Прознала об этой кляузе Степанида Веретея. Всполошилась. Загубят ведь парня! Надо его выручить и от гибели уберечь.

Достала из сундука гарусный поясок. Сама его когда-то ткала для мужа, да не успела доделать, овдовела, и не довелось дорогого человека опоясать. Много труда положила, покуда поясок тайную силу обрел. Поди-ко, знай: откуда тайная сила берется? То ли всякое волшебство из рода в род переходит, то ли народная мудрость его порождает, то ли смелым и находчивым достается она сама собой?

Принесла Степанида этот поясок Кузьке в поскотину и велела надеть.

— Носи, не снимай! Обережет он тебя от всякой напасти, от ружья, от сабли, от воды, от огня в сторону отведет, при надобности на любую вышину сумеешь подняться и зорче сокола станешь!

Кузя ее повеление исполнил. Опоясался и вмиг будто годов на десять стал старше. Прежнее озорство уже перестало манить. Глаза будто шире открылись, видеть стали дальше и глубже. Неподалеку береза стояла, на ней — воронье гнездо. Захотелось взглянуть на птенцов. Без труда поднялся туда. Спрыгнул на землю и ничуть не ушибся.

— Разумно живи, — предупредила Веретея. — Не во вред добрым людям. Но и не вольничай. Ничего не бойся, окромя топора. Супроть него поясок не спасет.

Вскоре призвали Кузю другие дела. Пришла в деревню советская власть. Перестал он скотину пасти, а взялся своим деревенским большевикам помогать. Навострился в богатых дворах потайные ямы с зерном находить. Даже молва прошла, будто он видит сквозь землю.

По его указке у Аникея Богомола пять сотен пудов пшеницы из ямы под амбаром достали.

Тот в отместку хотел Кузьку из ружья застрелить. Не попал. Кузя отобрал ружье, Аникею сказал:

— Зря порох не трать. Я не пробойный.

Того пуще Аникея озлил. Да и не ко времени вышло.

Сроду, из века в век, на Урал никакая война не докатывалась, а началась смутная пора, и здесь загрохотали орудия. В той стороне красные войска, в другой — белые. Захлестнуло и нашу деревню. И сюда беляки налетели. Перво-наперво принялись они ловить всех, кто к ревкому причастен. Поймали Афоню Блинова и саблями его порубали. Ефим Портнов с остальными ревкомовцами скрылся в лесах.

Звал Ефим Кузю в партизанский отряд, нельзя-де тебе на виду оставаться, но тот на себя и на свой поясок понадеялся.

— Не поддамся! Зато вам погожусь. Все, что надо, разведаю, чем смогу — помогу! И людям надо надежу подать.

Облюбовал он зимний погреб в поповском дворе. Тут оказалось надежно: в горнице сам белый офицер поселился, а попова прислуга, Устя Погодина, приходилась Кузе невестой. Ключи от погреба у нее были. Она закроет, она же и выпустит. Девка тоже не боязливая.

Кузиного отца Дорофея беляки в каталажку закрыли, выручить его не удавалось, три солдата постоянно дежурили.

Собрал поп у себя в доме гулянку. Для компании позвал в гости лавочника Семерикина, дьякона Серафима, толстую просвирню Анфису. Аникею Богомолу поручил сказать в застолье похвальную речь, возвеличить белое воинство.

На угощение были поданы грузди соленые, огурцы маринованные, холодец, рыба отварная и заливная. Потом поросятина, гусятина и курятина, пельмени, блины и оладьи. А вин было столько, хоть ковшиком пей, хоть купайся в них.

На улице, под окошками горницы, деревенских девок собрали величальные песни петь.

Аникей Богомол только наладился похвальное слово офицеру молвить — на колокольне большой колокол зазвонил, как на пожар. Гости из-за стола повскакивали, подбежали к окошкам: где, что горит? У офицера от страха зубы зачакали. Это-де, наверно, мужики взбунтовались. Вызвал посыльного, приказал: «Айда по тревоге войско созывай! Изготовиться к бою!»

Так и не состоялась в поповом доме гулянка. Пришлось гостям расходиться темными проулками-закоулками, чтобы мужики не приметили.

Уж под утро поп немного опамятовался и доложил офицеру:

— Это Кузька опять объявился!

Офицер сам сходил, проверил запоры на церкви. Ни один замок с места не стронут. И снаружи на колокольню никакой лестницы нет. Звонница высоко, по голой стене туда не взобраться.

