— Ваня сказал, что это принадлежит здешней Славе, — я щёлкаю пальцами, вспоминая его фразу. — Мышечный код, или что-то вроде того.

— И что это значит?

— Понятия не имею. Но, видать, здесь я не последняя в рейтинге лучших.

— Это я уже понял. — Бен морщит нос, показательно потирает поясницу. Затем вытягивает руку перед собой, образуя преграду между нами. — Отошла, блин! И ближе не подходи.

— Боишься меня? — я удивлённо приподнимаю бровь.

— От вас, психов, чего угодно ожидать можно, — отвечает он.

А секунду спустя уже улыбается.

Рядом с Беном мне хорошо. Он стал моим вторым другом после Лии, которого я нашла именно тогда, когда больше всего в этом нуждалась. И, как и с Лией, я чувствовала — такую связь непросто будет разорвать.

— Так ты, получается, всё рассказала Ване? — спрашивает он, вдруг посерьезнев.

Я трясу головой. Киваю в сторону штаба, и Бен понимает меня, потому как сразу берёт направление к двери внутреннего дворика.

— Я просто задала ему, как учёному, интересующий меня теоретический вопрос. Да и смысл? Думаешь, нормальный человек поверит в путешествие во времени?

Мы проходим первый этаж штаба и снова оказываемся на улице, но уже за пределами территории объекта высокой важности. Бен идёт дальше, а я бросаю беглый взгляд через плечо на дверь и табличку рядом с ней.

Не гимназия и не пожарная станция — в этом времени существование стражей не является тайной, а потому большое четырёхэтажное здание носит название «Особого государственного учреждения по контролю межмировых отношений».

Я нагоняю Бена. Он чуть поворачивает голову в мою сторону, словно убеждаясь, что это я, а потом произносит:

— Я тебе так скажу: нормальный человек — это тот, кто сам ни в жизнь не согласится отправляться в подобное путешествие.

Возвращаюсь домой я далеко за полночь. На радость не встречаю никакого возмущения со стороны родителей, как и их самих — лишь записка: «Слава, я у Ани Филоновой. Ужин в микроволновке. Целую, мама». Дмитрий ещё в отъезде и будет только послезавтра. Свет из комнаты Артура льётся через щель между дверью и полом, и я даже слышу, как уменьшается громкость телевизора, когда я прохожу по коридору, но к Артуру всё равно не заглядываю — сразу ныряю в свою комнату.

Здесь слишком темно. Окна зашторены, и я не помню, чтобы делала этого перед уходом. Тянусь к выключателю, перевожу его в рабочий режим, но лампочка не загорается.

— Бесполезно, — произносит голос. Я вздрагиваю, вытаскиваю нож из куртки. — Извини. Не хотел тебя пугать.

Штора отодвигается в сторону, и я вижу силуэт сидящего на подоконнике человека. Он поднимает руку в воздух, и одновременно с этим я мысленно готовлюсь к нападению, но вместо этого человек просто проводит ладонью по окну. Следы его пальцев оставляют лёгкое свечение на стекле.

Свечение превращается в светлячков, взмывающих к потолку комнаты.

Это продолжается до тех пор, пока на потолке не остаётся и сантиметра пустого места. И теперь, когда комната освещена лучше, чем когда-либо, несмотря на холодность излучаемого света, я вижу своего гостя.

Как же он изменился…

— Мы договаривались на встречи без оружия, — Кирилл кивает на кинжал у меня в руке. — Он не железный, и всё же я не люблю, когда нарушают обещания.

Я кидаю кинжал на кровать. Кирилл удовлетворённо кивает. Я не знаю, с чего начать разговор. Всё, что мне удалось узнать о Кирилле из этого настоящего, напоминает криминалистическую сводку, некролог и доску объявлений в одном флаконе.

В этом настоящем пираты — не воришки, странствующие по мирам в поисках лёгкой добычи и мелкого заработка. В этом настоящем пираты — преступники. Они не воруют, они совершают грабежи. Они не подбирают оставленное, они берут, не спрашивая разрешения. Они не запугивают, они сразу переходят от слов к делу.

Гло здесь не тихая, а жестокая, Филира — не по-хорошему чудаковатая, а коварная, Север — ещё более беспощадный и яростный, а Кирилл… Мой Кирилл больше не просто главарь ренегатов, он — лидер тех, кто, в случае поимки, будет казнён на месте, без суда и следствия.

