Благодаря этой трогательной заботе летописца исторический материал огромной ценности сохранился для науки, а Вашему счастью и умению мы обязаны тем, что море, выбросившее драгоценный ящик, не поглотило его вторично и навсегда.

С нетерпением жду Вашего ответа готовый к услугам Ж. Фруассар».

С волнением я прочитал это письмо. Так это летопись Атлантиды удалось мне спасти благодаря такому счастливому случаю, исключительно счастливому! Достаточно вспомнить, что если бы я не заметил в тот знаменательный день перед бурей этот странной формы обломок древнего корабля или если бы я не дошел до этих мест во время своей прогулки, море вновь поглотило бы свою добычу в течение какой-нибудь недели. Как прочно ни была закупорена летопись, ее оболочка не выдержала бы работы прибоя, который в течение нескольких дней бросал бы ее взад и вперед между валунами. Однажды, много веков назад, драгоценный ящик уже спасся от гибели в морской пучине — волны выбросили его на берег, вероятно, во время легкой бури. Валуны и галька быстро схоронили его, спасли от населения, тогда, несомненно, совсем дикого, которое оценило бы золото оболочки, но не летопись. Ею играли бы дети рыбаков, не знавшие никакой письменности.

Итак, передо мной — летопись Атлантиды, той загадочной страны, о которой мы знаем только из повествования Платона, передававшего слова древнеегипетских жрецов, повествования, которое многими учеными считалось просто сказкой. Жюль Верн в своем романе «80 000 лье под водой» показал читателю развалины великого города, погруженного на дне океана. Некоторые ученые-геологи стремились доказать на основании научных данных, что Атлантида существовала и могла погибнуть на глазах человека; другие же ученые так же убедительно доказывали, что если она (и) существовала вообще, то погибла гораздо раньше, когда людей еще не было.

С огромным интересом читал я в течение нескольких дней сказание летописца, описавшего события в качестве очевидца. Оно появилось полностью в трудах французской Академии наук; я же даю здесь только популярное изложение некоторых событий, так как оригинал написан тяжелым языком, страдает изобилием подробностей, интересных скорее для историка и этнографа; повествование довольно отрывочно, особенно в последней тетради. Летописец торопился записать все, что происходило вокруг него, не заботясь ни о стиле, ни о связи. На его глазах шло к неминуемой гибели великое государство: пышная столица, его соотечественники, трудолюбивый и культурный народ — где тут было заботиться о красивом изложении! Я же по этим данным отбрасывал все ненужное, сохраняя из летописи только то, что необходимо для понимания характеров и событий. Последние годы Атлантиды я излагаю в виде рассказа, причем заимствую кое-что и из ученых комментариев Фруассара, который на основании других исторических данных определяет время существования этого государства и характеризует состояние его ближайших соседей, стран Западной Европы — Великобритании, Франции, Испании и Португалии.

Необходимым введением является глава, в которой кратко характеризуется положение Атлантиды, характер ее культурного и государственного устройства.

Лет за пятнадцать до Великой войны судьба занесла меня на несколько дней в Москву.

Стоял знойный и пыльный июль; знакомые, как водится в эту пору, все поразъехались, кто в имение, кто на дачу, между тем, свободного времени у меня имелось много и я уже с полудня начинал ломать голову, как и где скоротать дальнейший день.

Однажды меня осенило: я вспомнил, что в одной из частных психиатрических лечебниц служит мой приятель, человек редкой жизнерадостности, доктор Иволгин, которого я не видал лет десять, и я, помолодев от одной мысли об этом весельчаке, решил немедленно навестить его.

Лечебница находилась где то далеко, на Трех Горах, близ знаменитого пивоваренного завода, и занимала загородный дворец, принадлежавший когда-то графу Закревскому.

Я нанял извозчика, плохонького ваньку, и железные шины московских колес загремели по неровной булыжной мостовой. Не успел я опуститься на сиденье, как пришлось вскочить: я сел точно на раскаленную плиту; я перевернул кожаную подушку и тут только обратил внимание, что мой старичок-извозчик словно спеленат длиннейшим, сшитым на великана, рваным синим армяком из толстенного сукна, подбитым ватой; на голове его была нахлобучена теплая же шапка и из под нее выбивались взмокшие, мочального цвета волосы.

