Я перевожу взгляд на своё лицо и у меня уходят секунды, чтобы его узнать. Тёмные круги под глазами, серая кожа. Я похожа на воскресшего мертвеца. Давно ли я так выгляжу? И почему никто до сих пор не сказал мне об этом?

Свободной рукой Ваня прокручивает дверную ручку. Дверь скрывает за собой непроглядную темноту. Мы увидим, куда шагаем, только когда окажемся по ту сторону.

— Не отпускай, — просит Ваня. Он первый устремляется в неизвестность. — Не отпускай мою руку.

Я уже согласилась, а потому хочу двинуться вслед за ним, но лишь врезаюсь во что-то невидимое. Импульс бьёт меня в живот и заставляет вместо шага вперёд сделать три шага назад, разжимая горячие Ванины пальцы.

Дверь перед мной закрывается с оглушающим хлопком.

Это игра королевы, так с какой это стати пешки решили, что могут хоть что-то в ней поменять?

— Ваня… — шепчу я.

Но ни его, ни кого-то из пиратов больше рядом нет. Я осталась одна перед десятком дверей, и теперь настала моя очередь делать выбор.

И сейчас мне кажется, что важно даже не то, какую дверь я выберу, а то, смогу ли я впоследствии найти её, чтобы выйти обратно.

— Правила игры у вас так себе, — говорю я, обращаясь к королеве. Слышит она меня или нет — это уже последнее дело. — Но я принимаю их. Правда, не жалуйтесь потом, если вдруг сами окажетесь в дураках.

Дверь справа от меня приоткрывается. Поначалу я решаю игнорировать это и подхожу к другой, у противоположной стены, но что-то тянет меня обратно. И я срезаюсь на праздном любопытстве и возвращаюсь, притормаживая лишь для того, чтобы открыть дверь нараспашку.

Раз — темнота передо мной.

Два — я уже её часть.

И остаётся только закрыть глаза. Иногда вещи становятся менее значительными, когда ты на них не смотришь.

Приземляюсь на ноги. Больно, приходится упереться руками в место приземления, чтобы не свалиться на колени. Прежде чем открыть глаза, я ощупываю поверхность. Землистая. Наконец смелости хватает, чтобы снова взглянуть вокруг себя. Полумрак. Освещают помещение, напоминающее подвал, только несколько свечей, расставленных на деревянном столе. Пахнет химикатами. Запах удушающий и едкий настолько, что слезятся глаза.

Я поднимаюсь, выпрямляюсь. Бегло осматриваю себя: цела ли, нет ли повреждений. Кажется, порядок. Тогда иду дальше, прикрывая рот и нос ладонью. Подвал небольшой, и мне хватает пары шагов, чтобы дальше, там, куда добирается пламя свечей, различить отблеск металлических решёток.

Я долго вглядываюсь в них и в то, что за ними скрывается, пока до меня наконец не доходит, и я теряюсь, не зная, плакать или смеяться.

Подземная лаборатория Христофа. Если не один в один, то словно лучшая в мире инсталляция. На ватных ногах я подхожу к первой клетке. Ожидаю увидеть химеру. Кого-нибудь бледного, измученного, истощённого.

К этому зрелищу я готова. Но не к тому, что вижу.

Влас.

Я протягиваю руки между прутьев решётки, хватаю его за одежду и трясу, но Влас не реагирует на меня. Словно меня здесь нет или словно нет его. Влас не откликается ни на имя, ни на просьбы, ни на мои тщетные попытки его растормошить. Гипноз — вот, на что это похоже.

Так и не добившись своего, я кидаюсь к соседней клетке. На секунду мне кажется, что я разгадала план королевы, но в клетке с Власом соседствует Бен. И снова всё тоже самое: взгляд, поза и абсолютное игнорирование любых моих попыток заставить его подать хоть какой-то признак жизни.

За следующей решёткой стоит Лия. Дальше — Даня. Затем Ваня. Нина. Артур. Мама.

Я бросаюсь от металла к металлу как сумасшедшая, вцепляясь в прутья уставшими пальцами и прилагая все возможные усилия, чтобы освободить заключённых. Но любые мои попытки заканчиваются провалами. Это выбивает из колеи не хуже самого присутствия тех, кого здесь быть не должно. Я теряюсь. Мир передо мной превращается в карусель, и даже когда я останавливаюсь, казалось бы, плотно стоя на ногах, всё вокруг продолжает вращаться.

