По другую сторону улицы Добрых детей, почти напротив домика Мадлон, стоял одноэтажный, но довольно высокий дом очень своеобразной архитектуры. Входная дверь была странно массивной; два огромных окна по обе стороны двери украшали миниатюрные, чисто декоративные балкончики, на которых не поместился бы и ребенок; карниз поддерживали небольшие лепные фигуры. Перед домом был разбит крошечный садик, в котором росли чахлое фиговое дерево и полузасохший розовый куст. Этот дом, к искреннему сожалению Пепси, долго пустовал. Ей так надоело смотреть на запертые двери и окна! Она каждый день говорила себе: «Вот бы поскорее нашлись постояльцы». Наконец, в одно прекрасное августовское утро на улице, как раз под окном Пепси, остановилась группка незнакомых ей людей: одетая во все черное, хромая, с тростью в руке, средних лет женщина, молодой человек и прехорошенькая девочка. Они долго и внимательно осматривали пустой дом, затем поднялись на крыльцо. Отперли дверь и вошли.

Девочка сразу вызвала интерес у Пепси: ей доводилось видеть детей из высших слоев общества, и Пепси отметила белое батистовое платьице незнакомки, черный шелковый пояс, черную шляпу с широкими полями – все отличалось необыкновенным изяществом; походка, движения, жесты девочки были совсем не такими, как у детей, игравших под окном Пепси.

Но прежде всего поражала ее бледность, грустное выражение лица и странная худоба, наводившая на мысль, что девочка перенесла тяжелую болезнь. Женщина в черном вела девочку за руку; малышка шла медленно и все оглядывалась на необычной формы корзину, которую нес следом широкоплечий, черноглазый, рыжий и франтовски одетый молодой человек.

Пепси не сводила глаз с дома напротив – ей так хотелось еще разок увидеть девочку! Пепси была уверена, что посетители осмотрят дом и выйдут, однако молодой человек стал с хозяйским видом распахивать настежь все окна и двери. Женщина в черном сняла шляпу с вуалью, повесила свою и детскую шляпу на крючок, вбитый в стену у ближайшего окна. Девочка же спустя минут пять появилась на боковой галерее с чем-то в руках. Как Пепси ни вытягивала шею, как ни приподымалась в кресле, забывая об увечных ногах и спине, ей никак не удавалось рассмотреть, что же такое у девочки в руках.

«Это, должно быть, котенок, – подумала Пепси. – Или щенок? Нет, не котенок и не щенок! Наверно, это птица: да, вон она машет крыльями. Птица, птица, и большая. Но что за странная птица?!» – гадала Пепси, раскрасневшись от волнения и сильного любопытства.

Тем временем незнакомая девочка рассеянно осмотрелась и села на ступеньки лестницы, нежно прижимая к себе птицу и разглаживая ее перышки.

«Значит, – решила Пепси, – они будут жить в доме, иначе не стали бы отворять окна и развешивать свои вещи. Вот было бы хорошо, если бы так!..»

В эту минуту по мостовой загромыхали колеса, и к дверям дома напротив подкатил громадный фургон для перевозок, набитый мебелью, сундуками и дорожными мешками.

Пепси с напряженным вниманием следила за разгрузкой фургона. Вдруг в комнату вихрем влетела Мышка. Ее короткие косички торчали в разные стороны. Она улыбалась от уха до уха, сверкая белыми, как слоновая кость, зубами; ее глаза восторженно блестели. Сидя на скамейке перед домом, она увидела приезжих и спешила сообщить новость Пепси.

– Мисс Пип! Мисс Пип! – затараторила она, – кто-то снял дом, что напротив нас; там сейчас фургон разгружают! Я видела женщину в черном, мужчину и маленькую девочку. У девочки светлые волосы и в руках длинноногий гусь. Как она с ним возится! Наверно, очень любит.

– Уймись, Мышка! Лучше делом займись! – прикрикнула на служанку Пепси. – Будто я без тебя не вижу... Иди убери на кухне: мама вот-вот вернется домой!

– Я убрала, уже все убрала, мисс Пип, и только вышла отдохнуть и посидеть на скамеечке перед домом, как смотрю – она грязная-прегрязная. Позвольте мне ее вымыть, мисс Пип, я мигом!

– Ладно, ступай, вымой скамейку, – мягко улыбнулась Пепси. – Но к маминому возвращению на кухне должен быть порядок.

