Четверо из десяти участников шоу уже были определены и учили свои роли, но оставалось еще шесть мест, и, не доверяя камерам, Настя вышла в зал, чтобы взглянуть на претендентов. Она всматривалась в лица, примеряла на актеров расписанные сценаристами роли и вдруг почувствовала себя странно. Голова наполнилась туманом, и кто-то как будто позвал ее. Она обернулась: из центра зала на нее смотрели яркие синие глаза. Мужчине было лет тридцать или чуть более того, и, несмотря на жару, он сидел, закутавшись в черное драповое пальто. Настя отметила, что у него правильные черты лица, прямой нос, красивые скулы и губы. Взгляд его был странным и притягательным, она почувствовала себя беспомощной. Не вполне понимая, зачем это делает, Настя сказала Руслану, оператору, рядом с которым стояла, сделать несколько планов с синеглазым. Тот вскользь, чтобы не привлекать внимания, взглянул на него и кивнул. Настя отошла от Руслана, чувствуя, что голова ее становится звонкой, пустой и легкой, как бывает, когда спадает высокая температура.

Для оператора ничего необычного в просьбе не было: его работа заключалась в том, чтобы снимать тех, на кого укажут. К будущим звездам зрителя нужно было приучать еще с отборочных туров, но осторожно, чтобы казалось, будто участник появился в кадре не по предварительной договоренности, а потому, что сразу обратил на себя внимание своими способностями. Редакторы отбирали основных персонажей шоу, исходя из того, как они будут смотреться на экране, а остальные, сами того не зная, выступали массовкой, необходимой для реалистичных съемок.

Настя запомнила номер участника, приклеенный к лацкану его пальто, и, вернувшись в аппаратную, узнала имя: Вячеслав Мельник. Она взяла его анкету и перебросила ее в стопку допущенных к отборочным испытаниям.

Сидящий рядом главреж, которого звали Дмитрий Ганин и которого Настя неизменно называла Ганей и наедине, и при людях, нахмурился. Бросив взгляд на пришпиленную к анкете фотографию, он спросил:

– Уверена?

– Уверена, – резко ответила Настя.

– Зачем он тебе нужен?

– В нем что-то есть.

– Пустышка.

– Женщины любят таких.

– Тупых красавцев?

– Интересных мужчин.

– Он будет выглядеть ненатурально.

– Смотря какие тексты мы будем ему писать.

– Не увлекайся, – мягко осек Настю Ганя, – напишешь слишком хорошо, он еще, того и гляди, выиграет.

Настя хотела ответить, но передумала. Ее остановила природная, почти интуитивная осторожность, не раз уже ее выручавшая. К тому же она и сама не понимала, почему ей вдруг так важен стал незнакомый мужчина с синими глазами. В тяге к нему Настя отчетливо осознавала нечто противоестественное.

– Ничего, вышибем на отборочных, если я вдруг ошибаюсь, – бросила она. – Или даже сегодня, после интервью. Поверь мне, я знаю, что делаю.

Ганя ничего не сказал. Настя видела, что он ревнует: его и без того сутулые плечи округлились еще больше, длинная худая спина безвольно согнулась, острый нос грустно повис над компьютерной клавиатурой.

К интервью приступили сразу, как закончили съемку в зале. Двести с лишним человек должны были рассказать, что находится в кубе, а это означало как минимум восемь часов изнурительной работы.

Настя и Ганя следили за участниками по монитору, иногда шептали редакторам в «ухо». Некоторых отбрасывали сразу, вне зависимости от того, угадывали они или нет. В основном, это были люди, на которых было скучно смотреть. Таких гнали конвейером, лишь бы они не отнимали время. С некоторыми, напротив, работали дольше, чем предполагалось. Это случалось, если Настя замечала в персонаже интересную деталь, интонацию, взгляд или нечто особенное в поведении.

Первой на интервью села соседка Мельника, пожилая женщина с крупным цветком на плече. Настя оценила ее злобный неумный взгляд, дешевую одежду и короткие пальцы с распухшими суставами и треугольными, остро заточенными ногтями.

– Смотри, Ганя: нам везет, – сказала Настя и слегка подтолкнула Ганина плечом. Он не смог сдержать довольной улыбки: ему нравилось, когда Настина раздражительность сменялась хорошим настроением.

– Темное вижу… – сказала женщина и замолчала, выжидающе глядя на редактора.

– В каком смысле – темное? – осторожно спросила редактор. – Черное?

– Анют, пораскручивай ее, ага, – бормотнула в микрофон Настя.

