Он привлек меня к себе. Мы стояли щека к щеке, следя за лебедями, скользившими по голубому Алну, и овцами, мирно пасшимися на холмах.

– Когда я с тобой, солнце светит ярче, а птицы поют слаще. Исобел, я забываю обо всем… о бурях, туманах… усталых и продрогших людях, которые трусцой бегут по обледеневшей земле… о полях сражений…

Я прижалась к его теплой груди.

– И я тоже, Джон… Кажется, мы танцевали с тобой в Таттерсхолле только вчера. Милый, ты был молод и так красив, что я влюбилась в тебя с первого взгляда. А в те страшные дни, когда ты стал пленником Перси после Блоур-Хита, я думала, что могу потерять тебя. Я бы не согласилась снова пережить это время за все графства Англии… – Я отстранилась и посмотрела ему в лицо. – Только подумать, что это не имело никакого смысла! Ты попал в плен после выигранного сражения, потому что безрассудно преследовал честерцев на их собственной территории. – Перед моим умственным взором возник образ Джона: храбрый Невилл гонится за подлым Перси со всем пылом юности… Я улыбнулась. – Любимый, о чем ты думал?

Джон усмехнулся:

– Ни о чем. В том-то и беда.

Его улыбка меня обрадовала; я уже давно не видела своих любимых ямочек! Продолжая улыбаться и не размыкая объятий, муж посмотрел в окно. Я повернулась и проследила за его взглядом. В огороженном стеной саду внезапно возник наш трехлетний Джордж, с хохотом убегавший от преследовавших его сестер. Он родился через девять месяцев послетого, как Джон стал графом. Воспоминание о той ночи в Йорке заставило меня покраснеть.

– Ты дал мне все, чем я дорожу на этой земле, – прошептала я.

Джон обнял меня за талию и нежно поцеловал в лоб.

– Однажды Джордж унаследует мой титул. Слава богу, у меня есть что ему оставить.

Да, титул, приносящий ежегодный доход в тысячу фунтов, сильно облегчит Джорджу жизнь. А если его предполагаемый брак с дочерью герцогини Эксетер состоится вопреки желанию Элизабет Вудвилл женить на ней своего сына, однажды маленький Джорджи станет одним из богатейших людей страны. Как любил говорить Джон, «в прошлогоднее гнездо яйца не откладывают».

Вспоминать прошлое не имело смысла; следовало смотреть в будущее. В отличие от нас Джорджи не придется влезать в долги, чтобы прожить до конца года. Более того, ему не придется проливать кровь на полях сражений, как делал его отец. Ради этого титула Джон принес много жертв. Он посвятил свою жизнь делу короля, выиграл множество битв, заключил множество мирных соглашений и заслужил свое графство упорным трудом. Ни у кого не было права отнять его.

– Джон, ты хороший правитель и самый верный из подданных короля. Он знает это, правда? А я считаю себя самой счастливой из женщин, потому что могу называть тебя мужем.

– А я, миледи, считаю себя самым счастливым из мужчин, потому что могу называть женой монахиню…

Я широко раскрыла глаза:

– Монахиню?

– Или танцовщицу. Какая ты на самом деле, Исобел?

– Наверно, во мне есть понемногу от каждой, – улыбнулась я.

– Ничего подобного. Ты – ангел. Я всегда знал это. Следил за тем, как ты шла сквозь бури с высоко поднятой головой и улыбкой на губах, и за все эти годы не слышал от тебя ни одной жалобы. Я женат на ангеле. – Джон смотрел на меня сверху вниз, и при виде его ямочек у меня таяло сердце. – Я когда-нибудь говорил, что у тебя самая чудесная улыбка на свете? Я помню, когда впервые увидел эту улыбку. Во дворе замка Таттерсхолл. И, кажется, даже ощущаю прикосновение того ветра…

– Просто у нас открыто окно. Он засмеялся.

– А что ты ответишь, если я скажу, что передо мной стоит замок лорда Кромвеля?