Такое происшествие, как новые жильцы в пустовавшем доме, взбудоражило всю улицу. Пепси всерьез думала, что все в округе живут с допотопных времен, и она сразу поняла, что Мышка, вызвавшись мыть скамейку, пустилась на невинную хитрость – просто ей невыносимо хотелось поглазеть вместе с соседями на новых жильцов.

Наконец мебель и прочее имущество внесли в дом; оставались только два громадных сундука, которые втащить стоило немалых трудов. Из толпы зевак послышались голоса, а громче всех – голос испанца Фернандеса, который стоял в дверях своей табачной лавки:

– Ну и ну, вот это сундучищи!

Зрители ощутили прилив почтения к новой хозяйке дома.

Как только фургон уехал, новые жильцы заперли входную дверь; зрители разошлись. Однако Пепси со своего наблюдательного пункта продолжала следить за приезжими. Она видела, как дама в черном вешала кружевные занавеси на одно окно, и тотчас решила, что там будет гостиная. В уме ее уже сложился план квартиры.

«Там, должно быть, четыре комнаты, – рассуждала она. – Самую большую, ту, что налево, займет мадам; маленькая девочка будет спать вместе с ней. Направо, где кружевные занавеси, наверно, будет гостиная; позади – кухня, а рядом с кухней – комната молодого человека. Интересно, будет ли у них в гостиной ковер, вазы на мраморных подставках с искусственными цветами, полочки с красивыми раковинами и мягкий диван?»

Когда-то, очень давно, Пепси видела у кого-то в доме такую гостиную. Почему бы гостиной у приезжих не быть точно такой же?

Наступил вечер, а Пепси и забыла, что дела не сделаны. Но мать не рассердилась ни на ее, ни на Мышку, ведь случай был из ряда вон выходящий. На следующее утро Пепси проснулась раньше обыкновенного и так торопилась усесться на своем месте у окна, что то и дело подгоняла мать, одевавшую ее. Выглянув на улицу, Пепси увидела, что занавески у соседей еще задвинуты. Мышка, подавая кофе, поведала, что хозяйка в доме напротив поднялась ни свет ни заря и собственными руками красила скамейку перед входной дверью.

– Жаль! Значит, они бедные! – со вздохом заметила Пепси. – Будь они богаты, они бы держали служанку. Пожалуй, гостиной у них не будет.

Но вот раздвинулись занавеси в правом окне и на стекло прилепили объявление. На белом картоне в золотой рамке было написано красными чернилами: «Blanchisseuse de fin et confections de toute sorte»[3] . Под изящной надписью Эраст смело – и не заботясь о грамотности – предложил свой перевод с французского: «Здесь делается тонкое мытье и заказы всех сортов».

Читая это объявление, Пепси успела рассмотреть стоявшие в комнате столы с наваленными на них отрезами кружев и кисеи, картонками, которые были полны нарядных детских платьиц, фартучков, дамских воротничков, манжеток, шейных и носовых платков, переложенных подушечками с благовониями. Ближе к окну был придвинут длинный стол, на котором разложили катушки с нитками для швейной машинки, пуговицы всевозможных размеров, мотки шерсти, тесемки, свертки лент – словом, мелкий товар, всегда необходимый каждой женщине.

Дама в черной юбке и свежей белой кофточке приводила в порядок товар, самодовольно осматривалась и старалась придать комнате еще более нарядный вид. Ей оставалось только ждать заказчиков, которые, конечно же, не замедлят явиться.

Теперь мадам Жозен вздохнула свободно и почувствовала, что у нее наконец твердая почва под ногами. Все устроилось именно так, как предсказывал Эраст: молодая мать покоилась в склепе Бержеро, а ее малолетняя дочь была не в состоянии сообщить какие-нибудь сведения о своей семье; девочка не помнила ни имени, ни фамилии родителей, потому что после тяжелого тифа память отказала ей, и она ничего не могла рассказать о своей прежней жизни. Девочка сделалась до того апатичной, что ничем не интересовалась, кроме голубой цапли, которую никогда не отпускала от себя. Сознавала ли она свою страшную потерю, горевала ли о матери? Мадам Жозен не ведала. Первые дни после выздоровления девочка беспрестанно звала мать и плакала. Опасаясь, как бы ребенок вновь не занемог, мадам Жозен нежно ласкала малышку и уверяла ее, что мама уехала куда-то ненадолго, оставила ее с тетей Полиной и велела быть умницей, велела любить и слушаться тетю до самого ее возвращения.