Меня разбудило прикосновение скользнувшего в постель тела. Я подняла веки и взглянула прямо в красные глаза Дмитрия. Впервые за все время я смотрела на него не с любовью, а со страхом, но старалась скрыть перемену. Напротив, протянула руку и коснулась его лица.

— Ты вернулся. Я скучала по тебе.

Он поймал мою руку и поцеловал ладонь.

— У меня были дела.

Тень скользнула по его лицу; в уголке рта я заметила крошечный след засохшей крови. Состроив гримасу, я стерла ее пальцем.

— Я так и поняла.

— Таков естественный порядок вещей, Роза. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Вот только…

— Что?

Я отвернулась, снова раздираемая противоречиями. В его глазах вспыхнуло не только любопытство, но и — пусть совсем немного — беспокойство. Беспокойство за меня. И тем не менее всего мгновение назад я стерла кровь с его лица — кровь несчастной жертвы, чья жизнь оборвалась несколько часов назад.

— Я была в голове Лиссы, — заговорила я наконец, зная, что своим признанием не причиню ей никакого вреда. Как и Натан, Дмитрий знал, что она в Академии. — И… меня вышвырнуло оттуда.

— Вышвырнуло?

— Как обычно, я видела все ее глазами, а потом неизвестная сила, чья-то невидимая рука… вытолкнула меня. Никогда не чувствовала ничего подобного.

— Может, это новая способность духа.

— Может быть. Вот только… Я же приглядываю за ней регулярно и никогда не видела, чтобы она практиковалась в подобном умении. Или обдумывала это.

Он слегка пожал плечами и обнял меня.

— Пробуждение обостряет чувства и восприятие мира, но не делает тебя всеведущим. Я не знаю в чем дело.

— Конечно, не делает всемогущим, иначе Натан не зацикливался бы на местонахождении Лиссы… Зачем это? Почему стригои сосредоточились на пресечении королевских родов? Мы знаем, что они — в смысле, вы — одержимы этим, но почему? Какое это имеет значение? Жертва есть жертва, разве нет? И ведь большинство стригоев прежде были мороями.

— Сложно объяснить в двух словах. В основном на королевских мороев охотятся, потому что это порождает страх. В твоем прежнем мире королевская власть стоит над всеми. Они получают лучших стражей, лучшую защиту. — Он прав как никогда. — Если мы сможем добраться до них, что это означает? Это означает, что всем угрожает опасность. Отсюда страх, а страх подталкивает человека к глупостям, превращая в образцовую жертву.

— Ужасно.

— Жертва или…

— Да, да, знаю. Жертва или хищник.

Он слегка прищурился, по-видимому, недовольный тем, что его прервали.

— Есть и еще одно преимущество в погоне за лидерами мороев — нестабильность.

— А вдруг это приведет к смене лидеров, что поможет им? — Он бросил на меня еще один странный взгляд, а я сама испугалась своих слов. — А что еще?

Снова я рассуждаю, как Виктор Дашков. Нет, нужно заткнуться. Я поняла, что веду себя не так, как обычно, под кайфом, когда я занята только собой.

— Что еще… — Он скривил губы. — Еще — престиж. Ради славы, ради собственной репутации и удовлетворения от мысли, что мы способны извести тех, кого другие не могли уничтожить на протяжении столетий.

Простая у стригоев натура! Злые умыслы, охота и смерть. Других мотивов им и не требуется.

Взгляд Дмитрия переместился на мой прикроватный столик, куда я на ночь клала свои украшения. Все его подарки были здесь, сверкая как сокровище пиратов. Перегнувшись через меня, он за цепочку поднял назар.

— Ты все еще хранишь его.

— Да. Но он, конечно, уступает твоим подаркам.

«Голубой глаз» — он напоминал мне о матери. Я давно не думала о ней. В Бийске я начала воспринимать Алену как свою вторую мать, но сейчас… сейчас я мечтала о своей собственной. Джанин Хэзевей не умела убираться и готовить, но была умной и компетентной. В некотором роде я с самого начала осознавала, что мы мыслим одинаково. Я унаследовала ее черты и не сомневалась, что в моей ситуации она ни на мгновение не отвлекалась бы от плана бегства.

— А этого я раньше не видел.

