– Нанимать сыщика нам не по карману; но, может, мы и без сыщика нападем на след.

– Хорошо бы, а то ведь эта ведьма так обижает бедную крошку! Бедняжка никогда не жалуется, но у меня сердце болит, когда гляжу на нее. За это лето она очень изменилась – похудела, осунулась. Старуха Жозен нисколько о ней не заботится. Если бы не Мадлон с Пепси да не мадемуазель д’Отрев, бедняжка совсем бы зачахла. Наше молоко – тоже ей поддержка: Пепси сама не пьет, только бы девочке больше досталось.

– Почему бы тебе не брать ее к нам? – спросил Пэшу. – Играла бы с нашими ребятами... С ней ведь никаких хлопот!

– Я и хотела ее брать, да старуха Жозен не отпускает. Держит ее взаперти, даже к Пепси и мадемуазель Диане стала редко отпускать, они обе жаловались. Мне кажется, старуха боится, как бы девочка чего не порассказала. Теперь, когда она стала старше, она может запросто припомнить такие вещи, которые мадам Жозен хотела бы держать в тайне.

– Вот что, жена, – сказал, помолчав, Пэшу, – у меня есть план. Только будь терпеливой и дай мне время.

Тетушка Моди пообещала.

Не прошло и трех дней после покупки часов с бриллиантами, как прекрасным ранним утром в садике у мадемуазель Дианы совершенно неожиданно появилась мадам Жозен. Вид у нее был серьезный и вместе с тем дерзкий. После нескольких вступительных вежливых фраз она вытащила из бокового кармана тугой сверток и высокомерно проговорила:

– Извольте получить по счету.

– О чем вы, мадам Жозен? – холодно поинтересовалась мадемуазель Диана. – Насколько мне известно, у нас с вами никаких счетов нет.

– Я вам должна за музыкальные уроки леди Джейн. Вы занимались с ней несколько месяцев, и за это вам причитаются деньги.

– Позвольте, мадам Жозен! Тут, наверно, какое-то недоразумение, – дрожащим от возмущения голосом возразила мадемуазель Диана. – Я не предполагала брать деньги за обучение, я занималась с девочкой ради удовольствия. По собственному желанию. Как вы могли подумать, будто я жду за это плату!

– Я была совершенно уверена, что ждете. С какой стати стали бы вы учить леди Джейн даром, если я в состоянии платить за уроки? – с этими словами мадам Жозен раскрыла сверток и дерзко подала пачку банкнот мадемуазель Диане. – Вы в таком затруднительном положении, что вам нельзя отказываться от денег. И я очень рада, что могу расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Я вполне довольна успехами моей девочки.

В первую минуту ошеломленная такой наглостью мадемуазель Диана утратила дар речи, но вспомнив, что ей, дочери графа д’Отрев, просто неприлично вступать в объяснения с какой-то торговкой, вскинула голову и сухо произнесла:

– Очень сожалею, что вы приняли меня за учительницу. Благодарю вас, но повторяю – я не учительница.

– А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. – К великому удивлению мадемуазель Дианы, мадам Жозен снова протянула ей толстую пачку банкнот.

– Уверяю вас, это невозможно, – отчеканила Диана. – Позвольте отворить вам калитку.

– Хорошо, – надменно отвечала старая креолка, – но знайте, что отныне я не позволю моей племяннице ходить к вам. Если ей нужно брать уроки, я найду учительницу. Но не такую гордую, чтобы считала унижением получать плату за труд.

– Неужели у вас достанет духа отказать нам в этой радости – видеть временами леди Джейн? Мы так к ней привыкли, – сказала мадемуазель Диана, едва сдерживая слезы. – Впрочем, это ваше дело.

– Я не позволю моей девочке бегать целыми днями по улице, – заявила мадам Жозен. – У нее и манеры стали хуже. Пусть сидит дома.

Едва кивнув, старуха захлопнула за собой калитку.

Бедная Диана несколько минут не могла двинуться с места. Разговор с посетительницей происходил вдали от окна спальни, где еще лежала в постели старушка-графиня, и та плохо его расслышала.

– Диана! Диана! – раздраженно прокричала она. – Что этой женщине нужно? Кто ей позволил приходить к нам так рано?

