— Вот тебе кнутик ременный да уздечка волосяная. Увидишь — кинь ему на голову уздечку и тем временем кнутиком по ногам ударь. Будет он скакать, а ты бей. Будет просить, чтобы ты его отпустил, — не пускай, пока сад не покажет. Опасайся, чтобы он уздечку не скинул...

В тот же день отправился Тимошка в Черную дубраву. Березовые колки один к одному стоят, по обочинам — черемуха, боярышник, калина, шиповник да травы высокие, некошеные. В лесу темно: днем — как в сумерках.

Скоро и ночь опустилась.

Выбрал Тимошка одну березу ростом повыше, а травку под ней помягче и решил ночь переждать.

Только остановился, как по всему лесу что-то застучало, зашумело. Посыпались со всех сторон жуки-светляки. Кругом, как в погребе, темно, а тут словно кто-то фонари засветил: каждую веточку и каждый листик на березе видно.

«Эге, — подумал про себя парень, — светляки-то здесь не зря собираются. Местечко тут, видать, не простое».

Спрятался, уздечку да ременный кнут приготовил. Не ровен час, Лешак прибежит.

А Лешак-то, и верно, ждать себя не заставил. Выскочил из темноты — человек не человек, козел не козел: голова козлиная, рогатая, борода человечья. Начал он мордой туда-сюда поворачивать, принюхиваться.

У Тимошки в глазах зарябило, под коленки будто кто-то кусок льда подсунул. Чуть было стрекача не дал, однако вовремя опамятовался, высунулся из-за березы, размахнулся и кинул уздечку Лешаку на голову. Тот не ждал, не гадал, как в узду попал. Заревел диким голосом на всю дубраву. Наклонил морду к земле, хотел уздечку сбросить, да не тут-то было. Тимошка поводок узды на себя дернул, еще больше ему рога опутал.

Лешак снова взревел так, что лес задрожал, кинулся, хотел парня ударить рогами, да промахнулся. Тут его Тимошка по ногам, по копытам-то кнутом и огрел. Лешак начал прыгать. Прыгает, а Тимошка ему кнутиком жару поддает. До того его укатал, что тот на траву упал и начал просить:

— Отпусти! Богатым тебя сделаю.

Тимошка его снова кнутом попотчевал. Лешак запричитал:

— Ой, беда моя! За что ты, парень, меня казнишь? Чего тебе надо?

Тимошка еще разик кнутом прошелся и говорит:

— Покажи мне сад, где яблоки наливчатые зреют.

Лешак орет, а Тимошка его все-таки доконал.

— Ладно, — согласился Лешачина, — твоя взяла. Пойдем покажу.

— Сад покажешь да яблок мне дашь, — сказал Тимошка. — Без наливчатых яблок не уйду, тебя из своих рук не выпущу.

Лешак головой замотал, но деваться некуда, побежал вперед, а Тимошка за ним. Бежит, поводок от узды не выпускает.

Всю ночь до утра так-то бежали, пока до Лешаковой избы не добрались. Стоит в самом темном лесу избенка, углы подгнили, в землю вросли, крыша старой корой покрыта. Кругом дикий хмель вьется, шиповник ростом в сажень. Через такой забор не перелезешь.

Со всего свету, наверно, в сад были разные деревья натасканы: и яблони, и, сливы, и груши, и всякие прочие, каких я даже назвать не умею. Одни еще только цветут. На других от плодов ветки до земли гнутся. Но чуднее всех яблони, на которых наливчатые яблоки зреют. Посмотришь на них, на яблоки-то: цветом они желтые, а внутри будто медом свежим налиты, каждое зернышко видно. Все хорошо в саду, только одно плохо: нерадивый хозяин. Кругом трава, листья-падалики да сучки гнилые.

Чтобы Лешак не сбежал, Тимошка его в избу втолкнул, поводок от узды к косяку привязал.

Тем временем дома Тимошку потеряли. Ушел парень в лес и следа не оставил. Ефим Буран ходил искать — не нашел.

Вот и лето прошло, заморозки начали на землю ложиться. Тимошку уже и ждать перестали. А он, знай, живет у Лешака. Хотел скоро обернуться, да не успел.