На другую ночь приказал он солдатам караулить звонницу, глаз не смыкать, а если Кузька появится, — бить его наповал. Запретил им курить и разговаривать. За поимку Кузьки награду назначил.

Притаились солдаты, начали ждать. Темнота, глухота вокруг. Когда за полночь время перевалило, в проеме под колоколом-большаком что-то зашевелилось, большое, мохнатое, потом замяукало, залаяло, замычало, закукарекало да вдобавок человечьим голосом молвило:

— Кыш отсель, воронье! Кыш! Кыш!

Караульщики враз свою службу запамятовали. Нечистая сила! Без ума кинулись со звонницы: один на четвереньках уполз, другой по сходцам скатился, третий задом наперед ускакал. А вслед им, как и в прошлую ночь, большак зазвонил во всю моготу.

Кто знал, что беляки тут недолговеки, тот понимал, к чему большак-колокол призывает.

Вот такое Кузька удумал! Опоясанный гарусным пояском, он подымался на колокольню, и большак-колокол призывал мужиков: бейте беляков кольем и дубьем, встречайте хлебом-солью красное войско!

В очередной раз, когда Кузя побывал в партизанском отряде, Ефим Портнов велел ему шибко не рисковать, себя не оказывать.

— Сторожко держись! Успеем еще напоследок с беляками дополна поквитаться.

Хоть и зарекся Кузя от любого озорства, а ведь всяко случается. Порой не приходится выбирать: где лучше, где хуже? Себя сбережешь, зато товарищам вред нанесешь!

Вскоре довелось Кузьке в поповском доме разговоры подслушать.

В позднюю ночную пору прискакал верхом на коне Аникей Богомол, забежал в горницу и на радостях закричал:

— Ваше благородие, удача! Я-таки дознался, в коем месте ревкомовец Портнов с партизанами. Есть на Каменном озерке остров...

Кузя хотел было тотчас бежать и упредить партизан, но пьяный офицер сказал Богомолу:

— Обождем до утра. Как развиднеет, сразу поедем.

Вот и пало Кузьке на ум: «А что, если задержать их, пусть-ко завтра посидят, как собаки на привязи!» Дождался он, когда Аникей ушел, а офицер лег спать, залез через открытое окно в горницу, забрал всю офицерскую амуницию: шаровары, мундир, сапоги, картуз и саблю. Голышом-то его благородие никуда не покажется.

Утром поповский дом растрясло: офицер босиком бегал из комнаты в комнату, орал, кулаками грозил; поп с попадьей от его гнева в чулане закрылись, прислуга в огороде попряталась.

А вся офицерская амуниция была на куполе колокольни развешена, штаны по ветру болтались, на мундире ворона сидела.

Чуть не все население деревни собралось на церковную площадь смотреть, как беляки станут офицерову амуницию доставать. Меж мужиков про Кузьку разговоры пошли. Озорной он парень, зато уж насмешит и порадует. Сносить-то позор офицеру, поди-ко, не легче, чем в грязную лужу упасть! Ну, молодец, Кузя, ну, молодец! Вдруг приметили: да вот же он, здесь, посреди народу скрывается. Встали мужики поплотнее, чтобы, коли понадобится, то защитить Кузьку, а тем временем офицер приказал из каталажки Дорофея привести. При народе схватил старика за грудки:

— Где твой сын? Немедля сказывай, не то с белым светом прощайся!

— Самому тебе, ваше благородие, с белым светом прощаться пора, — промолвил в ответ Дорофей. — А я своим сыном доволен. Не зря мы его с Марфой поили-кормили и добру наставляли!

Выхватил офицер у ближнего солдата саблю, замахнулся на Дорофея и порубал бы, но тут Кузька в один миг перед ним очутился и самого порешил.

А мужики похватали кто колья, кто оглобли, кто железные вилы. На ту пору и отряд партизан поспел в деревню войти.

Но, видно, не суждено было Кузе вместе с народом порадоваться. Сплоховал он, когда встретился лицом к лицу с Богомолом. Тот собрался тайно ускользнуть из деревни, да в проулке нагнал его Кузька.

— Поворачивай обратно!

Тут и зарубил его Богомол топором.

На том месте, где Кузя погибель принял, Степанида Веретея посадила березку. Покуда жива была, сама ее охраняла, не дозволяла даже веточку обломить.