первый день охоты добыть куропаток не удалось — руки тряслись, а слабость в ногах не позволяла далеко углубится заросли. Но на следующий день посчастливилось подстрелить жирного зайца, случайно поднятого с дневной лежки. Впервые за много дней удалось насытится вдоволь. Локи больше не пропадал в лесу, лишь изредка убегал поохотиться на белок. Хан совсем окреп и доработал конструкцию лука, усилив его плечи пластинчатыми ламелями, вырезанными из сосны. Точность и дальность стрельбы заметно улучшились.