— Дед, да ведь ты испечешься?!.. — воскликнул я.

— Благодать… ничего!.. — благодушно отозвался старик.

— Да ты бы что полегче надел?

— Нельзя этого, ваше благородие: хформа такая!.. — убежденно возразил он.

Улицы делались все пустыннее, на них стала показываться трава; вместо прохожих, начали попадаться разинувшие рты куры, спасавшиеся от жары под заборами; на нас воззрилась рыжая корова, блаженно жевавшая жвачку середи улицы; она медленно повернулась и дала нам дорогу. Местность делалась все холмистее. Наконец мой извозчик вытянул вперед руку с кнутом и указал на белое каменное здание, глядевшее на нас с горы зеркальными окнами и окруженное обширным, густым садом.

— Эвося дворец!.. — проговорил он.

Ворота из узорочного железа были закрыты; из будки около них внимательно и зорко глядел на меня единственным своим глазом кривой и рослый, мрачного вида сторож.

Пролетка остановилась.

— Доктор Иволгин здесь? — спросил я, сходя с нее.

— Здесь… пожалуйте!.. — ответил сторож и отпер и распахнул передо мной калитку. — Там у швейцара спросите!

По усыпанной красным песком дорожке я поднялся еще немного в гору; в дом, словно в собор, вели широкие и длинные мраморные ступени.

У дверей меня встретил ливрейный швейцар и на вопрос об Иволгине сообщил, что он сейчас занят с директором, но скоро освободится, и предложил подождать в приемной.

— А в саду нельзя посидеть? — спросил я.

— Отчего же, пожалуйте-с! Как выйдут — я им доложу-с!

Я оставил ему свою карточку, а сам спустился со ступеней, пересек небольшую площадку и очутился под зеленым навесом столетней липы; дальше шла совершенно пустынная аллея из них. Неподалеку от меня, на чугунной, старинной скамье, откинув руку на спинку ее, в чесучовом костюме сидел небольшой старичок с тщательно выбритым лицом; рядом с ним, на скамье, лежала легкая тросточка и поверх нее соломенная шляпа. Из-за золотых очков глядели сильно увеличенные ими серые глаза.

— Разрешите присесть около вас?.. — сказал я, приподняв шляпу.

— А сделайте одолжение… — любезно ответил старичок и принял свои вещи. — Навестить кого-нибудь из больных приехали?

— Доктора одного повидать мне надо…. Иволгина…

— А!., и я его жду!.. — старичок улыбнулся и желтоватое лицо и глаза сделались чрезвычайно приветливыми.

— Вы, кажется, нездешний?

— Да, я из Петербурга.

Я снял шляпу и отрекомендовался. Старик встал.

— Профессор N… — произнес он, — очень рад познакомиться.

Фамилия, названная им, была из известных.

— Что у вас нового?.. — заговорил он, садясь вместе со мною на скамью. — Что еще про Атлантиду пишут?

Надо напомнить, что в то время в газетах промелькнули две-три заметки об этом загадочном материке.

— Да в сущности, ничего — одни общие места и гаданья!.. — ответил я. — Быть может, и не было никогда такого!..

— Напрасно так думаете! — возразил профессор. — О существовании его мы имеем свидетельства древних. Да и культура доисторического населения центральной Америки указывает, что между нею и Африкой был когда-то переброшен мост из материка.

— Но ведь провал такой громады должен был повлечь за собой величайшие катастрофы, между тем, мы их не видим!

— То есть, не хотите видеть?.. — поправил мой собеседник. — А они есть и даже чрезвычайные. Мы знаем, что в глубокой древности равновесие земли было чем-то нарушено и по сей день происходит медленный, но неизменный наклон земной оси. Это открыли нам древнейшие из пирамид — в них делали отверстие, сквозь которое гробницы фараонов должны были в свое время освещаться Полярной звездой; теперь она уже далеко в стороне и на саркофаги смотрят совершенно другие звезды! Затем: вся северная часть Африки, Сахара, без всякого сомнения, была дном моря — этого вы не отрицаете? Куда же могла деваться вся масса воды его? Исчезнуть, как дым, она не могла!