– Мадемуазель Диана, – зашептала девочка, обнимая ее за шею, – тетя Полина запретила мне ходить к вам. Я ведь должна ее слушаться, верно?

– Конечно, дитя мое, конечно! – говорила Диана, нежно прижимая к себе девочку.

– А знаете, я каждый день приходила сюда в это время: очень хотелось послушать, как вы поете. Но у вас всегда было тихо.

– Дорогая моя, мне было совсем-совсем не до пения, – вымолвила мадемуазель Диана и вновь зарыдала. – Как же давно я тебя не видела!

– Ну, не плачьте! Я ведь вас по-прежнему люблю. Пожалуйста, не плачьте! Я стану приходить к вашему окну каждый день по утрам. Не будет же тетя Полина сердиться из-за этого!

– Не знаю, дитя мое, не знаю.

– Диана! Диана! Да закроешь ты, наконец, окно? – продолжала причитать графиня в сильном раздражении. – Сейчас же закрой! Зачем ты устраиваешь такой спектакль для соседей?! Стоять на коленях, в слезах – перед маленькой девочкой! Лучше не придумаешь!

– До свидания, моя душенька! – торопливо проговорила Диана, поднимаясь с колен. – Maman не любит открытых окон. Впредь я буду отпирать калитку, и в садике мы сможем спокойно разговаривать. До свидания!

Диана вернулась в дом и плотно затворила окно и ставни.

– Извините, maman, что я вас растревожила, – сказала она. – Я не могла удержаться. Но я так счастлива... – Ее лицо сияло от радости, когда она вспоминала девочку, которую так полюбила.

– Ты у меня, кажется, совсем ума лишилась, – гневно проворчала мать. – Теперь на каждом углу будут сплетничать о том, что прачка Жозен запретила своей племяннице ходить к нам в дом, а ты выскочила на улицу и бросилась на колени перед девчонкой. О, Диана, Диана! Как ты могла забыть, что принадлежишь к графскому роду д’Отрев?!

В жизни мадам Жозен произошли перемены, она уже не так важничала, как прежде, и стала необыкновенно задумчивой. Соседи заметили, что она часто пребывает в дурном настроении. Старая креолка всем жаловалась, что дела у нее пошли плохо, а покупатели замучили ее своими претензиями. Но больше всего она расстраивалась из-за сплетен.

– И почему это все вмешиваются в мои дела?! – плакалась она своей приятельнице, испанке Фернандес, которой доверяла большинство своих секретов.

Однако и ей мадам лишь намекнула, что с ней недавно случилась беда. Мадам Жозен мучилась в неизвестности – знают ли уже соседи, что с Эрастом произошла большая неприятность, или пока еще нет?..

«Наверняка, – думала старуха, – они давным-давно прочли в газетах про моего бедного сына, что его засадили на целый месяц. Слушал бы мать, продал бы те часы подальше от дома – не попал бы в историю! Сто раз я ему говорила, чтобы был осторожнее. Нет, упрям, безрассуден! Неизвестно, чем еще дело кончится. Конечно, все, может, еще и обойдется, но ведь горе в том, что об этих злополучных часах заговорили газеты. А вдруг часы купил какой-нибудь сыщик. Эраст даже не поинтересовался, кому он продал часы! Я не успокоюсь, пока эта история не закончится. Как только он выйдет на волю, сразу потребую, чтобы он немедленно переселился в другой район. – Мадам Жозен очень сокрушалась, что сын порочит ее имя, ведь это могло сказаться на ее материальном положении. – Лучше бы он не возвращался ко мне. В теперешних обстоятельствах у меня едва хватит средств, чтобы содержать себя и девочку. А я правильно поступила, что спрятала в потайное место накопленные деньги, иначе мой сынок и до них бы добрался. Счастье еще, что он ничего не знает про этот капитал и про то, что я успела сбыть с рук все дорогие вещи, белье и одежду. Теперь у меня не осталось ничего особенно ценного, кроме одной серебряной шкатулочки для драгоценностей. Надо бы и от нее отделаться».

Волновала мадам Жозен и мысль о девочке.

«А что если ее узнает кто-нибудь из старых знакомых?» – говорила себе старуха, и при этой мысли ее бросало в дрожь.

