На дрожащих ногах я вылетаю из тренировочного зала, не без дополнительных усилий преодолевая подъём по лестнице и коридор штаба. На улице продолжаю бежать, беря направление в первую же попавшуюся сторону и не определяя какую-либо конкретную конечную точку.

Одна задача: убежать как можно дальше от Антона.

Шаг. Шаг. Шаг.

Я осознаю, что нахожусь у своего дома, только когда останавливаюсь перед металлической кодовой дверью. Какие цифры? Все мысли в голове превратились в кашу. Я бью себя кулаком по лбу несколько раз, прежде чем понимаю, что это совсем не помогает.

— Триста пятьдесят восемь, — произносит знакомый голос.

Я ставлю пальцы на нужные цифры, но дверь не поддаётся. Снова и снова я жму на треклятые кнопки и дёргаю чёртову металлическую ручку, но ничего не происходит. Чужая рука тянется вперёд. Когда она касается кнопок, я понимаю, что всё это время пыталась выжать не ту комбинацию.

Дверь издаёт характерный звук открытия. Я опускаю руки вдоль тела, позволяя чужим рукам открыть её за меня. Для этого человеку нужно выйти вперёд и показаться мне на глаза. Я узнаю в нём Ваню.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Ваня открывает рот. Его губы шевелятся, но я ничего не слышу. Я думаю о том, что оглохла, но мимо нас вдоль дома проезжает машина, и до меня отчётливо доносится урчание её работающего мотора.

— Ваня? — осторожно зову я.

Короткий рваный выдох, который я хорошо знаю.

Так звучит отчаяние.

— Лена умирает, — говорит Ваня.

Его голос дрожит сильнее, чем мои колени.

До рассвета ещё как минимум часа три. Мои пальцы совсем окоченели. Я растираю ладони, пока слежу за тем, что делает Эдзе. На крыше самого высокого здания в Дуброве — единственного двенадцатиэтажного элитного жилого дома, — нас только двое, и это напоминает мне Огненные земли, где я тоже была свидетелем приготовлений Эдзе к ритуалу.

Только в этот раз с того самого момента, как мы встретились, молчит не он, а я.

— Я обеспокоен, — говорит Эдзе.

От неожиданности услышать его голос я вздрагиваю.

— Чего? — переспрашиваю, нахмуриваясь.

Вести диалог в такую несусветную рань — это прям не моё. Особенно при нулевой температуре. И тем более с кем-то вроде Эдзе.

— Ты не задала ни одного вопроса за всё время, что мы здесь находимся. Хорошо себя чувствуешь?

Я качаю головой и лишь гляжу на Эдзе устало. Если это не объяснит лучше слов, куда ему сейчас следовало бы идти, то уже ничто не сможет.

— Понял, — Эдзе поднимает руку в примирительном жесте. Большим и указательным пальцем он при этом держит перо ворона. — Принцесса встала не с той ноги.

— Зато она с лёгкостью поднимет её, чтобы дать вам пинка, — произношу я еле слышно.

— Чего говоришь?

— Можем мы поскорее со всем этим закончить, спрашиваю?

— Будешь торопить меня, я ошибусь. Если я ошибусь, возникнут проблемы. Возникшие проблемы решать будешь сама.

Я лишь фыркаю.

— Вот и славно, — Эдзе подпаливает перо зажигалкой в форме распятия. Оно сгорает неестественно быстро, но ведьмак всё же успевает скинуть получившийся пепельный столб в ритуальную чашу раньше, чем его подхватывает ветер. — Мне нужно ещё буквально пятнадцать минут.

— У вас есть десять, — я подхожу ближе к чаше. Сейчас в ней густая жидкость тёмно-зелёного цвета. Добавленный пепел на её поверхности тает серыми бликами. — Когда Нина будет в порядке?

— Магию такого типа не провести за пару часов. — Я чувствую на себе взгляд Эдзе, но сама глаз не поднимаю. — Потребуется день как минимум, а ещё мне придётся забрать вашу подругу из штаба, потому что я не могу торчать у вас под присмотром всё это время.

Жидкость начинает бурлить. Я чуть наклоняюсь к чаше, чтобы уловить запах, но не чувствую ничего, кроме жара.

— Вы что-то скрывать от нас собрались? — спрашиваю, уже выпрямляясь.