– Она приходила по делу, maman, – ответила Диана, торопливо смахивая слезы.

– По делу? Я была уверена, что у тебя нет никаких дел с этим народом.

– Она вообразила, будто я рассчитываю получить деньги за уроки.

– А я тебя остерегала – ты будешь раскаиваться в том, что пустила к себе девочку, – проворчала графиня.

– Нет, maman, я не раскаиваюсь. Я горько сожалею, что больше не увижу леди Джейн. Ведь эта Жозен решила запереть ее в доме и никуда не пускать!

– Вот-вот! Этим она прежде всего тебя оскорбила!

– Могла ли она меня оскорбить, maman. Разве мы с ней равны?

– Верно, мой друг! Надеюсь, ты дала ей почувствовать, какая громадная разница между нами и ею?

– Мне не хотелось быть невежливой. И потом, откуда она могла знать, что я не беру денег за уроки? Признаюсь, я уже подумывала открыть друзьям из нашего круга всю бедственность нашего положения. Они, конечно же, позаботились бы, чтобы у меня было много уроков. А уроки музыки и пения с оплатой принесли бы нам куда больше, чем продажа моих птичек. Преподавание, к тому же, – более приличное занятие, а главное, оно приятнее мне самой.

– О Диана! Ты поражаешь меня! – воскликнула графиня вне себя от волнения. – Что ты говоришь?! Чтобы внучка графов д’Отрев давала уроки музыки детям каких-то лавочников, да еще за деньги! Нет! Нет! Мне легче с голода умереть, только бы не унижать нашу славную фамилию подобным образом!

Дочь не проронила ни слова в ответ; а мать через пять минут закрыла глаза, повернулась на другой бок и заснула крепким сном.

Тогда Диана надела старые лайковые перчатки, взяла корзинку, скребок и отправилась в сад полоть клумбы и собирать семена цветов. Она с грустью заметила, что ее маленький цветничок уже осыпается.

– В это лето даже цветы не радовали меня, как обычно, – печально вздохнула она.

Окончив работу в саду, она в задумчивости вернулась в дом. Старая графиня по-прежнему крепко спала. Осторожно щелкнув ключом шифоньерки, Диана выдвинула один из ящиков и достала из него небольшой бархатный футляр. Она открыла его и какое-то время любовалась изящным золотым браслетом с бирюзой и бриллиантами.

«Придется мне и с ним расстаться! – с грустью подумала она. – Долго я берегла эту драгоценную вещицу, эту память о былом, но судьба ко мне не благосклонна... Надо только постараться, чтобы maman не догадалась, в какой мы страшной нужде. Пойду к мадам Журдан, попрошу как можно выгоднее продать мой любимый браслет».

Диана смотрела на браслет, и горькие слезы катились по ее лицу. Справившись, наконец, с волнением, она закрыла футляр, задвинула ящик, заперла ключом шифоньерку и спрятала браслет в шкатулку для рукоделия.

Диана уже более недели не видела леди Джейн. И потому часто плакала – она всей душой тосковала по девочке! Любимое свое развлечение – музыку – она совсем забросила. У нее не хватало духу открыть фортепиано.

Но как-то раз она машинально подняла крышку и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джейн. В ту же минуту за окном коттеджа, по обыкновению закрытым ставнями, раздался знакомый детский голосок, совершенно правильно вторивший певице.

– Это она! Это леди Джейн! – воскликнула Диана, быстро вскакивая с места; в спешке она опрокинула табурет, но даже не обернулась. Она бросилась к окну и разом распахнула и окно, и ставни.

Перед окном стояла девочка с голубой цаплей на руках – бледная, худенькая, но с ясными глазами и светлой нежной улыбкой.

Диана выбежала на улицу, упала на колени перед леди Джейн и, заливаясь слезами, принялась целовать ее.

– Диана! Диана! Зачем ты растворила настежь окно и ставни? – сердито кричала графиня, жмурясь от света, неожиданно хлынувшего в дом.

Но Диане было не до нее. Радуясь леди Джейн, радуясь тому, что может поцеловать это бледное личико и милые глаза, Диана не обращала на мать внимания.