– Не по цвету темное… – произнесла женщина и устремила неподвижный взгляд сквозь Анюту. – По сути… Из души, вот отсюда темное идет…

Ее ладони задвигались снизу вверх и вперед, будто она хотела выложить на стол собственный обвисший бюст. Потом левая ладонь упала на колени, а правая раскрылась в воздухе, и кончики ненакрашенных ногтей тускло блеснули, пропуская яркий свет прожектора. Глаза закрылись, пальцы стали сжиматься и разжиматься, словно в них было зажато чуть живое и очень легкое сердце.

– Такое вижу… темное… и шевелится… вроде как волной, волной, вот так вот волной…

Рука женщины задвигалась из стороны в сторону.

– Берем, – уверенно сказал Ганя.

Перед тем как настала очередь Мельника, Настя вышла покурить. Последние полгода она пыталась бросить или хотя бы уменьшить количество выкуренных сигарет, но у нее никак не получалось. Настя хваталась за сигарету, как за соломинку, когда приходилось тяжко, а сейчас она тонула в море безумной подростковой влюбленности. Ее щеки горели огнем, сердце стучало, ноги были ватными. Это было странно, но приятно, и затягивало, как наркотик. Настя не хотела, чтобы ощущения исчезли, но ей было важно взять себя в руки. Она курила, жадно затягиваясь, сигарета плясала в ее трясущихся пальцах. Она выкурила две и вернулась в аппаратную, еще больше опьяневшая от влюбленности и никотина.

– Вовремя, – сказал Ганя, – твой как раз.

Настя села в кресло, кинула на стол полупустую пачку сигарет, быстро взглянула на экран и тут же отвела глаза: от одного только взгляда на Мельника ей стало плохо.

– Что вы увидели? – спросила его рыжая, с веснушками, Анюта.

– Тухлое мясо с опарышами. Червей много. Мяса – кусков пять-шесть. Довольно крупные куски. Все запаяно в стеклянный куб.

– О как! – сказал Ганя.

В аппаратной повисла тишина. Аня по ту сторону экрана тоже не знала, что сказать, и молчала, ожидая указаний. Ганя и Настя смотрели друг на друга. Молчание нарушил Славик, невысокий полный звуковик в серой футболке, сидевший за соседним пультом.

– Я видел, он до съемки с Иринкой разговаривал, с логгершей, – робко произнес он.

Ганя и Настя одновременно выдохнули и расслабленно откинулись в креслах.

– Тогда понятно, – кивнула Настя. – А Иринка откуда знает?

– Ну мало ли… Может, Руслик сказал… – ответил Ганя. – Может… Ну кто-то еще. Ну я не знаю.

– Надо будет еще раз их вздрючить. Расслабились!

– Надо будет.

Они снова замолчали. Аня с Мельником по ту сторону экрана молчали тоже.

– Так что с ним делать? – спросил Ганя.

Настя не ответила. Тогда Ганя набрался храбрости и продолжил:

– Насть, по большому счету, он нам не нужен. Смотри: он не понимает, что делает; все, что знает, говорит напрямую. Ему никто не поверит, все поймут, что он выучил ответы. Ты все испортишь, если его возьмешь.

Настя молчала.

– Насть… Ну Насть… Ну и что, что он угадал? Ты же знаешь: вырежем его из эфира – и все. Нет эфира – нет человека. Нет человека – нет проблемы.

Настя наклонилась к микрофону.

– Анют, отпускай его, – сказала она, а потом повернулась к Гане: – Я считаю, он молодец. Давайте посмотрим, какой он был в зале.

Ганя молчал, пока Настя смотрела запись, на которой Мельник кутался в пальто и растирал замерзшие руки. И в постели с ней молчал. А когда попытался начать разговор, она оттолкнула его от себя и сказала:

– Ганя, тебе домой пора. Мне завтра рано вставать.

Потом, резко откинув одеяло, отправилась в ванную.

Пиха стал еще внимательнее относиться к смерти. На дорогах ее случалось много. Он начал обращать внимание на погибших голубей и кошек. Видел раздавленную колесами сову, серые останки зайчонка и пару некрупных деревенских собак. Он и сам несколько раз сбивал голубей, но это не приносило удовольствия: тельца их были слишком малы, чтобы многотонный Фред ощутил удар. Несколько раз Боря видел последствия аварий: перевернутые машины, следы крови и черные отпечатки шин на асфальте. Один раз – серьезное столкновение, которое только что произошло. Пиха хотел было остановиться, но за спиной у него уже мелькали маяки полицейской машины, и он не посмел.