Не мудрено в чужом саду яблок нарвать, домой принести и отца вылечить, но это всего половина дела. Ведь не один его тятька в деревне от болезней мается, раньше времени старится. Еда-то в деревне была не больно богатая: картошка вареная, паренки брюквенные и морковные, кулага из солода ржаного, алябушки пополам с мякиной.

Вот и задумал парень свой сад развести, для всего народа наливчатые яблоки вырастить. Ну и не стал торопиться. Где добром, где кнутом у Лешака все что надо было знать, выведал. Только после этого стал домой собираться: набрал яблок наливчатых полный мешок и саженцев накопал.

Когда все приготовил, снял узду с Лешачины, на прощание кнутиком его ожег, посоветовал больше в наши места носа не совать и пошел.

Пойти-то пошел, да обратную дорогу домой найти не мог. Остановился, начал оглядываться. Леса дремучие, места нехоженые. Пока оглядывался, заметил: ему на плечо пчелка села. Он ее тихонько снял, на ладонь посадил и просит:

— Ты везде летаешь. Покажи мне, как из лесу выйти.

Пчелка будто поняла, о чем парень говорит, полетела вперед. Летит, а Тимошка за ней еле поспевает, старается не отстать.

Мало ли, много ли шел, а на дорогу вышел. Показались поля знакомые, березовые колки родные.

Старик Ефим все стонал да прихрамывал, а как яблок наелся, сразу гоголем заходил.

Исполнил Тимошка отцово желание и принялся свой сад закладывать.

...Э-хе-хе-е! Скоро сказка сказывается, да не скоро, слышь, дело делается. Поди-ко сам попробуй сад посадить да дождаться, когда он тебя урожаем порадует! Не один год пройдет.

До осени парень землю готовил, рук не жалел. У них огород-то в самую поскотину выходил. От прясла, где тополь рос, он и начал копать землю. Наверно, полдесятины перекопал. Осенью саженцы высадил.

На будущий год зазеленели они. Махонькие да хиленькие, смотреть не на что! Парень, как нянька, с ними возился, поправлял и обихаживал.

Из всех мужиков только один Прохор Тимошке помогал: то жердей ему для загородки привезет, то прясло городить поможет, чтобы коровы из поскотины в сад не лезли и саженцы не потоптали.

То ли года три прошло, то ли четыре — не знаю. Разросся Тимошкин сад и в ширину, и в вышину. Как по ниточке, по веревочке: дерево к дереву, куст к кусту. Стоят яблоньки в саду ладные, развесистые, будто девушки подолы сарафанов подобрали, плясать собрались, да с места сдвинуться не могут.

Между яблонями на кустах смородина черная, малина спелая, крыжовник полосатый, черемуха терпкая, — глазом не окинешь, корзинками не вытаскаешь.

Хоть шибко давно это было, а дело парня осталось. С той поры люди у нас свои сады развели. На том месте, где он первый сад заложил, новые деревья посажены. Тут тебе и розовые яблоки есть, и шафранные, и краснобокие. Любое выбирай, каждое яблочко наливчатое!

— Парня растить — труд в копилку класть, а девку — труд на ветер бросать; сколь ни корми ее — для своей домашности не сгодится!

Так рассудил Еленкин отец, а о том не подумал: даже если березу поранить, она слезами ульется.

Приезжали сваты, с ним сторговались. Дали за красивую невесту сотню рублей, две овечки, пеструю телку и пятерик зерна на посев. Мужик и обрадовался: хорошо огреб!

Мать попробовала за дочку вступиться: не гоже-де бедному с богатым родниться, ведь Фома Фомич за один стол с нами не сядет, поморгует, и Еленку станет держать как батрачку, но отец не послушал, как уши заткнул.

На ту пору исполнилось Еленке семнадцать годков. Взросла хохотуньей, певуньей, а с просватанья замерла и примолкла.

Вскоре жениха — косого Фотьку — привезли на смотрины. Ой, глаза бы на него не смотрели: парень жирный, ноги — ходули, голова клином, нос пупырышком, рот слюнявый, голос скрипучий, да поминутно кряхтит и сморкается. Зато выфрантился в дорогую одежу, волосешки намаслил, чтобы на макушке хохолок не торчал, и так то ли начал перед невестой выламываться и задаваться, будто она сама к нему напросилась.