– Ты всегда знала, как я отношусь к поступкам Уорика. Моя позиция ясна каждому. Но ты не сказала против дяди ни слова. Даже сейчас. Ради бога, Исобел, эти люди были сыновьями, мужьями и отцами! Неужели кровное родство может заставить человека закрыть на это глаза? И даже простить?
Я не поверила своим ушам и на мгновение потеряла дар речи, но потом слова хлынули из меня рекой:
– Я всегда ненавидела зверства своего дяди! Думала, ты знаешь меня и мои чувства! Только преданность мешала мне высказывать свое осуждение, потому что мы обязаны ему своим браком. Но если бы я могла переубедить дядю… если бы могла повернуть время вспять и отдать жизнь за то, чтобы ничего подобного не случилось, я бы сделала это не задумываясь! Мое сердце разрывается от скорби по этим мужчинам… этим мальчикам. Что мне сделать, чтобы доказать это? Ох, Джон, как ты мог подумать, что я способна закрыть глаза на такую жестокость, на такой ужас? Я не оправдываю эти зверства, но он мой дядя, мой родственник. Я не могу изменить то, что он сделал! Я должна найти способ пережить это, но никогда не пойму и не прощу его; Ох, Джон, почему мы живем в таком аду? Почему это должно было…
Я осеклась, будучи не в силах продолжать, и сквозь слезы и рыдания, сотрясавшие мое тело, выдавила то, о чем думала многие годы:
– Если бы не было Уэйкфилда, все могло бы сложиться по-другому!
– Но Уэйкфилд был, – холодно ответил Джон. – И все, что последовало за ним.
– Джон, любимый, ты когда-то сказал, что я – твое единственное утешение. Неужели сейчас ты откажешь в утешении мне? – воскликнула я.
Ответа не последовало. Муж не смотрел на меня; его лицо, было бесстрастным. К моему ужасу, Джон повернулся, собираясь уйти. Он больше не может меня видеть!
Земля закачалась под моими ногами, и мир, который я знала, перевернулся. Падая, я уцепилась за руку Джона и бессильно опустилась на колени. Тринадцать лет меня поддерживала вера в то, что любовь сильнее всех бурь и ударов судьбы. Теперь любовь ушла. Вырвалась из рук, хотя я думала, что держу ее крепко.
Я отпустила руку мужа и, охваченная скорбью и отчаянием, закрыла лицо, пытаясь справиться со слезами. Вокруг завывал ветер; на мое лицо падали капли дождя, смешиваясь с соленой изморосью и слезами. Я стояла на коленях, завернувшись в одеяло и пытаясь свыкнуться с этим ужасным новым миром, который внезапно стал моим.
Но Джон не ушел, а опустился на колени рядом со мной.
– Исобел…
Он отвел мои руки, прикрывавшие лицо, взял меня за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. В полутьме его глаза казались влажными, губы дрожали. Джон обнял меня.
– Прости меня, Исобел… Прости меня… Любимая, ты ни в чем не виновата. Виноват один я… – Его голос звучал как никогда прежде, Джон повернулся лицом к морю; его взгляд стал потусторонним.
Я затаила дыхание.
– У меня больше нет сил хранить тайну, которую я скрывал столько лет. Ты должна ее услышать; может быть, тогда тебе будет легче меня понять… – Чтобы продолжить рассказ, ему пришлось собраться с силами; у меня закружилась голова от страха. – Я солдат, убийства – мое ремесло, но от них меня выворачивает наизнанку. Все эти годы я убивал, потому что у меня не было выбора. Нужно было либо выживать, либо завоевывать славу… Я всегда говорил себе, что в один прекрасный день это кончится. Но это не кончится никогда. Когда твой дядя зверски казнил этих людей, я понял, до какой степени ненавижу убивать. И как ненавижу себя за эти убийства… – Его взгляд был полон мучительной боли. – Прости меня, Исобел. Я был глуп и эгоистичен. Думал только о себе.
Я закрыла глаза и испустила тяжелый вздох. «Все эти годы, а я и не знала… Только чувствовала… что он что-то утаивает от меня. Все эти годы».
– Я думала, что потеряла твою любовь, – прошептала я.
– Нет, Исобел, ты ее не потеряла… Я буду любить тебя до своего смертного часа. Есть жестокость, есть зло, но есть и любовь. Нас благословило ею само Небо, правда?
– Правда, милый.
Порыв ветра сорвал с меня одеяло и разметал волосы. Я задрожала.