Я покачала головой:

– Мне это не под силу. Мы в грубом Нортумберленде, а не в изысканном Линкольншире.

– Да, конечно, но все же… Я почти вижу его… вон там… Закатные лучи отражаются от западной зубчатой стены. Я во главе небольшого отряда с грохотом въезжаю по подъемному мосту во внутренний двор… Уставший и грязный после долгой поездки из Рейби, я бросаю поводья груму и удивляюсь тому, что брат Томас не вышел меня встречать. Конечно, мы наделали много шума. И тут до меня доносится смех, нежный, словно звон серебряных колокольчиков… он доносится с небес, как шелест крыльев ангела. Я поднимаю глаза…

– И что происходит дальше? – прошептала я, заставив его опустить подбородок.

– Я вижу лицо… Лицо, обрамленное темно-синим небом, смотрит на меня из высокого окна… Это лицо ангела, прекрасное, безмятежное, лилейно-белое, с волосами темными, как каштан, лучезарной улыбкой и глазами, напоминающими драгоценные камни…

Я смотрела на мужа глазами, полными слёз. Неужели он все эти годы так ясно помнил миг, когда впервые увидел меня? Взгляд у него был потусторонний; казалось, Джон действительно стоял во внутреннем дворе, смотря на окно и видя меня в первый раз в жизни.

– Я не мог отвести взгляд, – сказал он, вернувшись к действительности. – Твои топазовые глаза околдовали меня. Во двор въехали Томас и лорд Кромвель с отрядом, но я не слышал ни звона стали, ни криков людей, ни ржания лошадей. Слышал только звуки твоей лиры, на которой ты играла… и грустную мелодию элегии, которую ты пела.

Я пропела ему несколько тактов.

– Да… А потом ты засмеялась… и это был смех ангела, нежный, как звон церковных колоколов, разносящийся поутру над долинами…

Я ждала продолжения, желая оживить в памяти все события того чудесного вечера… вечера нашего танца. Но он сказал:

– И тут меня звонко окликнул Томас. «Джон!» – крикнул он, спрыгнул с коня и побежал ко мне. Его темные волосы были растрепаны, на щеках застыли полоски грязи, но глаза горели от радости… Я помню, что он прижал меня к груди и сказал: «Дорогой брат, как я рад, что ты жив и здоров! Ты опоздал, и мы отправились тебя искать. Никто не знает, чего можно ждать от этих проклятых Перси…»

Его голос превратился в еле слышный шепот, и мне стало ясно, что нужно прекратить этот поток воспоминаний, потому что он добром не кончится. Я заставила себя рассмеяться.

– Все эти годы ты называл меня своим ангелом, и все эти годы я отвечала, что ангелов с каштановыми волосами не бывает. Волосы у них золотые. Это скажет тебе любой художник или мастер по изготовлению витражей.

Он улыбнулся:

– У моих ангелов волосы каштановые.

Я взяла руку мужа и прижала ее к щеке.

– Джон, я люблю тебя. И любила всегда. С того момента, когда увидела тебя впервые.

Джон улыбнулся мне в макушку и начал баюкать.

– С тех блаженных закатных сумерек в замке лорда Кромвеля.

Я смерила его взглядом:

– Нет, замок лорда Кромвеля тут ни при чем. Я впервые увидела тебя, когда мне было четырнадцать лет. Тогда я с двоюродными сестрами ехала вдоль берега Юра. Мы застали тебя врасплох, когда ты вылезал из воды после купания.

Джон вспыхнул:

– Хочешь сказать, что ты была в одной повозке с теми девчонками, которые увидели меня и начали хихикать?

Я засмеялась:

– Да. Ты был голый, как Адам, и стоял на берегу реки! У Томаса хватило ума прикрыться, но ты покраснел как свекла и прикрыл совсем не то место.

– Лицо.

– Именно над этим мы и смеялись, мой милый.

Джон усмехнулся, наклонил голову и прижался лбом к моему лбу.

– Любимая, – нежно прошептал он, – ты никогда мне об этом не рассказывала.