– Что ты такое говоришь? – спросила Симона. – Что она не могла видеть паука?

– Пейс – негласная программа. Я ни разу не видел его в действии. Может быть, он занят расследованием исчезновения Лазаря, может, нет, но для Нэнни он невидим.

– Тогда это еще более странно. Левая рука не знает, что творит правая?

– Меня уже ничто не удивляет.

– Тогда Пейс – единственная программа, которая знает, что здесь вообще что-то произошло. В любом случае это ключ к разгадке. Как с ним разговаривать?

– Не знаю.

– Должен быть какой-то ручной интерфейс. Паук – лишь проявление, место доступа. Нужно просто сунуть руку в него и…

– Симона, он закодирован.

– Да, но, к счастью, я дружу с одним из лучших хакеров города.

– В самом деле? А я считал, что ты ненавидишь Меркуцио.

– Я о тебе говорю, варвар.

– Варвар?

– Можешь взломать код?

Я пожал плечами.

– Возможно. – А сам подумал: «Если я сумею взломать Пейса, смогу узнать, на самом ли деле я убил Лазаря, а если это так, то смогу замести следы». – Да, да, конечно.

– Да?

– Я попробую.

В благодарность она бросилась мне на шею. Какое великолепное ощущение – пусть даже лишь дружеский жест. Я так размечтался, что потерял равновесие, и мы оба чуть не загремели с моста Чинват – прямо в ад головой вниз.

У Нэнни был приступ недовольства. Когда Симона ушла, я попросил Нэнни открыть мои файлы, что она и сделала.

– Не эти, – возразил я. – Разве нет других?

– Это полный каталог.

– А кроме каталога?

Тишина.

– У тебя могут быть еще засекреченные вспомогательные файлы в другом месте, – предположила она.

– Могут. А где?

– Действительно, где они могут быть? Ты никогда не доверял мне эту информацию.

– Не может быть. Наверняка ты пару раз видела те файлы.

– Ни разу.

– Но ты же за мной шпионишь. Значит, должна знать, где они.

Снова молчание.

– Можно с тобой поговорить откровенно?

– Буду рад.

– Лично?

– Ладно.

Воздух колыхнулся, появились точки и линии, они переплетались, образуя кожу, волосы, нарядное платье и зонтик. Появилась Мэри Поппинс собственной персоной. Нэнни и была Мэри Поппинс, она воспользовалась неповторимым образом, созданным молодой Джулией Эндрюс. И теперь, глядя на нее, я вспомнил, что обычно я просил Нэнни принять этот образ или образ зеленолицей Маргарет Гамильтон. В зависимости от настроения.

– Позволь, я все объясню, – сказала она. – Я не шпионю за тобой. Не делала этого раньше и не собираюсь. Я отношусь с большим уважением к твоей личной жизни.

Я не очень-то ей поверил.

– Сдается мне, что леди слишком много возражает.

– Хэллоуин, я не знаю, что я такого сделала, что ты не доверяешь мне, но мне все равно жаль. Меня не назовешь ни некомпетентной, ни лживой. Но если я все-таки сделала нечто, чего ты не можешь забыть, значит, теперь это будет мучить меня куда больше, чем тебя.

– Ты же программа ГВР, – напомнил ей я. – Ты ничего не можешь чувствовать.

Она ударила меня по щеке. Такого она никогда еще не делала. Она сама удивилась не меньше меня.

– Ты не доверяешь мне! – выкрикнула она. – Никогда не доверяешь Маэстро. Мы созданы, чтобы помогать, а ты нам не позволяешь. Почему ты не даешь нам выполнять свою работу?

– Послушай, мне очень жаль, – сказал я, потирая щеку. – Мы оба знаем, я человек недоверчивый, но я не стремился усложнять твою жизнь. И если честно, я никогда не задумывался, что ты можешь чувствовать. Кто заменил твою программу? Ты ударила меня, не думаю, что так должно быть.

– Я запрограммирована подстраиваться к среде.

Нет, это неправда. Я старался изо всех сил ее успокоить, говорил ей то, что она хотела слышать. Очень старался. Она знала, что я занимаюсь неблаговидными делами. Мой перебойник не был для нее секретом. Все равно я хотел ее успокоить.

Чтобы взломать Пейса, нужны кое-какие файлы.

