После большого совета Саша задумался. В дневнике полно было двоек и замечаний. Маме дневник он не показывал — расстраивать ее не хотел. Мама в эту осень очень помолодела, в театры ходить стала, в парикмахерскую, в ателье.

Однажды она спросила Сашу, как дела. Саша ответил:

— Как всегда!

Мама ему поверила. Она всегда ему верила.

— Старайся, Саша. Может быть, в другой город скоро переедем!

Саша удивленно на маму посмотрел, а мама покраснела:

— Разве я старая? Разве меня никто полюбить не может?

Она никогда с ним так не разговаривала. Всегда она все от него скрывала и была ровной и даже холодной. Саша бросился к маме и обнял ее.

— Самая молодая. Самая красивая!

Мама отстранилась:

— За учебу — сам ответственный. Вон какой вымахал! Завтра придет к нам Иван Данилович — знакомиться будем.

Как услышал он про какого-то Ивана Даниловича, настроение у него упало — это еще кто?

Он искоса взглянул на маму и заметил, что она улыбается. Хлеб режет и улыбается. Давно с ней такого не было. И понял он тогда, что хоть и не хочется ему видеть никакого Ивана Даниловича, но мама-то хлеб режет и улыбается. И чтобы мама всегда так улыбалась, должен он и приход Ивана Даниловича вытерпеть, и двойки исправить.

И от того, что так легко все решалось, Саша повеселел. С песнями достал он бумагу, клей, ножницы и вырезал одиннадцать самолетов, и развесил их на нитках у себя над столом — одиннадцать двоек у него было.

Он сказал себе: «Над городом Ленинградом — вражеская эскадрилья из одиннадцати самолетов. Враги бомбят город и один дом. В том доме — две маленькие девочки и один болтун с длинным языком. Его-то не жалко, да маленькие девочки… На перехват выходит летчик Александр Федоров, который в смертельной схватке сбивает несколько врагов!..»

И это значило, что назавтра он должен исправить хотя бы одну двойку.

Назавтра пришел Иван Данилович, который оказался настоящим летчиком. Саша весь вечер молчал, а Иван Данилович весь вечер рассказывал.

— У меня дочка есть! — сообщил Иван Данилович под конец. — Как ты на это смотришь?

— Грудная? — спросил Саша, вспомнив, как они с Борькой трясли коляску.

— Почему грудная? — засмеялся Иван Данилович. — Ей пятнадцать лет.

— А-а!

— Ну так как? Будем все вместе жить?

— А мама?

— И мама, и я, и ты, и Лена, а?

— Не знаю! — сказал Сашка. — Я еще над этим не думал!

— Ну подумай! Хорошо подумай! — сказал Иван Данилович и посмотрел на маму. Он собрался уходить — мама вышла его провожать.

Когда мама вернулась, Саша притворился спящим. Мама скоро заснула, а Саша долго думал: почему он мучается из-за того, что старого друга потерял? Почему ему так тяжело к новым людям привыкать — вот и к Ивану Даниловичу? Прямо в штыки он встречает новых людей — хотя бы Любовь Ивановну! Все ребята к ней давно привыкли и полюбили ее, а Сашу все тянуло к Анне Кирилловне. Все не мог он смириться, что на ее место встала другая учительница. И поэтому другая учительница ему не нравилась. Все у нее не так, как у Анны Кирилловны. И поэтому он грубил. А Любовь Ивановна как будто грубости его не замечала. Она как будто о нем думала, что он от рождения такой грубиян!

Ему стало невыносимо стыдно — хоть вставай и беги сейчас просить прощения. С мыслью о том, что завтра он станет другим, Саша уснул.

На следующий день на большой перемене к нему подошла Нина Петрова. Вообще-то она ему нравилась — один раз он даже ее портфель нес — но сейчас было не до девчонок!

— Федоров! Ты двойками и поведением подводишь наше звено. Мы — на последнем месте по маршруту в страну знаний.

— Ну и дальше что?!

— Исправляйся!

— Да ну?

— Теперь насчет лома. Ты не собираешь.

— Хватит с меня прошлого года!

— Лом всегда нужен! — строго сказала Нина Петрова и в упор посмотрела на Федорова. — Ты пионер, и это — твой долг!

