— Насчёт стола я пошутил! — восклицает Рэм. — Менеджер всё равно в очередной попойке и даже не вспомнит, что стол был целым, если я скажу ему, что трещине уже года два!

— Это не из-за стола, — говорит Тай. — А из-за тех, кто в неё не верит.

Рэм одаривает его вопросительным взглядом и даже открывает рот, явно чтобы поинтересоваться, о чём это он, вот только почему-то в итоге ни звука так и не произносит.

Поэтому говорю я:

— Нужно найти Магдалену, — отворачиваюсь. Гляжу куда-то меж домов. — Она всё испортит. Этот мир, договор… всё будет без толку.

— Тебе придётся обыскать всю лесополосу, — подаёт голос Тай. — Там сотня километров вокруг города, наверное. Плюс, минус.

— Ерунда.

— Я пойду с тобой.

— Ребят, — встревает Рэм, про которого я, если бы не его удары его сердца и постукивание зубами от холода, забыла бы. — Я не знаю, что у вас за дела, но пойду с вами. Втроём будет быстрее.

Я смеюсь.

— Ты же человек. Что ты можешь?

— Ничего особенного, — соглашается Рэм. — Но у меня есть машина… и бейсбольная бита, если надо. Только нужно будет домой ко мне заскочить за ключами. И чтобы я переоделся, а то если с формой случится что-нибудь, меня точно уволят. Я и так уже давно у начальства «на карандаше».

Я снова гляжу на этих двоих, топчущихся за моей спиной. Мы с Таем переглядываемся. Он коротко кивает в знак согласия, а я внезапно с удивлением замечаю, что мой пульс замедлился, и это так неожиданно, что даже забываю вступить с Таем в немой спор.

Процесс обращения дал заднюю. Образцовый самоконтроль!

Папа бы мной гордился.

Рэм в квартире живёт не один. Я понимаю это сразу, стоит только перешагнуть порог. Два разных запаха доминируют среди прочих. Оба мужские, взрослые. Одновременно очень похожие и совершенно различные. Острый и пряный. Перец и гвоздика.

— С отцом живёшь? — предполагаю я.

— Ага.

Рэм снимает обувь, ставит её строго на коврик перед дверью. Нас просит сделать тоже самое.

— А мама? — интересуется Тай, пока справляется со шнурками на кроссовках.

— Они в разводе с самого моего рождения. Сразу разъехались. Я маму только по фотографиям знаю. — Рэм вешает куртку на крючок и снова предстаёт перед нами в рабочей рубашке. К запахам здешним добавляется кофейная вонь. — Вы, может, чаю хотите?

— Некогда, — отрезаю я.

— Понял. Тогда могу предложить поиграть в приставку, пока я собираюсь.

— О! — Тай радостно подпрыгивает на месте. — Это по мне!

Рэм расплывается в удовлетворённой улыбке — хоть кто-то ответил согласием на его доброжелательность.

Приставка располагается в большой комнате с угловым диваном, тонким телевизором, украшенной блестящими шарами искусственной ёлкой и шкафом с зеркальными дверцами. Краем глаза я вылавливаю в последних своё отражение и поправляю волосы, заметив, что на затылке они спутались и торчат во все стороны. Пока Рэм с Таем разбираются с техникой, я, чтобы лишний раз не раздражаться на трату драгоценных минут, выхожу в соседнюю комнату, даже не думая о том, чтобы просить на это разрешение.

Второе помещение оказывается вдвое меньше, но гораздо уютнее. Здесь целый подоконник с цветами в одинаковых коричневых горшках, на стенах висят картины, фотографии и рисунки подводного мира, а на столе под лампой стоит аквариум с живыми рыбами.

Много синего цвета. Не знаю, что за странная одержимость, но он везде: в покрывале на кровати, в обложках сложенных стопкой тетрадях на полке, в висящем на спинке стула свитере, в забытой на прикроватной тумбочке кружке, содержимым которой оказывается апельсиновый сок.

Чтобы убрать яркий запах цитрусов, я накрываю кружку одной из тетрадок. Тогда вдруг на первый план выходит другой. Знакомый. Привычный.

Шерсть.

— У тебя собака была? — спрашиваю я, повышая голос, чтобы в другой комнате меня услышали.

— Да! — тут же отвечают — Как ты узнала?

— Запах…

— Она лет шесть назад померла от старости… — Рэм появляется в дверном проёме. — Какой запах?