Света в подземелье вдруг становится больше, и вместе с запахом химикатов появляется и другой, не менее сильный и ядовитый. Гнилой. Тошнотворный. Голова кружится. Я хватаюсь за виски и сильно сжимаю череп.

Глазам верить нельзя. Это всё не по-настоящему.

Но как мне остановить то, чего на самом деле даже не существует?

Руки вдруг становится тяжело удерживать на весу. Моя одежда из защитной приобретает молочно-розовый цвет, а рукава куртки превращаются в шёлк.

— Что за…

— Привет, незнакомка.

Я вздрагиваю всем телом. Не мелкая дрожь от неожиданности услышать знакомый голос вне своей головы и своего сознания, а настоящий мощнейший разряд тока внутримышечно, когда каждую клеточку туго скручивает без возможности принять привычную форму.

— Подаришь мне танец?

Ноги не слушаются. Платье, возникшее на месте штанов и куртки, тяжестью в несколько тысяч тонн не даёт мне пошевелиться. Молодой юноша вперёд выходит сам, только вместо танца он вытягивает вперёд руку с пистолетом, дуло которого смотрит прямо мне в лоб.

Я могу закрыть глаза, как делаю это обычно, когда становится слишком страшно, чтобы жить, но сейчас не делаю этого. Больше, чем жалеть обо всём происходящем, я устала только бежать от этого.

Христоф взводит курок. Позади, там, где клетки с моими близкими, щелчок затвора возрождает ответную реакцию в виде того самого плача из туманного горизонта. Каждая следующая секунда тянется на тысячу световых лет дольше предыдущей. Плач забирается в подкорку мозга, становится белым шумом.

Я не понимаю, жива ли я или это и есть мой личный ад.

— Ты не боишься, — вдруг произносит Христоф.

Интонация полувопросительная, но даже несмотря на это я не планирую отвечать.

— Я полагаю, в твоём роду все такие… безотчётно кидающиеся в бой и не обращающие внимание на масштаб опасности и уж тем более никогда и ни при каких обстоятельствах не думающие о том, что будет, если вас вдруг не станет.

Его голос под конец речи срывается на несколько тембров выше. Надо было выбрать другую дверь, думаю я. Если только…

Нет никаких дверей, лишь одна видимость выбора.

Христоф жмёт на спусковой крючок.

Я не жду ни боли, ничего — только смерть и пустоту, но вместо этого чувствую, как горят лёгкие, а голова вот-вот взорвётся от вакуума внутри черепной коробки. Мои глаза внезапно закрыты. Я открываю их, когда поднимаю корпус и принимаюсь лихорадочно хватать ртом воздух.

Сижу на столе, едва ли возвышающемся над полом больше, чем на треть метра. В комнате ещё пять таких столов, и на каждом лежат мои товарищи по путешествую. Все: Влас, Ваня и пираты — они без сознания, но, кажется, в полном порядке.

Тем, что мешает мне дышать, оказываются трубки. Один их конец идёт от подвешенного сосуда с прозрачной жидкостью, а второй, по ощущениям, достаёт до самой моей носоглотки, проходя внутрь через ноздри.

Их я выдёргиваю резко. Мгновенная боль пронзает слизистую, раздражает её. Я несколько раз чихаю. Слёзы застилают глаза. Проходит быстро; несколько мгновений спустя всё, что я ощущаю — это остаточный зуд в носу.

— Удивительно! — восклицает женский голос. — Вы так похожи! Нет, на самом деле… Невероятно. Удивительно!

Его хозяйка появляется прямо перед моим лицом. Когда наши взгляды пересекаются, она клонит голову на бок и принимается напевать отдалённо знакомую мелодию.

Её волосы заплетены вокруг головы в толстую косу, обрамлённую жемчужинами разных цветов. Её тонкие и неестественно ровные для человека пальцы поглаживают оборку на вороте платья. Её греческий профиль ничуть не портит общее впечатление о ней, как об одной из самых прекрасных женщин, которых мне удалось повидать.

Кровь в жилах превращается в смолу, а сердце — в камень. Я узнаю и мелодию, и голос, и волосы, и пальцы. Я узнаю всё. Узнаю, да только глазам отказываюсь верить.

— К-клео? — губы дрожат, произнося это имя.

— Рада наконец встретиться с тобой, Ярослава.