Лишь в 1748-ом он объявился снова. Елизавета Петровна попросила придворного брильянтщика Позье его огранить и вставить в оправу. Дальше, уже перстень, был дарован Екатерине Алексеевне, ставшей впоследствии Великой императрицей Екатериной II.

История креста не менее древняя. Был выкован в Печерском монастыре в середине XV века. О чем свидетельствуют запись в монастырских анналах и имеющаяся с обратной стороны гравировка. Гравировка, разумеется, сделана на старо-славянском, от чего Николай Городец ни строчки не разобрал.

А во времена любимой Светланой Артемьевной Екатерины Великой он был дарован монастырскому воспитаннику, за которого некая родовитая и богатая особа вносила в бюджет заведения очень приличные суммы. И вот, что важно, воспитанник этот впоследствии частенько появлялся в обществе уже изрядно постаревшего графа Шварина, прежнего владельца моей трости.

Таким образом, други мои, — заключил Валентин Николаевич. — Получается, что «Фанатик», или как мы его еще называем «Охотник за стариной» распрекрасно знал всю эту «родословную» украденных им вещиц. И не без основания полагал, что одна из реликвий может привести к искомому изумруду Тейфаши…

Санкт-Петербург, январь 1762-го года.

Брильянтщик Еремей Петрович Позье давненько не попадал в столь деликатное положение. Новая императрица Екатерина Алексеевна вызывала его к себе (дело касалось похорон Елизаветы Петровны), а Его Величество, император Петр III, строго настрого запретил ювелиру брать от жены заказы.

Как поступить? Ослушаться императора или императрицу? Если первое — погубить собственную будущность, если второе — нанести обиду супруге нынешнего правителя. Да и, как это будет по-русски, «осердить»? О, нет, «осквернить» память о покойнице. Хотя Позье и жил в этой стране свыше тридцати лет, на русском языке говорил все же не очень хорошо, некогда ему было практиковаться, большую часть времени проводил наедине с безмолвными каменьями, металлами да струментами. Только жена время от времени нарушала тишину в доме:

— Вот, оказывается, об чем Ксения-то голосила, — как бы сама с собой разговаривала она, помесивая деревянной ложкой квашню для оладок.

— Какой Кфений? — Еремею Петровичу было не до женских историй.

— Не Кфений, а Ксения, блаженная! Пять лет назад у ней муж в горячке помер, Андрей Петров, певчий из придворного хора, может, слыхал? Она с тех пор вроде как чудаковатая стала. Весь свой скарб раздала. Облачилась в мужнину одежу и требует, чтоб ее величали не Ксенией Григорьевной, а Андреем Федоровичем. Бродит дни и ночи неприкаянная. Бает странно. Вот, к примеру: «Поди на кладбище, на Охру, там твой муж жену хоронит.» Это она девице Голубевой. Девица изумилась, но на кладбище пошла. И нашла там вдовца в обмороке, на свежехоньком холмике. Помогла мужику в себя-то прийти, и вскоре они свадебку сыграли.

— Что ты кофоришь! — это была шаблонная фраза брильянтщика, подходившая на все случаи, ею он усыплял бдительность жены. Супружница-то мнит, будто он слушает, а на самом деле он камень шлифует, либо думу думает, как теперь. А жена знай себе тараторит:

— Истинный крест! Про то весь город говорит, как ты не слыхал? Или вот аще быль: Параскеве Антоновой, с которой Ксения дружна и которой прежде свой дом подарила, говорит: «Ты тут сидишь, да чулки штопаешь и не знаешь, что тебе Бог сына послал! Беги на Васильевский!» А там — брюхатая баба под лошадь угодила, тут же на улице разрешилась от бремени мальчиком, и скончалась. Параскева кроху себе забрала.

Брильянтщик рассвирепел:

— Та што ты, папа пестолкофый, со сфоими паснями лесешь! У меня «гроссэ» проблем!

— Так я потому и вспомнила про Ксению, — перетрусив от мужниного гнева, супруга вдвое быстрей заколотила ложкой по стенкам миски. — Она, аккурат 24-го числа голосила возле церкви святого Матфея: «Пеките блины, пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины!» Это она намекала на поминальное блюдо;, на кончину государыни…

Х Х Х Х Х

Государыня императрица Елизавета Петровна скончалась аккурат на рождество, 25 декабря 1761 года.

