Он уходит к сумке, брошенной под подоконником. Её содержимое гремит, шелестит и побрякивает, когда он перебирает его в поисках чего-то определённого.

— Я не понимаю… — начинаю я, но обрываю сама себя вместе с тем, как Эдзе выпрямляется и разворачивается ко мне лицом.

В его руках уже знакомый мне гримуар и ещё что-то, что больше пугает, чем вызывает интерес.

— Так это работает, — Эдзе делает несколько шагов мне навстречу. — Чтобы изъять те жалкие крошки, которые остались от Христофа, мне нужен проводник. Кто-то, кто, так или иначе, знал его и был с ним связан. Друг, родственник, любовник — кто угодно.

— Вы тоже подходите под этот список, — говорю я, начиная понимать, к чему ведёт Эдзе.

— Верно. Вот только я не могу одновременно колдовать и быть проводником.

— Я не собираюсь просить Власа, — я упираю кулаки в бока. — Он и так слишком… — дыхание учащается. — Да, он его племянник, но… — язык путает слова. Я откашливаюсь. — Нет. Вам придётся искать другой способ.

— Во-первых, другого способа нет, — отвечает Эдзе. — А во-вторых, я говорил не о Власе.

— Тогда о ком?

Разве остался кто-то ещё? Ведь даже при жизни у Христофа почти никого не было. Анна и Роза — обе погибли. Эдгар и Ева — не были рождены. В последние дни своей жизни Христоф и вовсе был один: только химеры вокруг, да я, и то не по своей воле.

— Стойте, — тихо произношу я. Мысли, пришедшие в голову, такие странные, что я тру лоб, будто это может помочь мне вытащить их наружу. — Вы хотите, чтобы я…

— После смерти Христофа мне удалось пойти по следам некоторых из его созданий. Я хотел подчистить за ним… Мне казалось, это будет правильным. А ещё единственным, что я мог сделать, чтобы хоть как-то исправить то, что, в какой-то степени, произошло по моей вине.

— В какой-то степени? — переспрашиваю я. — Да, образно выражаясь, вы вложили в его руку пистолет и показали, как нужно целиться!

— Да, вот только у него уже были свои патроны, — Эдзе прыскает. — Образно выражаясь. Но смысл не в этом, а в том, что мне всё-таки удалось уничтожить пятерых. Я не знаю, сколько их ещё осталось, быть может, они, не приспособленные к жизни без Христофа, умерли своей смертью, но… В общем, я не только убивал их, но и вёл некоторого рода беседу.

— Вы пытали их, — это не вопрос.

А Эдзе и не спорит.

— Мне хотелось узнать, как проходили последние дни Христофа, — продолжает он. — В конце концов, парень был мне не безразличен.

— К чему всё это?

— К тому, что все химеры, как одна, твердили о двух девушках: о Розе, которую они ни разу не видели, но слышали о ней из уст самого Христофа, и о рыжеволосой Аполлинарии, которая даже стала для них боевым наставником в день перед сражением. Аполлинария.… Именно так звали ту девицу, которая переместилась в твоё тело в Огненных землях.

— Не думаю, что мы с Рисом были настолько близки.

— Это неважно. Он доверял тебе. Его воспоминания о тебе — сильные. Этого будет достаточно для того, чтобы изъять его останки. К тому же, — Эдзе лукаво улыбается. — Посмотри мне в глаза и скажи, что сама ничего к нему не испытываешь: ни скорби, ни жалости, ни понимания — ничего.

Я не могу врать Эдзе. Мне кажется, он раскусит меня раньше, чем я только подумаю о том, чтобы раскрыть рот.

— Вот именно, — заключает ведьмак, так и не получив никакого от меня ответа. — Именно, — повторяет тише. — Итак, ты не передумала?

— Будет больно? — уточняю я.

Возможно, такого вопроса бы не возникло, если бы во второй руке Эдзе не держал клинок.

— О, — Эдзе, спохватившись, суёт нож, лезвие которого оказывается достаточно тонким, чтобы потеряться меж страниц гримуара, куда он его и вставляет, когда ловит мой пристальный и обеспокоенный взгляд. — Нет, дорогуша, это не для тебя! Уже слишком поздний час, чтобы проводить наш ритуал. Лучше на рассвете. Часов в пять утра.

— Ладно, — киваю я.