В последнее время она стала очень подозрительной. И неудивительно – нечистая совесть не дает покоя. Всякий намек, всякий пристальный взгляд пугал ее. Мадам Пэшу, например, порой ставила ее в тупик своими расспросами, да и леди Джейн подросла, сделалась слишком уж сообразительной. А эти д’Отрев? Ведь выпытают у ребенка все, что угодно! «Хорошо еще, – думала мадам Жозен, – что держу теперь девочку на расстоянии от мадемуазель Дианы и от семьи Пэшу. Надо бы поскорее отстранить ее и от Пепси, и от старикашки Жерара. Этот хитрый зеленщик очень опасен, хотя он приветлив и вежлив. Так или иначе, а надо, чтобы девочка раздружилась со всеми ее теперешними знакомыми».

Креолка даже подумывала уехать из этого квартала подальше. Но тут же на нее нападал страх: а что если тем самым она даст повод кривотолкам? Нет, уж лучше остаться на месте и ждать, чем кончится дело сына.

Наконец миновал месяц. Сынок явился к маменьке с потупленным взором. Но на гневные упреки мадам Жозен отвечал, однако, дерзко: дескать, нет ничего дурного и преступного, если он взял на время чужие часы, чтобы немного пофрантить.

– Ведь мы, maman, с вами не воры, – разглагольствовал Эраст. – Мы не затем пригласили в дом больную даму, чтобы ее обобрать. Вы честно ухаживали за ней и за ее ребенком. Когда она умерла, вы спрятали эти часы, чтобы в будущем отдать их девочке. Но сейчас-то они ей не нужны! Верно, я носил их несколько дней в кармане, но ни за что бы их не продал, если бы не очутился в затруднительном положении. Волей-неволей пришлось поскорее сбыть с рук дорогую вещь.

Мадам Жозен внимательно слушала оправдания своего любимца и мало-помалу успокаивалась. Он сумел внушить ей, что теперь им не грозит никакая опасность. Ну да, он отсидел месяц под арестом. Но это всего лишь неприятное недоразумение. Вряд ли кто из знакомых знает о происшествии.

– Порядочные люди, – рассуждал Эраст, – никогда и не читают в газетах о таких пустяках, как арест по подозрению. Повторяю, maman, вам нечего беспокоиться. Даю вам слово, что такого со мной больше никогда не случится. Я намерен совершенно изменить свою жизнь. И не собираюсь больше водиться с теми, по чьей вине оказался в тюрьме.

Мадам Жозен пришла в восторг. Она и не ожидала, что ее милый Эраст мог так благоразумно рассуждать.

«Пожалуй, наказание пошло ему на пользу, – размышляла она. – Провел тридцать дней в одиночестве и одумался».

Совершенно успокоившись, она принялась потчевать сыночка обедом. А Эрасту, конечно, пришелся по вкусу откормленный поросенок, которого прислала его матери мадам Пэшу в знак своего расположения.

После возвращения из тюрьмы сын провел несколько дней дома, вдвоем с матерью: помогал ей в лавке и вообще так ухаживал за ней, что старуха не помнила себя от радости. И тогда-то она предложила Эрасту стать ее компаньоном и уже планировала расширить дело.

– А на какие же деньги, maman, мы откроем магазин побольше? – спросил Эраст. – У нас нет капитала.

– О, я найду! – заявила креолка таким тоном, будто она миллионерша.

– В таком случае не теряйте времени, – посоветовал Эраст. – Сегодня же обойдите всех знакомых коммерсантов и узнайте, кто готов содействовать нам. А я пока буду любезничать с покупателями – вы же знаете, как им приятно, когда за ними ухаживают. Но только отправьте куда-нибудь вашу девчонку. Пусть идет к своей графине или к другим приятельницам. Терпеть не могу, когда она начинает меня расспрашивать. Усядется на стуле со своей цаплей в руках и давай выпытывать – точь-в-точь как старый отец Дюкро. Кстати, я недавно, как раз перед арестом, встретил его. Он вернулся с Кубы и спрашивал меня, будете ли вы ходить в церковь.

При упоминании отца Дюкро мадам Жозен вздрогнула. Она тут же надела шляпу и заторопилась по делам.

Когда она вернулась, Эраста дома уже не было.

Леди Джейн, проводившая время с Пепси, заметила ее из окна и выбежала к ней навстречу.

– Тетя Полина! – закричала девочка, протягивая ей ключ от входной двери. – Мосье Эраст принес мне ключ и велел передать, что он очень устал и пошел прогуляться.