Накануне призвала к себе великокняжескую чету. Слова давались ей с трудом. Мускулы лица уже почти не двигались, застыли, как на каменном монументе:

— Не ссорьтися. Живите в мире и любви…

И вдруг застывшая маска поплыла, начала таять, императрица нашла в себе силы улыбнуться:

— Павлушу берегите. Позаботьтесь о нем, — вновь посерьезнела. — Петр, пущай тебя на трон объявляют не гвардейские полки, в сем обыкновении видимо древнее варварство. Для нынешней России гораздо почтеннее признание в Сенате. Я даже торжественную речь для тебя выдумала, найдешь в кабинете, среди бумаг…

Еще она говорила об уважении к подданным, о снискании любви у народа, о мудром руководстве империей…

Петр слушал, покорно кивал. Но, едва Елизавета Петровна испустила дух, сделал все в точности до наоборот.

Он приказал приготовить для себя новые покои, «и чтобы покои сии находились в отдалении от спальни Екатерины», зато для фаворитки Елизаветы Воронцовой сыскал комнатку поближе.

В первую же ночь после кончины императрицы наследник послал курьеров во все войска и приказал остановить военные действия. А ведь Прусская армия была уже фактически загнана в угол, ей не оставалось ничего иного, кроме как сложить оружие и просить у России и союзников мира.

Петр даже вернул назад недавно захваченный город Кольберг. Бывших в плену прусских солдат пригласили на пиры, одарили сувенирами и отпустили домой. Королю же Фридриху он направил личное письмо с нежнейшими заверениями в дружбе и словами восхищения.

В русской армии началась реформа с приставкой «п». Назначили нового главнокомандующего. Хотя тот и мало разбирался в военной стратегии, зато подвергал подчиненных строгой муштре (по-новомодному, «дисциплине») и умел обучить «п» русскому строевому шагу. Под неведомую, ранее заграничную, команду «Марш!» (вместо привычного «Ступай!») пехота шествовала по плацу. На смену зеленым мундирам пришли куцые синие куртки вражеского образца.

Как и положено, тело почившей императрицы было выставлено для прощания в течение шести недель. Народ мог свободно прийти и поклониться своей государыне.

Чаще других к гробу приходила Екатерина Алексеевна. Часами стояла на коленях, плакала, молилась. Она носила траурное платье, голову покрывал черный капор. Петр тоже появлялся в печальной зале, хотя и редко. Отпускал колкости в адрес духовных лиц, перешептывался с придворными дамами, гримасничал…

В своих апартаментах он почти ежедневно устраивал застолья со спектаклями. На этих сборищах в приказном порядке запрещалось показываться в траурной одежде.

Новый император окружил себя новыми фаворитами, в основном молодыми и, к сожалению, нечестными, имеющими дурной нрав людьми. Они разжигали его ненависть к Екатерине. И молодой император распалился в своей вражде до такой степени, что уже не скрывал это чувство прилюдно. Не упускал случая доставить жене неприятность, оскорбить, или лишить невинной радости. Позье он запретил брать от нее заказы на ювелирные украшения, а садовнику — подавать на стол ее любимые фрукты.

Х Х Х Х Х

Долгие годы Еремей Петрович верой и правдой, а также своими умелыми руками служил российскому престолу. Первые ювелирные работы делал еще для Анны Иоанновны. В прежние времена важные особы доверяли ему не только свои ценности, но и свои секреты. А иной раз просили похлопотать перед каким-либо авторитетным лицом, зная, что золотых дел мастер имеет на него влияние.

Где теперь его бывшие покровители? Фактический руководитель прежнего правительства Петр Шувалов отошел в мир иной буквально через несколько дней после своей государыни. Его брат Александр, возглавляющий Тайную канцелярию, как доложили люди сведущие, вот-вот окажется не у дел. Конечно, боле других о Позье пекся их кузен Иван Шувалов, по-прежнему остававшийся куратором Московского университета и покровителем просвещенности, но и тот в последнее время в государственные дела не лез, все чаще поговаривал о возможном путешествии, видно, не сладко ему жилось в теперешней России.