– Исобел, здесь слишком холодно. Даже для мартовского вечера. – Джон бережно закутал меня в одеяло. – Давай поищем убежище. Будем надеяться, что завтра погода изменится.
В крепость мы возвращались верхом на Саладине, и, хотя ветер всю дорогу засыпал нам глаза песком, я чувствовала себя в безопасности, потому что меня защищала любовь. Я ехала сзади, обхватив руками сильную грудь мужа, прижавшись головой к его спине, и думала: «Теперь будь что будет, мне все равно. Я успела узнать, что такое счастье».
Глава двадцать пятая
1470 г.
«Бойся Мартовских ид», – сказала мне прорицательница.
Едва я успела подумать, что иды, приходившиеся на пятнадцатое марта, пришли и ушли, а ничего страшного с нами не случилось, как пришло письмо от Джона. «Робин из Ридсдейла поднял новое восстание, – писал он, – и я должен решить, что делать. Боюсь, у меня нет другого выхода, кроме как дать сражение». Джон быстро и решительно подавил мятеж Робина из Холдернесса, но Холдернесс не был нашим родичем. Восстание, которое возглавлял наш кузен Робин из Ридсдейла, было совсем другим делом. Джон и после первого мятежа не мог преодолеть чувство вины перед родственниками и друзьями, которые погибли, сражаясь против него, но теперь дела обстояли еще хуже.
Второе восстание Робина из Ридсдейла было более широким и многочисленным, и на кону стояло множество жизней.
Я стиснула письмо в дрожавшей руке. Эдуард не имеет понятия о том, чего Джону стоят его победы! Я опустилась в кресло и посмотрела на мрачное небо. Как Джон будет убивать своих родных? Муж предпочитал молчать о том, что тяготило его душу, но я читала между строк и чувствовала его нерешительность и мучительные сомнения. Он ненавидел убийства. А теперь – уже в который раз – был вынужден убивать тех, кто был ему дорог.
Я встала и пошла в детскую, мечтая услышать смех детей. Когда я миновала большой зал с его рядами чудесных колонн и вошла в арку, ко мне с лестницы устремилась Агнес. Она с трудом переводила дух, но широко улыбалась. Значит, новости были хорошими. Я завела ее в маленькую пустую прихожую.
– Миледи, есть известия из Йорка! Сегодня утром приехал кузен моего мужа. До вчерашнего вечера он был с милордом Нортумберлендом в Йорке. Милорд убедил Робина из Ридсдейла сложить оружие, привез лорда Скрупа Болтонского, самого Робина из Ридсдейла и многих других к королю Эдуарду в Понтефракт, попросил помиловать их, и наш король, щедрый, как всегда, сделал это!
Я почувствовала себя счастливой, и весь этот день улыбка не сходила с моего лица. Я танцевала с детьми, играла с ними и хохотала так же громко, как трехлетняя Люси. Потом с аппетитом пообедала и легла в постель. Такого хорошего настроения у меня не было давно; сердце успокоилось и больше не мешало мне спать. Джон сделал то, что должен был сделать, и при этом сумел избежать кровопролития.
Двадцать пятого мартаг после вечерней мессы, когда весь замок уже спал, во дворе послышался громкий шум. Я встала с кровати, подошла к окну, протерла глаза и увидела при свете факелов Джона. С ним были только Том Гоуэр и Руфус. Я следила за тем, как муж передавал Тому поводья Саладина.
Я схватила халат и свечу, сунула ноги в шлепанцы и побежала по лестнице, терзаемая плохими предчувствиями. Почему он приехал без предупреждения? Что могло заставить его отправиться в опасную поездку под покровом ночи?
Когда я увидела Джона, он, опустив голову, поднимался по лестнице башни. Шел дождь, было ужасно холодно, но моя дрожь была вызвана не этим. Джон шел так, словно получил смертельную рану в какой-то жестокой битве.
Я встала под аркой, упершись рукой в холодный камень. Муж остановился и посмотрел на меня. Свеча, которую я держала в руке, шипела от капель дождя и отбрасывала неровный, колеблющийся свет. Увидев его глаза, я ахнула. Этот сбитый с толку, недоверчивый взгляд я видела в тот страшный день, когда до нас дошла весть о случившемся в Уэйкфилде. «О боже, что случилось?» Джон открыл рот, но не смог произнести ни звука. Я молча взяла руку мужа, перекинула ее через свое плечо, помогла подняться по лестнице и довела до спальни. Он упал в кресло у окна и закрыл лицо руками. У меня разрывалось сердце. Я молча опустилась на колени и прижалась щекой к его ноге.