— Зачем ты пришёл? — спрашиваю я.

— Как обычно, — Кирилл соскакивает с подоконника. Складывает руки на груди. Ткань его плаща противно хрустит. — Желание сдать меня ещё не появилось?

Видимо, это происходит не в первый раз: Кирилл наведывается ко мне и даже может обмолвится о том, что собирается сотворить, а я… не могу собственными руками подвести его под трибунал, даже несмотря на клятву, которую принесла перед Советом.

Он — мой друг. Вопреки всему, что произошло, и несмотря на то, что ещё случится.

— Ты сам знаешь, — отвечаю я.

— Знаю, — Кирилл касается медальона на своей шее.

Человек с кувшином. Водолей. Мой медальон тоже на месте — я чувствую его на своей коже чуть ниже ключиц.

— И это странно, — продолжает Кирилл. — Я тебя не понимаю, Рось. Ты настоящая дура, если надеешься, что сумеешь изменить меня, воззвав к совести. — Кирилл демонстрирует мне свои ладони. — Эти руки видели столько крови, сколько не видел ни один донорский пункт. Думаешь, хоть что-то сможет их очистить?

— Надеюсь.

— Надежда умирает последней, — хмыкает Кирилл.

Светлячки под потолком, один за другим, потухают, растворяясь в пустоте. Я уже знаю — с последним светлячком исчезнет не только свет в комнате, но и Кирилл.

А потому говорю, пока есть время:

— Я скучаю по тебе, Кирь.

— Давай обойдёмся без громких слов. Пожалуйста, — голос Кирилла срывается на последнем слове. — Ты не сможешь вечно быть ко мне добра.

— Я знаю, что где-то внутри тебя остался мальчик, который был моим лучшим другом.

— Рося…

— Пока не поздно, Кирь…

Светлячки гаснут все разом, но прежде я вижу, как дымкой тает силуэт Кирилла.

Даже видению не хватает храбрости дослушать меня до конца. Наверное, именно поэтому Кирилл и не приходит лично — знает, что я без труда смогу отыскать слова, способные достучаться до светлых уголков его души.

Бен, что для него, наверное, стоит невероятных усилий, молчит. И не просто молчит, а буквально язык проглотил, внимательно, пристально и неотрывно следя за новым куратором защитников.

Не он один. Каждый в строю боится даже вздохнуть, не то, чтобы дёрнуться.

Я, уже разговаривая с ним и зная, что он вполне обычный человек, реагирую не так бурно. Но всё же есть в нём что-то такое, что даже меня заставляет неестественно ровно держать спину.

А ещё это странное чувство дежавю: голос, лицо, движения.…

— Меня зовут Антон, — голос светловолосого эхом разлетается по тренировочному залу.

Мы с Беном переглядываемся. Без причины, просто чтобы убедиться: Антон — не страшное видение, а что-то вполне себе реальное, с чем нам отныне придётся сталкиваться каждый день.

— Вижу вопросы на ваших лицах. Чтобы избежать их и прочих инсинуаций, предлагаю сразу расставить все точки над «i»: я был стражем в течение шести лет, никогда не состоял в оперативной группе, в отставку ушёл из-за травмы. Вернулся по рекомендации Татьяны, поэтому других кандидатур на это место не рассматривали.

— Я знаю, почему она его рекомендовала, — едва слышно шепчет Бен. — Одного поля поганки.

Я коротко киваю. От Антона так и веет духом Татьяны. Они похожи на брата и сестру, которые, несмотря на внешние различия, внутренне идентичны до мельчайших деталей, вроде манеры прищуриваться или делать жёсткий шаг, сначала ступая на пятку, а после резко опуская носок.

— Сейчас передо мной все защитники, проходящие обучение на данный момент: от новичков до выпускников. Есть здесь и оперативники. — Антон замолкает, облизывает губы. — И это всё, что мне известно. Я могу лишь предполагать, кто из вас кто. Я не видел результатов экзаменов и не оценивал рейтинги. Я не верю цифрам и графикам.

— Сейчас он скажет, что хочет устроить показательные выступления, — Бен переминается с ноги на ногу, дёргает плечами. — Цирк уехал, а клоуна бомбой сбросили на нас в наказание.