Эдзе отталкивает меня в сторону. Достаёт из своей сумки несколько чёрных баночек одинакового цвета, откупоривает их по очереди. Из каждой несколько щепоток содержимого оказывается в чаше.

— Если бы, — Эдзе тяжело вздыхает. — От вас и не скроешь, и не скроешься. Липнете, как банный лист к одному месту. Просто из-за ваших дурацких правил я не могу находиться в штабе дольше четверти часа. А мне, я повторюсь, потребуется пара суток.

— Ладно, — протягиваю я недовольно. — Но при одном условии.

— Никаких условий, милочка. Это в ваших интересах.

— Пусть Шиго присутствует при всём процессе, — всё-таки прошу я. — Вы ей обещали.

Эдзе отрывается от своих дел, чтобы подарить мне полный удивления взгляд.

— А почему, позволь поинтересоваться, ты доверяешь моей дочери больше, чем мне?

— Они с Ниной нашли общий язык в том прошлом, в этом же они и вовсе были влюблены. Нина ей небезразлична, и она не позволит вам причинить ей вред.

— Обидно, конечно, такое слышать, — Эдзе наигранно дует губы. — Я ведь ни разу вас не подводил!

Несмотря на всю абсурдность, Эдзе прав. Последствия, которые вела за собой его помощь, и цена, которую за неё приходилось платить — это одно, но, так или иначе, он всегда помогал нам.

— Простите, — бурчу я себе под нос, надеясь, что до Эдзе это не дойдёт, а совесть моя очистится.

Однако губы мужчины кривятся в улыбке.

— Только разве что по доброте душевной. И, будь любезна, встань вот здесь, — он показывает мне на место, где до края крыши и шага нет. — Чтобы ветер не мешал.

Я выполняю его просьбу.

Приготовления к ритуалу продолжаются. Так, спустя некоторое время, густая жидкость из чаши, напоминающая мне смолу, перекочёвывает на крышу в виде контуров незнакомого символа: круга в квадрате, разделённого двумя параллельными линиями на три части. Первую Эдзе заполняет чем-то сыпучим, имеющим кристаллическую форму и приятный глазу зелёный цвет. Центральную — как мне кажется, битым стеклом. Чтобы заняться последней, Эдзе достаёт из гримуара тот самый тонкий нож.

— Руку, — требует он у меня.

Собираясь с мыслями и собирая в кучу оставшуюся храбрость, я прокручиваю в голове все порезы, которые когда-либо получала. Всё равно это не помогает — когда Эдзе быстро проводит ровную линию вдоль моей ладони от запястья и до кончика среднего пальца, я вскрикиваю.

— Вы собрались меня зарезать, что ли? — спрашиваю я.

— При всём желании… — начинает Эдзе, но то, что он говорит дальше, я уже не слышу.

Ноги предают меня, и я падаю в сторону, наваливаясь на Эдзе. Тёмно-бордовая, практически чёрная кровь, несмотря на неорганизованную естественную потерю, падая на крышу, пачкает только последнюю треть круга. Его граница, очерченная смоляной жидкостью, вспыхивает многочисленными искрами, на глазах твердеет, превращаясь в камень, и тут же даёт трещину, сквозь которую просачивается красно-оранжевый свет, даже через затуманившую зрение пелену виднеющийся мне языками пламени.

— Я предупреждал, девочка, — басит Эдзе, помогая мне выровняться. — Десять из десяти.

Других слов ободрения мне от него ждать не стоит.

— Десять из десяти, — повторяю я сквозь сжатые зубы.

Порезанную руку от пальцев и до локтя совсем не чувствую. Сейчас я не смогу вспомнить, как много нужно потерять крови, чтобы двинуть ноги, но по ощущениям, когда тело держится в вертикальном состоянии только лишь за счёт чужой грубой хватки, я понимаю, что максимально приблизилась к этой границе.

Даня говорил, мы по-настоящему можем видеть предел лишь тогда, когда оборачиваемся назад на то, что сделали, и понимаем, что момент, когда стоило остановиться, остался в прошлом. Полагаю, Дане никогда не подворачивался шанс умирать, истекая кровью. Потому что вот он — предел. Я не просто вижу его, а чувствую в том, как рана внезапно перестаёт болеть, а онемение поднимается выше к плечу.

«Ладно, Романова. Соберись».

Нина того стоит. Я это заслужила.

Я делаю глубокий вдох, затем долго выдыхаю.