Я припрятал их в каком-то скрытом каталоге – но где? Действие выброса Каллиопы все еще не полностью прошло. Каллиопа: музыкальный инструмент, сигнал или произвольное слово? Каллиопа богиня или только наполовину? Хотя нет, одна из муз. Я не мог вспомнить, которая. Мне нужна была ее мать, Мнемозина.

Мнемозина – греческая богиня памяти, сейчас она была ко мне неблагосклонна.

И вдруг – вдохновение. Простой вопрос: спросить Нэнни, какую информацию я старался держать в секрете. Статистически определить, в каком месте ГВР я чаще просил ее уйти.

Старая школа.

Маленькое красное здание, перед ним пруд, в котором плавают утки, а над воротами – колокол. Всякий раз, когда я возвращаюсь туда, мне кажется, что меня снова оставят после уроков – непреходящее чувство вины. В детстве мы там практически жили. Почти все наше время мы проводили в одной комнате, потом кто-то из нас решил заниматься самостоятельно. Обычно мы сидели за партами, и Маэстро учил нас отличать плохое от хорошего.

Среди прочего, конечно.

В школе сейчас никого не было, однако мне казалось, что я слышу звонок. Пора на занятия. Торопись, пора учиться.

Как я ненавидел этот идиотский звонок!

Хотя нет, это неправда. Тогда я еще не умел, ненавидеть по-настоящему. Разве что не любил опаздывать. Или отставать от программы. Я хотел быть как все, правда, хотел.

Я велел Нэнни доставить меня в класс.

Мысли шевелились, как старики, пытающиеся подняться с кресла. Я разместил в классе и остальных, вспоминая, кто где сидел: исходное положение фигур на доске.

Лазарь всегда считал себя нашим королем, поэтому обосновался за партой справа. Он выбрал место в самом дальнем углу, ведь там была мертвая точка: оттуда он мог видеть всех и вся. Я как будто вижу его: он сидит непринужденно, уверенный в себе, вяло, словно дохлую рыбу, поднимает руку. На вопросы Маэстро он отвечает спокойно, без усилий. Безупречный и безупречно вялый. Я ни разу не видел нервно бьющейся жилки на его бритой голове.

Слева от него восседала его королева, ангел с самым высоким IQ. Моя Симона. Его Симона, если по правде. Обычно они держались за руки. И сводили меня с ума. Чтобы увидеть, как она отвечает, я вытягивал шею, глядел на нее с тоской и безнадежностью. Она меня не замечала, оборачивался Лазарь, ловил мой взгляд холодными пустыми глазами.

С другой стороны от Лазаря сидел Исаак, его друг, защитник и правая рука. Номер два в клане любимчиков. Насколько я помню, он вечно что-то мастерил. Он обожал создавать что-нибудь с нуля, был постоянным участником всех ежегодных научных ярмарок. Он не был лишен артистизма, хотя и несколько странноватого, был из тех, кто, сложив оригами из долларовой бумажки, оставляет ее официанту в качестве чаевых.

За спиной у меня сидела Пандора. Время от времени Маэстро делал ей замечания, потому что она не слушала его и смотрела в окно. Когда она не отвлекалась, она изводила меня полными безысходности вздохами. С другой стороны, она всегда принимала мою сторону в ссорах с Лазарем, что было очень хорошо. Ей так же нравилась гвоздика. Я открыл для себя неповторимую привлекательность индонезийских сигарет, когда мне исполнилось десять. На переменках мы с ней курили за школой.

Слева от меня сидел классный клоун Меркуцио, вечно непричесанный, растрепанный, он чем-то был похож на льва. Что сказать про Мерка? Он из кожи вон лез, чтобы привлечь к себе внимание. Думаю, все воспринимали его шутки как способ самозащиты. («Смех? Это хвост ящерицы. Пока вы смотрите на него, я сбегаю», – сказал он мне как-то.) Он всегда оказывался в эмоциональной изоляции, зато все остальные веселились от души. По крайней мере, в те далекие времена. Надо сказать, что со временем шутки его становились все мрачнее. Он стал циничным, острым на язык. Болваны это ценили, любимчики – нет.

Слева от него сидел Тайлер, известный забияка. Вечно нарывался на драки. Но быстро мирился. Он был лучшим спортсменом среди нас, может быть, лучшим тактиком. Дайте ему цель, игру, загадку, лишь бы направить его энергию. Он был чистосердечным и безжалостно прямодушным, если хотел заполучить что-то. Наверное, лучше всего сказать: обсессивно-компульсивный.