Приглашенный врач подтвердил нам смерть моего приятеля.

Мне было жалко его, как постоянного спутника и товарища, но горе в молодые годы забывчиво и я скоро забыл о земляке, скрасившем первые месяцы моего скучного пребывания в Англии. Была ли здесь случайность, отомстил ли сорванный цветок за себя, — решить невозможно, это вне наших понятий, хотя вы, люди новейшей формации, несомненно улыбнетесь на это. Сохранившийся у меня цветок до сих пор приносил мне только счастье, вы это сами знаете, и горя мне приходилось испытывать мало.

— Вот, посмотрите, — продолжал хозяин, доставая из письменного стола коробку со стеклянной крышкой.

Совершенно высохший цветок лежал в коробке. Цвет его, цвет человеческой крови, — сохранился превосходно.

— Вот и вся моя история, — заключил хозяин, пряча снова в письменный стол коробку с цветком. — Рассказанный вам мною эпизод юных лет, хотя, может быть, и малоинтересен, но справедлив.

Гости прихлебнули из чашек ароматный кофе и молча согласились с Максимом Ермолаевичем.

— Это произошло лет десять, одиннадцать тому назад, как раз во время рождественских праздников, — зазвенел голое экс-тенора. — Я возвращался из одного театра в Лигурии, после оконченного оперного сезона, в Милан. Состояние моего духа, а в особенности моего кошелька, было отвратительное. Несмотря на порядочные сборы, наш ловкий или неловкий импресарио сумел прогореть и, не заплативши никому из артистов денег, исчезнуть без следа. В кармане у меня оставалось, после покупки билета в Милане, немножко больше трех лир, почти только, чтобы доехать до Милана, не умерев с голода. В вагоне я проклинал своего милого импресарио, посадившего меня на мель. Справедливая поговорка, что несчастье не приходить никогда одно, вполне оправдалась.

Поезд, на котором я ехал, как оказалось, не шел дальше узловой станции Сан-Пьер-д’Арена. Приходилось сидеть на этом «узле» с девяти часов вечера до семи утра.

Из этого положения выручил меня железнодорожный жандарм, сообщивший, что всего удобнее для меня ехать в Геную, отстоявшую всего в трех километрах, с одним из товарных поездов. «Там вам будет удобнее и ночевать и с утренним прямым поездом отправиться в Милан». Отличная мысль. Я привел ее в исполнение, совершенно забыв в эту минуту о скудости своего наличного капитала.

Товарный поезд, громыхая скреплениями, подвез меня не на пассажирскую станцию города, а остановился где-то на берегу, около товарных амбаров.

Мне никогда не приходилось раньше бывать в Генуе, и подобная высадка в незнакомом месте невольно меня смутила. Для меня необходим был ночлег, идти в гостиницу я не решался, вспоминая о своих трех лирах, уже отчасти сократившихся.

— Не ночевать же мне в самом деле здесь у амбаров, — пришло мне в голову, — в таком случае мне было бы удобнее остаться на узловой станции, чем ехать сюда.

Залитая электричеством гавань лежала передо мной и я отправился вдоль нее, отыскивая какое-нибудь пристанище, чтобы провести ночь.

Стояло начало декабря. Разумеется, в благословенной Лигурии снег и морозы редкие гости. Несмотря на вечер, мне было тепло в моем демисезонном пальто.

Пройдя по длинной набережной, я разными узкими проулками, идущими в гору, добрался до освещенной площадки.

Это была площадь театра Карло Феличе. Величественное здание с освещенными электричеством портиками высилось передо мной.

В это время, по-видимому, был антракт и множество публики высыпало на перрон.

Время было уже 9 часов, я не мог медлить, чтобы отыскать себе место для ночлега. Один из публики, к которому я обратился с этим вопросом, указал мне на длинный ряд мелькающих огней.

— Это галерея Мадзини, там вы найдете все, что вам нужно.

Посмеялся ли генуэзец надо мной, или просто он не понял моего вопроса, но в узкой и низкой галерее были кафе-шантаны и траттории, но гостиницы не оказалось ни одной.