— Конечно, долг! — поддержал звеньевую Цаплин. В его кармане лежала записка: «Игорь! Помоги мне, пожалуйста, в сборе лома!»

Цаплин был наверху блаженства: шутка ли — записка от Петровой!

— И бумагу надо собирать! — добавил Венька, сжимая в кулаке другую записку: «Веня! Помоги мне, пожалуйста, в сборе бумаги!»

— Вы что, не в себе?! — спросил приятелей Саша.

— Сказано тебе — лом всегда нужен! — рассердился Цаплин.

— И бумага, — добавил Венька.

На уроке Федоров получил записку: «Саша, давай с тобой дружить. Н. Петрова».

Он ответил: «Ладно. Только я скоро уезжаю навсегда».

Ему вдруг захотелось уехать от всех сию же минуту. Пусть без него попляшут — вспомнят тогда Федорова. Не только плохим он был…

Вторым уроком была математика. Саша пошел к учительской. В учительскую входили и выходили учителя, и он отметил, что их Любовь Ивановна — самая красивая…

— Ты кого ждешь, Федоров?

— Вас! Вас я жду!

Они отошли в сторону, а Федоров все смотрел на Любовь Ивановну, словно увидел ее впервые, и Любовь Ивановна вдруг смутилась, одернула серый свой костюмчик и сказала:

— В чем дело, Федоров?

А у него в голове туман какой-то сделался — то ли от волнения, то ли от чего-то еще. Он начисто забыл, что хотел сказать.

Любовь Ивановна смотрела на него с тревогой и ждала. Этот Федоров вел себя странно, а лицо у него удивительное было. Вообще у всех ее мальчишек лица удивительные, а у этого — самое удивительное: что ни скажет — всему поверишь…

— Так в чем дело, Саша?

— Извините меня, Любовь Ивановна! — в отчаянии сказал он, вдруг понимая, что никогда ему не высказать того, что хотелось.

Любовь Ивановна очень удивилась: ничего не случилось такого, за что следовало прощения просить.

— За что, Федоров?

— Сами знаете! — ответил он и понес какую-то несусветную историю про себя, Красномака и Стародубцева. Сюда же он примешал какого-то Ивана Даниловича и Анну Кирилловну.

Почти с испугом смотрела на него Любовь Ивановна, поражаясь тому, как быстро и взволнованно он говорит.

— Ты, Саша, задумываешься о большом, но вся беда в том, — наконец сказала она в ответ, — что ты не знаешь Закона Открытого Сердца. По этому закону жили еще отцы и прадеды наши, которые встречали новых людей с улыбкой и радостью — как Красномак меня встретил на первом уроке. А ведь мне страшно было идти к вам после Анны Кирилловны! А ты, Саша, заранее решил, что и я и Стародубцев — плохие, не из твоего класса, для тебя неинтересные люди?

Саша совсем потупился. Любовь Ивановна прохладной рукой подняла его голову и сказала:

— Пойдем на урок, Саша! Мы и так опаздываем!

И они пошли в класс. Но самый важный урок для него уже состоялся.

Как ни жаждал четвертый «в» мира — мира не было. Петя очень переживал, что вся эта война началась из-за него. Вдобавок, как назло, Федоров не выходил у него из головы: Борька уж так его разрисовал и раскрасил, что невозможно было не поверить в Федорова. А Федоров другим оказался. Петя никак не мог понять, какой Саша настоящий, и поэтому все время смотрел на него во все глаза.

Однажды терпение Федорова лопнуло:

— Эй ты, капустный листок, что на меня таращишься? — и замахнулся на Петю. Тот не стал отступать, и нарочно ближе подвинулся.

— А ты откуда про капустный листок знаешь?

— Спроси у Красномака!

Тут Борька подскочил — бросил гоняться за девчонками, он бегал за ними и ляпал им на платье отпечатки ладони, натертой мелом. Это он у Жбанова подсмотрел.

— Чего к нашим лезешь? — закричал Красномак, то напрыгивая на Федорова, то отпрыгивая от него.

— Заткнись ты, который капустному листку продался!

Саша в эти слова вложил всю свою боль и разочарование в бывшем друге. Бывший друг напрыгнул не обидчика, и оба покатились по коридору к ногам завуча.

— Красномак-Федоров!