— И да, насчёт твоего вопроса, — Эдзе зажимает гримуар подмышкой. — Смотря, как ты оцениваешь боль. — Рукой, свободной от любой скованности, он скребёт подбородок. — Скажем, по шкале от одного до десяти?

Мне так часто доставалось, что выбрать что-то одно оказывается, на первый взгляд, непосильной задачей. Но затем я вспоминаю битву в бальном зале и то, как она для меня закончилась. В груди возникают отголоски прошлой боли: жгучей, терпкой, тягучей.

— Когда мы сражались с химерами, я получила удар чем-то острым в грудь, — я касаюсь грудной клетки. Мне чудится пульсация, проникающая даже слои одежды. — И это определённо была девятка. Повезло, что я вовремя отключилась.

— Что ж, — Эдзе дёргает бровью. Мой ответ вызвал в нём какую-то эмоцию, но я не могу уловить её. — Тогда тебе, вероятно, стоит подготовить себя к десятке.

Я провожаю взглядом сначала наш красный внедорожник с Беном, как защитником оперативной команды вызванном на задание, на водительском сиденье, затем — тонкую фигуру Шиго, исчезающую в неосвещённой части улицы. Укутываюсь в куртку плотнее, засовывая руки в карманы и вжимая голову в плечи, и ловлю себя на мысли, что зверски устала. Помочь может разве что кофе — единственная возможность хоть как-то взбодриться перед назначенной Антоном тренировкой. В восемь часов вечера, когда заканчиваются все занятия и доступ в тренировочный зал ограничивается лишь узким кругом людей в виде дежурной оперативной команды, назначенных на уборку помещения и, разумеется, старшего руководства, начнётся моя личная пытка.

Я знаю, это пойдёт мне на пользу. Это не просто необходимость — это моя обязанность. Если я и дальше хочу, — а я определённо уже не вижу себя кем-то другим, — быть защитником, мне нужно тренироваться. Много. И с полным пониманием ответственности.

До любимой кофейни — двадцать минут пешком. Мне везёт, что в телефоне ещё достаточно зарядки, и всю дорогу я провожу в компании с музыкой, пожалуй, впервые за всё время чувствуя себя так, словно ничего никогда не менялось. И я — всё та же любительница прогулок в одиночестве и зачитывания знакомых куплетов одними губами, пряча лицо в ворот куртки или слой шарфа. И улицы — всё такие же уютные и скрытые в отбрасываемых редкими фонарями тенях. И редкие прохожие — просто люди.

Главное, не присматриваться и не пытаться разглядеть за капюшоном причудливые цвет кожи и волос, а за очками — цвет глаз.

До кофейни я добираюсь даже быстрее, чем предполагала. В вечернее время здесь меньше посетителей, чем в утреннее, и всё же чтобы получить свой кофе, мне приходится занять четвёртое место в очереди из трёх… нет, не человек. Точно передо мной — индра. Вечер и ночь, как я уже успела узнать, их стихия. Рождённые в Подземном мире, месте, где никогда не восходит солнце, они с трудом привыкают к местному времени и перемене тьмы на свет и предпочитают жить по собственному режиму, более близкому к их родному. После девушки-индры с длинными жёлтыми волосами, заплетёнными в бесчисленное количество мелких косичек, на месте топчется ведьмак. Даже стоя через одного, до меня доносится запах трав и земли, который смешивается со свежесваренным кофе и приятно одурманивает. Ведьмак — мужчина. Рыжеволосый, коротко стриженный. Затылок — выбрит наголо и демонстрирует татуировку многогранного синего минерала. Символ «Безымянных», вспоминаю я, и предположение моё подтверждают многочисленные браслеты из различных пород, покрывающие руки мужчины от запястья и до самого локтя, прямо поверх рукавов свитера. Дальше — оборотень. До последнего я не опознаю его; он сам выдаёт себя, когда снимает перчатки и суёт их в карман плаща — так я вижу когти.

Когда приходит моя очередь, я ещё раз бросаю быстрый взгляд на деревянное меню на стене позади бариста. Не собираюсь брать ничего, кроме своего стандартного напитка, но проверяю новинки; вдруг, что приглянется.

— Добрый вечер, — мягко произносит бариста.

Я перевожу на него взгляд и вместо того, чтобы сказать: «Большой карамельный латте», замираю, теряясь. Милый парень с чёрными волосами, фигурой пловца, скрыть которую неспособны форменная футболка в горизонтальную полоску и фартук, и широкой белозубой улыбкой.