Незнакомый с городом, я не знал, что мне делать. Оставалось идти в большой отель и там ночевать, но, поступив таким образом, я осуждал себя на целый день невольного постничества. Махнув рукой, я решился на это и, пройдя опять мимо театра, вошел в первую попавшуюся улицу, рассчитывая отыскать отель.

Как нарочно, этой спасительной надписи я нигде не видел. Узкий переулок вывел меня на улицу Социлья. Древние дома высились со всех сторон.

Несмотря на ранний еще час, мне попадалось немного прохожих. Свернув немного правей, я оказался в очень узенькой улице, скорей переулке.

По обеим сторонам тянулись небольшие лавки, большая часть которых была уже закрыта. В витринах окон лежало множество золотых и серебряных изделий, преимущественно ажурной работы. Ожерелья, браслеты, масса всевозможных брелоков, перстни, кольца небрежно, но артистически были разбросаны на плюшевом поле витрин.

Электричества в этой улице не было, его заменял газ. При помощи стенного фонаря я прочитал на углу название улицы: Via Orefici, то есть улица золотых дел мастеров.

— Вот куда попал, — пришло мне в голову, — в колыбель знаменитых ажурных работ, так прославивших искусство генуэзцев.

Красная надпись, освещенная изнутри газовым рожком, привлекла мое внимание.

— «Albergo», — прочитал я обрадованным голосом. Это был желанный приют, пристанище на ночь, дешевая гостиница.

Чтобы попасть в него, мне пришлось спуститься вниз по узким гранитным ступеням. Старинная массивная дверь из дуба преградила мне дорогу. Не вышедшим еще из употребления в Генуе дверным молотком, служащим вместо звонка, я постучал в дверь. Удар молотка гулко раздался.

Немного спустя захрипел в замочной скважине ключ, и дверь в «Albergo» распахнулась. Предо мной стояла средних лет женщина с лицом смешанного типа, как это встречается зачастую в Генуе. Сурово окинув меня взглядом, она коротко меня спросила:

— Комнату на ночь?

Изумленный ее догадливостью, я вместо ответа кивнул в подтверждение головой.

Звонко побрякивая массивными ключами, висящими у нее на поясе, женщина пошла вперед, приглашая меня следовать за ней.

Невысокий сводчатый коридор, плохо освещенный двумя керосиновыми лампами, тянулся довольно далеко. Пол быль выстлан мраморными плитами, стершимися от времени. По обеим сторонам коридора, в нишах толстых стен, я заметил несколько дверей.

Указывающая мне дорогу женщина, обутая в мягкие туфли, шла бесшумно, тогда как мои шаги глухо отзывались под сводом. Не дойдя до самого конца коридора, моя вожатая сняла с пояса один из ключей и отворила им предпоследнюю дверь направо.

Мы вошли в комнату — запах плесени, присущей редко проветриваемым помещениям, сразу охватил меня. Женщина зажгла свечу и комната озарилась слабым светом. Меня поразила ее странная форма. Стены шли неровно, во многих местах были глубокие ниши, у одной стены стоял деревянный стол старинной работы, ничем не покрытый, в правой нише висел глиняный умывальник, тут же стояла громадная деревянная кровать, на которой могли улечься четверо. Не совсем опрятные подушки валиками и простое сукно, вместо одеяла, лежали на ней. Да, еще одну особенность я забыл упомянуть: в комнате не было не только окна, но даже какого либо просвета; куда я только ни смотрел, всюду мои глаза встречали голые крашеные стены.

— Больше ничего? — снова лаконически спросила меня хозяйка.

— Скажите, пожалуйста, сколько стоит эта комната?

На суровом лице женщины промелькнула улыбка.

— Пол-лиры, надеюсь, не будет дорогой ценой для синьора, — ответила она.

Такая дешевая плата дозволяла мне затратить кое-что и на ужин, я сильно проголодался.

— Принесите мне кусок стракино и пол-литра вина.

Женщина спокойной походкой отправилась за тем и другим. В ее отсутствие я снова начал осматривать комнату, изумляясь все больше и больше ее постройкой.

Хозяйка не заставила себя ждать. Поставив сыр и вино на стол, она хотела уже уходить, но любопытство мое относительно помещения, в котором я находился, настолько возросло, что я не удержался и спросил хозяйку: