Солнце сильно пекло, и моя лодыжка беспокоила меня немного, но в целом все прошло очень хорошо.

Но каждый раз, когда смотрела в сторону отца, я видела, что он был занят рассматриванием Култи — абсолютно одержимый. Я любила его, даже если у него был ужасный вкус на мужчин.

Мы не вспоминали о том, что много лет назад я была такой же, как он.

Как только мы остыли и растянулись, несколько сотрудников из мужской команды Хьюстона повели зрителей с трибун на поле. Прошло больше месяца с тех пор, как я в последний раз видела свою семью, и я скучала по ним. Я наблюдала, как мой отец оглядывает поле в поисках единственного человека, который действительно имел сейчас для него значение. Я знала, что это не я, ха.

— Ма. — Я протянула руку к маме, которая быстро взглянула на мою потную тренировочную майку, поморщилась и все равно обняла меня.

— Mija, — ответила она, сжимая меня в объятьях.

Затем я схватила свою младшую сестру за край шляпы и притянула ее к себе, когда она завизжала:

— Нет, Сал! Ты вся потная! Сал, я не шучу. Сал! Черт!

Знала ли я, что она не любит потных объятий? Черт возьми, да. Было ли мне дело до этого? Не-а. Я не забыла, как она назвала меня ведьмой в последний раз, когда мы были в одной комнате, даже если она делала вид, будто эти слова не слетали с ее губ. Я прижала ее к себе еще крепче, чувствуя, как она шлепает меня по спине со всей силы, когда моя мама сказала:

— Hija de tu madre, следи за своим языком. (исп. цензурная версия оскорбления Hija/ Hijo de tu puta — дочь/ сын шлюхи, также употребляется как сукин сын, черт побери, твою мать и т.д.)

— Я скучала по тебе, Сеси, — сказала я, осыпая поцелуями щеки младшей сестры, когда она попыталась отстраниться, говоря что-то о макияже, который я могу размазать.

Ей семнадцать. Она перерастет это. Мы почти одного роста, у нас обеих светло-карие глаза и каштановые волосы, хотя мои немного светлее, как у нашей аргентинской бабушки. Но это было все, в чем мы были похожи. Я весила на девять килограммов больше. Если же сравнить наши личные качества, мы были настолько разными, насколько это вообще возможно. К пятнадцати годам она уже научилась носить туфли на каблуках, а я в этом возрасте считала, что носить настоящий бюстгальтер — фантастически круто, и это только верхушка айсберга. Но я любила ее до чертиков, даже когда она была немного снобистской и плаксивой... и иногда она была немного жадной.

Когда я, наконец, отпустила ее и посмотрела в сторону отца, то фыркнула, сдерживая смех. Он стоял к нам спиной и внимательно оглядывал поле.

— Эй, пап? Обними меня, прежде чем ты никогда больше не захочешь мыть руки.

Вздрогнув от неожиданности, он обернулся и сверкнул широкой улыбкой. Сколько я себя помню, у него были коротко стриженные редеющие волосы и яркие зеленые глаза, унаследованные от испанской бабушки.

— Я искал тебя!

— Да ладно тебе, врунишка, — рассмеялась я. Мы крепко обнимались, пока он комментировал мои удары «ножницами», которые я делала во время тренировки. Это технически сложный удар через себя в падении, который требовал в прыжке оторвать тело от земли, и пока спортсмен находился в полете параллельно земле, ударить по мячу быстро скрестив ноги, сделав «ножницы». В зависимости от положения тела к земле после удара, мяч летит либо через голову футболиста, либо в сторону.

— Я так горжусь тобой, — сказал он, все еще обнимая меня. — Ты становишься лучше каждый раз, когда я тебя вижу.

— Или, есть вероятность, что твое зрение становится хуже...

Он покачал головой и, наконец, отстранился, держа руки на моих плечах. Он был среднего роста, всего около ста восьмидесяти сантиметров, судя по его водительским правам, хотя мне казалось, что он не выше ста семидесяти пяти.

— Alomejor (исп. может быть).

Кто-то постучал по моей ноге сбоку, и когда я взглянула вниз, то увидела, что там стоят маленькие девочка и мальчик и держат в руках мою официальную клубную фотографию, сделанную в прошлом сезоне.

Я подписала их фотографии, а затем немного поговорила и сфотографировалась с ними, когда их мама попросила об этом. Сразу же за ними подошли еще три семьи — в основном это были маленькие девочки со своими мамами — и я повторила с каждой из них предыдущие действия. Между фотографиями я задавала им вопросы и раздавала объятия, потому что они были самой дешевой и самой эффективной валютой в мире. Я ненавидела общаться с прессой, потому что интервью заставляли меня нервничать и чувствовать себя неловко. Но эти незнакомцы, эти люди делали меня невероятно счастливой, особенно когда дети были так рады и взволнованы. Я потеряла из виду своих родителей, но не слишком беспокоилась об этом, они знали, как это бывает в подобных ситуациях.

Примерно через полчаса, когда я закончила подписывать мяч для девочки-подростка, говоря ей, что она еще не слишком стара, чтобы начать играть серьезно, если хочет однажды попасть в профессиональный футбол, я огляделась, пытаясь найти свою семью. У одних из ворот, которые мы использовали во время тренировки, я заметила, что папа и мама разговаривают с Гарднером и Грейс. Они встречались с обоими неоднократно на протяжении многих лет.

И когда я, наконец, добралась до них, то обняла за плечи, подошла к отцу и улыбнулась ему. Но то, что я увидела, было практически мрачной, слегка грустной улыбкой на его лице. Было видно, как он старался изо всех сил не выглядеть таким опечаленным. Это сразу же насторожило меня.

— Que tienes? (исп. в чем дело?) — прошептала я.

— Estoy bien, (исп. все хорошо) — прошептал он в ответ, целуя меня в щеку. Но он не выглядел так, будто у него все хорошо. — Тренер говорил нам, как прекрасно вы все вместе играли.

Я очень внимательно следила за его лицом, рассматривая следы загара и возрастные морщины от многолетней работы на улице, большую часть времени он работал в шляпе, а иногда и без нее, и я видела, что его что-то беспокоит. Он был упрямым, вот откуда это упрямство во мне — от него. Но если он не хотел ничего говорить сейчас, я не собиралась заставлять. Я откашлялась и попыталась поймать мамин взгляд, но она, казалось, была в отличном настроении.

— Надеюсь, что это так. Я не понимаю, почему бы и нет, правда, Грейс?

Женщина чуть постарше, которой в этом году исполнилось тридцать пять, весело улыбнулась в ответ. Это выражение ее лица было совершенно не похоже на то, с каким она говорила с Култи.

— Несомненно.

Когда Гарднер и Грейс ушли, и мы остались втроем — Сеси Бог знает о чем разговаривала с Харлоу, а я толкнула отца в плечо и спросила:

— Что не так? Серьезно.

Он покачал головой, как я и ожидала.

— Со мной все хорошо, Сал. Да что с тобой такое?

У семьи Касильяс был талант к отклонению от темы разговора.

— Что случилось? — настаивала я, потому что это была еще одна семейная черта Касильяс.

— Nada (исп. ничего).

Этот мужчина. Иногда мне удавалось вытрясти из него признание.

— Ты расскажешь мне потом? Пожалуйста?

Похлопав меня по макушке, он снова покачал головой.

— Все в порядке. Я рад тебя видеть, и рад, что мы увидим открытие сезона через пару недель.

Очевидно, что он врал, но я знала, что спорить с ним бессмысленно, поэтому прекратила его дергать.

Через несколько минут моя семья ушла и пообещала встретиться со мной вечером. Мама и Сеси хотели пройтись по магазинам, пока были в городе, и мы планировали увидеться, как только я закончу работать. Рядом с нами было несколько болельщиков, все игроки все еще были на поле, собирая свои вещи, если не были заняты чем-то другим. Я как раз схватила бутылку с водой, чтобы сделать глоток, когда Харлоу подошла и серьезно посмотрела на меня. Два таких взгляда за один день — это уже чересчур.

— Что происходит? — спросила я, засовывая бутылку под мышку.

Ее нижняя челюсть напряглась.

— Я ничего не сказала, потому что знаю, что ты посчитаешь нужным сделать это лично.