Мы оба смеёмся. Это всё глупости, причём вовсе не такие уж и забавные. Но мы всё равно хихикаем долгую минуту.

Мне нас жалко. Так устали, что рассыпаемся даже в состоянии полного спокойствия.

— Нужно пригнать машину, — говорю я.

Гляжу на распахнутые створки гаража. Затем оборачиваюсь назад, на штаб. И опять смотрю на Славу.

— Иди.

Слава снова обращает лицо к снегопаду. Я повторяю за ней и тут же получаю снежинкой прямо в глаз. Морщусь. Но даже эта досада не портит мне настроение.

— Но, я, может, ещё немного тут с тобой постою. Можно?

— Можно.

И мы, как два дурака, стоим, запрокинув головы, и смотрим, как с неба падает снег.

Меньше, чем через десять дней Новый год. Я пережил восемнадцатилетний рубеж — а этим привычно может похвастаться не каждый страж. Дед здоров. Мама меня любит. Мои друзья живы.

И Славка… просто рядом. Даже если лишь буквально — зато плечом к плечу.

И чего ты вечно жалуешься, Прохоров? Жизнь прекрасна, если так подумать.

Я широко улыбаюсь.

Да. Точно.

Не то, чтобы я испытываю ненависть ко всей этой череде зимних праздников, но то обилие украшений, которое ежегодно достаётся из кладовки и создаёт хаос в месте, где порядок предполагает круглосуточную перспективу, начинает невероятно раздражать ещё на этапе распаковки коробок.

В этот раз особенно. Многочисленных зеркальных поверхностей в виде шаров, бус, гирлянд и мишуры мне при всём желании не избежать. Ярко-оранжевые огни, смотрящие на меня с каждой из них, дезориентируют на секунду, в течение которой я вспоминаю, что это отныне норма.

Нет, я, конечно, привык, вот только свыкнуться пока так и не смог.

— Вань, подай-ка мне шар со снежинками, — просит Лена.

Она участвует в украшении ёлки вместе с Виолой, Полиной и Марком. Мне же досталась роль восседающего на диване в обнимку с гигантскими коробками пассивного помощника.

— Вот этот? — я вытаскиваю из коробки голубой шар с белыми кляксами.

У того, кто обозвал их снежинками, явная проблема с идентификацией природных явлений.

— Да, да, — нетерпеливо сообщает Лена.

Машет, мол, поторопись. Я подбрасываю шар в воздухе. Лена пытается поймать, но сделать это ей не помогает даже лихорадочное перебирание руками воздуха. Шар падает на пол, но не бьётся. Не стекло — пластик.

— Хочешь — не хочешь, но пока мы не украсим гостиную, ты никуда не пойдёшь, — сообщает она. — А теперь подай мне этот дурацкий шар, я не буду ради тебя слезать с табуретки.

Когда друг против друга стоят хранители, даже миротворцы не лезут в спор. Поэтому, как бы я ни надеялся на то, что Марк воскликнет что-то вроде: «Ребята, я всё улажу!» и сам поднимет игрушку, сделать это приходится самому.

— На, — я подхожу к Лене и протягиваю ей поднятый шар.

Она принимает его.

— Ты бы хоть улыбнулся, — говорит она. — Новый год же скоро. Где твоё праздничное настроение?

— Праздники для детей, — отмахиваюсь я.

— Ага, — Лена выпрямляется, фыркает. Свободной ладонью распрямляет складки на юбке. — Совсем забыла, что ты у нас тут самый старый.

Я медлю, не отхожу. Но и не отвечаю ничего. Лена теряет к моей персоне интерес и возвращается к украшению ёлки, и вот тогда я вступаю в игру: хватаю Лену за подол юбки и тяну на себя.

Лена оказывается в моих руках. Я наивно полагал, что это будет мило и романтично, но вместо этого Лена начинает лупить меня по спине и криком требовать, чтобы я сейчас же поставил её на место.

Удивительно, как легко мне сейчас даётся то, что раньше я не сделать — подумать об этом не мог. Кружу Лену на месте, будто она ничего не весит. И, главное, никакого беспокойства за возможность схватить межпозвоночную грыжу!

— Филонов, тебе серьёзно лучше поставить меня на ноги, а иначе я тебе голову оторву, и не посмотрю, что оборотень — найду способ!

Ворчать продолжает, но уже не сопротивляется. Победа за мной, решаю я, и опускаю Лену.

