Что он ищет?

— Ты же понимаешь, что мне придётся передать эту информацию вышестоящему руководству?

— Влас знает, — вырывается у меня. Антону это имя явно ни о чём не говорит, и приходится пояснить: — Член Совета. Он преподаёт в штабе.

— Я говорил о Дмитрии.

— Не сочтите за дерзость, но это не лучшая идея…

— Слава! — Антон произносит моё имя с коротким смешком. — Это уже наглость! Я же сказал — с этого момента всё на моих условиях.

Скрипя сердцем, я заставляю себя оставить возмущения и, понурив голову, кивнуть, мол, согласна — молчу.

— Есть вещи, сокрытие которых не приведёт ни к чему хорошему. В частности и те, что касаются здоровья и жизни.

Антон говорит правильные вещи, но кого это волнует, если они идут вразрез с моими планами?

— Я могу быть свободна? — интересуюсь я, пока с губ Антона, к слову, того ещё лгуна, не слетела ещё какая-нибудь мудрость, вызывающая у меня тошноту.

— Не смею задерживать.

Нелепый секундный танец в коридоре: я — налево, туда же и Антон, я — направо, и вот опять он передо мной, — и мы наконец расходимся. Тренировочный зал прохожу быстро и по стенке, чтобы не пересечься с Беном. Мне и правда нужен отдых. Особенно сильно я ощущаю это именно сейчас, когда гляжу на пышущих энергией стражей вокруг. Пока я едва передвигаю ноги, они бодры, быстры, веселы и слишком живы.

Такими темпами я едва ли смогу дойти до дома хотя бы к вечеру. Поэтому я прям на первом этаже штаба прикладываю ладонь к небольшому голому отрезку стены между напольными часами с кукушкой и здоровенным папоротником в горшке, успевая глянуть на циферблат первых. Ещё и трёх нет, но для меня эти сутки длятся уже явно больше двадцати четырёх часов…

Закрываю глаза. Как там выглядит моя комната? Помню зелёный ковёр. Помню компьютерный стол. Помню стеллаж с… мягкими игрушками, кажется? Или книгами? Свободной рукой провожу по лицу. Тяжёлый случай. С таким же успехом я могу попытаться открыть портал в квартиру, которую видела в фильме по телевизору — ориентиры всё равно те же.

— Слава?

Я устала слышать собственное имя с вопросительной интонацией. И почему все вокруг считают, что имеют право лезть в мою жизнь и мои дела, осуждать меня и решать за меня, как будет правильно?

Я закипаю. Ладонь, касающаяся стены, сжимается в кулак.

— Слав, ты хорошо себя чувствуешь?

— Я просто хочу домой, ладно? Просто домой. Отстаньте от меня.

— Давай я.

Чужая рука, тёплая и мозолистая, убирает мою собственную со стены, осторожно взяв за запястье. Я открываю глаза. Кожа чужой руки, занявшей моё место, имеет красивый карамельный оттенок, а ногти на её пальцах выкрашены полупрозрачным лаком с приятный жёлтым блеском.

— Полина, — констатирую я, и лишь потом оборачиваюсь.

— Хорошо, что я была у тебя в гостях на прошлый день рождения, — улыбается мне Полина.

Стена под её ладонью быстро становится дверью из светлого дерева с круглой ручкой и стеклянными вставками. Домашняя, уютная и навевающая какие-то странные ностальгические чувства.

Прямо как все миротворцы.

— Спасибо, — произношу я.

Хотелось бы добавить в голос чуть больше благодарности, но я рада уже хотя бы за то, что до сих пор могу ворочать не только ногами, но и языком.

— Всегда пожалуйста. И выздоравливай.

Попадая в свою комнату, первым делом я плотно зашториваю окна. Затем плетусь в ванную, где наскоро умываюсь и оставляю всю одежду в корзине для грязного белья. Вернувшись обратно, ставлю телефон на беззвучный режим, бросаю его на прикроватную тумбочку. Ныряю под одеяло. Закрываю глаза.

В этот раз точно не придётся считать никаких овец. Я почти сразу чувствую, что засыпаю.

— Чертовски длинный день, — заключаю я вслух сама для себя.

— И ты ошибаешься, если считаешь, что он уже закончился, — говорит кто-то посторонний.

Я широко распахиваю глаза.