А я уже лезу на шкаф, вставая сначала на стул, потом на письменный стол. Оказываясь лицом на уровне с крышкой шкафа, отодвигаю в сторону пыльные коробки из-под утюга и чайника, старые книги и прочий мусор, который люди почему-то не могут выкинуть, хотя, закидывая на самый верх, больше никогда не достают.

— Вот этот.

Со шкафа стаскиваю коробку из-под обуви. Именно она страшно воняет псиной. Протягиваю Рэму. Он принимает её, но смотрит с сомнением.

— Открой, — говорю.

Слушается. Внутрь коробки мы заглядываем вместе. Резиновые мячики, игрушка из каната, тонкий чёрный ошейник и маленькое одеяльце и целлофановый пакет с чем-то внутри.

Гляжу на Рэма. Он тепло улыбается.

— Мы нашли Крекера на улице, когда шли с папой из поликлиники. Он явно был чей-то, потому что на его шее болтался огрызок порванного поводка. Мы решили взять его домой, пока хозяин не найдётся, но даже спустя полгода никто не откликнулся на объявления, и я уговорил папу его оставить.

— Что за дурацкое имя для пса? — фыркаю я. — Крекер.

Рэм пожимает плечами.

— Оно значилось на медальоне у него на шее. Мы не стали переименовывать.

Рэм с коробкой усаживается на край дивана. Открывает её. Я жду увидеть что-то вроде ностальгической меланхолии, но вместо этого он вдруг становится мрачнее тучи.

— А это ещё что такое? — спрашивает в пустоту. Вытаскивает на свет огрызок то ли ткани, то ли бумаги. — Бирка из роддома, но на ней написано не мальчик, а девочка.

Шаг в сторону, несколько — назад, и я окончательно исчезну из поля его зрения за поворотом, ведущим в коридор. Главное, не делать ничего ненужного и не прислушиваться…

Чёрт. Зачем я об этом подумала? Теперь уже никак не перестать концентрировать слух на бешеном стуке его сердца.

Парню совсем немного осталось до приступа. Совсем чуть-чуть.

— И фотографии, — продолжает Рэм, словно я подаю хоть какой-то сигнал заинтересованности в диалоге. — Смотри!

Разворачивает ко мне яркой стороной маленький квадрат. Даже на расстоянии хорошо вижу двух детей на руках у мужчины. Новорождённые, наверное. Ну, или пару недель от роду.

— Это я, — говорит Рэм, указывая на свёрток в голубом одеяле. — А это…

Переводит палец на свёрток в розовом. Молчит. От меня ждёт догадок? Не знаю, что говорить, поэтому качаю головой.

— Это девочка, — сообщает Рэм шёпотом. — Вот эта.

Снова берёт бирку. Теперь она в одной руке, а в другой — фото.

— У меня там всё зависло, — сообщает Тай за моей спиной. — Игра не запускается дальше меню!

Протискивается в комнату, пихая меня в бок, так как я загородила собой дверной проём. Глядит на Рэма долго, затем на меня.

— Что за картина маслом? — спрашивает. — И почему нестерпимо воняет псиной?

— У него собака была лет шесть назад, — говорю я. От шокированного Рэма сейчас всё равно никакой пользы. — И, похоже, сестра, о которой он знать не знал.

— Ого! — удивление Тая нельзя назвать наигранным. — Это как?

Подходит к Рэму, садится рядом. Из нас двоих мой младший брат всегда был более открыт к окружающим, поэтому ему хватает раскованности — (и не хватает ума, чтобы этого не делать) — взять коробку, переложить её себе на колени и начать в ней по-хозяйски копошиться.

— Чувак, тебе бы с предками поговорить, — Тай вытряхивает содержимое чёрного целлофанового пакета в коробку. Фотографии мешаются с собачьим игрушками. — Это, типа, не круто!

— У меня только папа, — заторможено, как под гипнозом, произносит Рэм.

Я вижу, как дрожат держащие бирку и фотографию пальцы. Лицо побелело, даже губы. Парень здоров как бык, но сейчас выглядит так, словно может рухнуть даже от лёгкого дуновения ветерка.

— Это прям как в том фильме! — Восторг в голосе Тая — это не неуважение, а искреннее непонимание того, что в некоторых ситуациях нужно быть более тактичным.

Я тоже этого не понимаю. Такт не заложен в наших генах, но некоторые оборотни приобретают его, когда начинают больше общаться с людьми или сталкиваются с чем-то вроде ответственности, например, становясь альфой.