— Сама же хотела моё праздничное настроение, — говорю я. — Вот, получай.

Лена улыбается и лишь только для факта недовольно качает головой.

— Дурила.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Лена тянется ко мне. Думаю, ну наконец он — заслуженный поцелуй, но вместо того, чтобы поблагодарить меня за проявленный жест, Лена вдруг резко выпрямляется, так меня и не коснувшись. В её руке оказывается гирлянда. Я оборачиваюсь через плечо. Ну, точно. Коробки с игрушками!

— Распутывай давай, Ромео, — Лена кидает гирлянды мне в грудь. — Потом поговорим. Я со вздохом и выражением лица готового к капитуляции солдата принимаю задание. — И я тоже тебя люблю, — добавляет она, забираясь обратно на табурет.

Капитуляция отменяется. Гирлянда, так гирлянда. Кому-то всё равно нужно это сделать, а когда я в последний раз пугался сложных задач?

— Слушайте, видел кто-то Даню?

В гостиную по-свойски проходит Тай. Парень чувствует себя здесь как дома, в отличие от его грубиянки-сестры Лизы. Хотя именно у неё, фактически, больше прав и привилегий в стенах штаба. Как-никак, новая альфа временно нейтральной, но в перспективе содружественной стаи оборотней.

— А он тебе зачем? — интересуюсь я.

— Обещал показать мне кое-что медицинское, — увиливая от прямого ответа, говорит Тай.

У парня — семь пятниц на неделе. Я, конечно, поощряю его желание познать различные сферы, но ещё пару дней назад он мучил Бена, потому что страсть как хотел стать механиком, а теперь уже, похоже, метит в медработники.

— Я передам, что ты его искал.

Бросаю взгляд на настенные часы. Сегодня вторник, сейчас половина второго. Я знаю, где Даня. И в штабе его не будет ещё около получаса.

— Окей, — Тай демонстрирует мне оттопыренный в кулаке большой палец. — Спасибо. И кстати, Боунс будет ждать тебя вечером у себя, как обычно.

Чёрт. Я прямо-таки чувствую все эти изучающие взгляды.

— Круто, — бурчу в ответ.

Но не обязательно было говорить об этом при всех!

Тай уходит, взгляды продолжают меня исследовать. Непосвящённых среди них всего двое: Виола и Полина. И их в совокупности недостаточно, чтобы меня смутить.

— Даня пошёл в художку? — интересуется Лена.

Конечно, она знает. От неё у меня секретов нет.

— Угу.

— Так иди, чего сидишь?

Я удивлённо на неё гляжу.

— Ты же сама сказала, что о свободе мне только мечтать, пока вы не закончите разводить бардак!

— Но не тогда, когда дело касается твоего брата. Ты давно уже нужен ему, Вань. — Мне в руки прилетает тот самый шар со снежинками. Я отрываю взгляд от гирлянды на коленях и поднимаю его на Лену. — Иди.

Бросаю и гирлянду, и шар обратно в коробку. Из гостиной — в комнату «Беты», где я оставил свою куртку на Лениной кровати. Оттуда — на улицу. Бежать не надо: я знаю, сколько времени Даня ещё планирует провести там, куда отправился.

Три дня в неделю в одно и то же время он уходит, чем бы ни занимался и где бы ни находился, к одному и тому же месту — к крыльцу своей бывшей художественной школы.

Как известно, бывшие так просто не уходят. Всё равно магнитом к ним тянет, чтобы только ещё раз увидеть. Клянёшься себе, что в последний, но фишка в том, что не работает это, за последним всегда идёт самый последний — и так по возрастающей прямой удаления конца, который тебе, на самом-то деле, не очень-то нужен.

Так и с людьми, которых бросаем мы и которые бросают нас, и со зданиям, местами. Поэтому я не удивляюсь, когда выхожу из-за угла, оказываюсь перед двухэтажным зданием художественной школы и вижу Даню. Стоит напротив входа, спрятав ладони в карманы куртки. Опирается спиной на один из металлических прутьев забора.

Молча прохожу через ворота и встаю рядом в ту же позу. Сегодня наша одежда отличается только цветом — так бывает часто, когда утром мы собираемся не вместе. Кто-то раньше смеялся, что у нас один мозг на двоих, да вот только быстро перестал, стоило Славе элегантно намекнуть нашему обидчику, что если он не заткнётся, ему о своём собственном мозге придётся беспокоиться.