Дневник летит в помойку. Изначально идея и правда была неплохой, но теперь мне нет необходимости записывать собственные мысли, когда я могу обсудить их с Христофом. Да, он мёртв. И да, это всего лишь мой воспалённый разум, но, — (ведь «но» и правда нужно, если в собственной правоте пытаешься убедить себя же?) — по прошествии нескольких дней, в которые он появляется и выводит меня на разговор, я стойко ощущаю…

Улучшение ли? Сложно сказать.

Сначала это казалось мне нехорошим знаком. Я вела разговор с мертвецом — это, вроде как, именно то, о чём принято рассказывать в кабинете психиатра перед тем, как тебя закрывают в палате с мягкими белыми стенами. Но трое суток назад, в четверг, когда после одного из самых длинных за последнее время дней Христоф снова явился, чтобы, как я считала, сорвать мне отдых, я быстро изменила своё мнение с раздражения на благодарность.

Стало легче — вот, что я точно знаю. Может, и неважно, каким способом?

Я встаю с кровати, иду в ванную. Дмитрий с Артуром уже завтракают. Второй желает мне доброго утра и получает взаимное приветствие в ответ, а первый даже не отрывает взгляд от газеты, которую читает. Он всё ещё обижен. Мама умоляла меня подойти к нему и извиниться, но я не могу делать этого искренне, если не чувствую за собой вины. Да, мой поступок, с точки зрения некоторых правил, можно назвать неправильным. Да, мне стоило сначала посоветоваться с кем-то из вышестоящего руководства. Да, в какой-то степени я рисковала своей жизнью, когда позволила Эдзе кромсать свою руку, и да, я совершенно точно рисковала защитой города, когда Эдзе изъял из неё останки Христофа, но неужели это и правда настолько большая проблема, что Дмитрий, чёрт бы его побрал, не только поднял на уши весь Совет, но и в наказание на некоторое время отстранил меня от занятий?

Дмитрий сказал, что я недостойна звания защитника. Я ответила, что уверена — мир, где я расту без отца, гораздо более привлекателен.

Мы оба сделали это в сердцах, но мама оправдывает только его, тогда как на меня лишь смотрит устало и произносит что-то вроде: «Ты должна учиться идти людям навстречу. Особенно мужчинам. Когда вырастешь, ты поймёшь, почему».

— Мне не надо ждать взросления, чтобы наплевать на это уже сейчас, — ворчу я с полным пеной от зубной пасты ртом, а затем сплёвываю в раковину, подкрепляя слова действием.

— Я и не сомневался, — отвечает Рис.

Он сидит на краю ванной, чуть склонив голову. Чёрные кудри падают ему на лоб.

— Но даже это раздражает меня меньше, чем то, что теперь творится между Дмитрием и Власом, — я заканчиваю умываться, обтираю лицо полотенцем.

— Я видел.

— Да, — соглашаюсь я, вешая полотенце на крючок. — Точно. Как думаешь, Антон уже успел пожалеть о своём решении пойти честным путём и рассказать всё Дмитрию?

Я была предупреждена о намерениях Антона, но реакцию директора, которую тот получил за своё откровение, ни для кого нельзя было назвать ожидаемой.

Правда, и тут не обошлось без «особых обстоятельств».

Судьба, как я уже успела заметить, в принципе странная штука, а когда она подкреплена случайным раскладом, то и вовсе выйти может что угодно; например, как если бы Антон пришёл к Дмитрию в кабинет, чтобы рассказать о моём поступке и застал там Власа. Диалог между двумя перерос в мексиканское противостояние среди троих, и у каждого было своё мнение.

Речь уже шла не о «кто первый моргнёт», но о «кто первый сможет убедить в своей правоте хотя бы одного, чтобы силы стали неравны».

Когда в кабинет директора пригласили и меня, атмосфера уже была накалена до предела. Дмитрий был в гневе, Влас был в бешенстве, Антон был в растерянности. Вопросы посыпались со всех сторон, но едва ли кто-то действительно ждал моего ответа. Мужчины просто перекрикивали друг друга, и каждый их выкрик отдавал в моей груди неприятным толчком.

Под конец беседы, больше напоминающей словесное сражение, я оказалась «безответственной и безрассудной глупой девчонкой», Влас — «тем, кто предал людей, которые всегда считали его членом своей семьи», а Антон — «единственным разумным человеком».