Дмитрий положил назар и теперь держал в руке простое серебряное кольцо, подаренное мне Марком. В последний раз я надевала его в доме Беликовых; оно просто лежало на столе среди прочего.

— Мне подарили его, когда я была…

Я замолчала, осознав, что почему-то никогда не рассказывала ему, где была до Новосибирска.

— Когда ты была где?

— В твоем родном городе. В Бийске.

Дмитрий играл с кольцом, надевая его, то на один палец, то на другой, но, услышав это название, замер и посмотрел на меня.

— Ты была там?

Действительно странно, мы никогда не говорили об этом.

— Я искала тебя, — объяснила я. — Я не знала, что стригои охотятся в больших городах. Я жила в твоей семье.

Он снова перевел взгляд на кольцо и принялся поворачивать его туда и сюда.

— И?

— Они очень милые люди. Я полюбила их. Подружилась с Викторией.

— Почему она не в школе?

— Пасха.

— А-а, да. Как она?

— Прекрасно, — поспешно ответила я, не в силах рассказать о том, что случилось в последнюю ночь с ней и Роланом. — С Каролиной тоже все хорошо. Она напоминает мне тебя. Знаешь, однажды она накинулась на дампирских парней, пытающихся устроить беспорядки.

Он улыбнулся снова, и так… мило. В смысле, клыки по-прежнему нагоняли ужас, но улыбка выглядела не такой зловещей, как обычно. В выражении лица его появился оттенок нежности, истинной привязанности, и это пугало меня.

— Могу себе представить, как Каролина делает это. У нее уже родился ребенок?

— Да. — Я все еще не могла отделаться от впечатления, производимого его улыбкой. — Девочка. Зоя.

— Зоя, — повторил он, по-прежнему не глядя на меня. — Хорошее имя. А как там Соня?

— Нормально. Я мало с ней виделась. Она слегка раздражительная… Виктория говорит, из-за беременности.

— Соня тоже беременна?

— Ну да. Шесть месяцев, мне кажется.

Его улыбка слегка угасла, он выглядел почти обеспокоенным.

— Это должно было случиться рано или поздно. Она ведет себя не так разумно, как Каролина. Каролина родила детей сознательно… А для Сони, надо думать, это стало сюрпризом.

— Да. У меня тоже возникло такое чувство.

— А как там мама и бабушка?

— Хорошо. Обе.

Наш разговор принимал все более странный оборот — не только потому, что это был первый нормальный разговор со времени моего появления здесь; Дмитрий впервые, казалось, искренне интересовался чем-то, не связанным со стригоями, поцелуями и укусами. Если до этого мы и предавались воспоминаниям, то лишь о прошлых совместных сражениях… и о том, что произошло в сторожке.

— Твоя бабушка немного пугала меня.

Он засмеялся, а я вздрогнула; он смеялся почти, почти как раньше. Я даже не представляла, что такое возможно.

— Да, это она умеет.

— И она притворялась, что не говорит по-английски.

Это, конечно, мелочь по сравнению со всем остальным, но она все еще бесила меня.

— Да, и это она любит. — Он продолжал улыбаться, с нотками нежности в голосе. — Они по-прежнему живут вместе? В том же доме?

— Ну да. Я видела книги, о которых ты мне рассказывал. Красивые… но читать их не могла.

— Вот где я впервые заинтересовался американскими вестернами.

— Господи, а мне нравилось над тобой подшучивать из-за этого.

Он засмеялся.

— Да, твои стереотипы о восточноевропейской музыке и обращения ко мне «товарищ»… Много ты сейчас такого там видела?

Я тоже засмеялась.

— «Товарищ» и музыка — этого не было. — Я почти забыла, как часто дразнила его раньше; сейчас это прозвище ему не подходило. — Но в тебе было что-то поистине ковбойское, я имею в виду не кожаный пыльник или…

Я смолкла. Я чуть было не ляпнула о том, что он считал своим долгом помогать тем, кто в этом нуждался; однако к нему теперешнему это совсем не относилось. Он не заметил моей оговорки.

— И потом ты оставила их и поехала в Новосибирск?

— Да. Я поехала с дампирами, с которыми потом охотилась… Они тоже отказники. Правда, я почти раздумала ехать. Твои родные уговаривали меня остаться с ними, и я всерьез подумывала об этом.